А вот теперь гляди ты! Впервые ей захотелось быть слабой. И таять, словно воск, в его руках. И слушать, как он шепчет: «Белка ты моя, Белка». И повиноваться его советам.
И когда он вдруг сказал – в тот вечер в начале сентября восемьдесят первого на суджукской набережной: «Белка, подступил край, пора уматывать с концами», – она ему поверила. Правда, попыталась для начала посопротивляться: «Да они все у меня в руках! С ладони ели: и союзное МВД, и прокуратура, не говоря о краевых прихвостнях! Да я о них обо всех такое знаю – только намекну, сразу отползут!»
Но Петруша возражал: «Взять вас решено на таких высотах, что тебе до них не доплюнуть!»
Она возмущалась: «Откуда тебе такое известно?! Тыто, ты кто? Кладовщик из Владивостока! Откуда такие вещи знаешь?!»
– Поверь мне, – убеждал он, – раз говорю, то знаю. Я, как ты видела, умею договариваться с людьми. И с ними дружить. И у меня очень, очень высокие корешки в союзном МВД имеются. Да ведь если тебя возьмут, я следующим буду. Неужто ты думаешь, что я просто так, из перестраховки все это тебе талдычу? Будто мне самому хочется насиженное место рядом с тобой бросать и на нелегальное положение переходить.
Вдобавок великолепное чутье, которому она всегда доверяла и оно не из одной неприятности спасло, подсказывало: он правду говорит. Она, кажется, в последнее время зарвалась слегка и, возможно, терпеть ее перестанут.
К тому же на самом верху в стране, похоже, настоящая драчка начинается. Брежнев совсем слабенький стал, еле ходит, того и гляди загнется. Кто там на престол сядет? Андропов? Но ему явно достижения нужно продемонстрировать, чтоб народ его сразу полюбил. А какие у председателя КГБ могут быть достижения? Диссидентов сажать? Сахарова в Горьком мучить? Слабовато получается. Вот он и начнет зарвавшихся торгашей приструнять. Тем более Белла в том краю трудится, который товарищ Медунов возглавляет – любимец Брежнева и потому большой неприятель Андропова.
Так что правильно Петруша говорит: сколько веревочке ни виться…
Вот и настали, значит, времена, что пора бежать. Только куда сваливать и как – у нее продумано не было.
Казалось, счастье будет длиться бесконечно.
Слава богу, четкая программа действий появилась у Петруши: сесть на пароход в Черном море и оттуда прыгнуть с кормы в волны. И уплыть.
Что ж, достойно. Море она всегда любила. Если даже погибнет, выйдет красиво.
Проявив чудеса изворотливости, путевки на теплоход «Таврида» она достала.
Выехать в Южнороссийск надо завтра.
Вечером из порта отплытие в сторону Батуми.
С собой они возьмут лишь самое необходимое. А именно: два пояса с зашитой в них валютой и бриллиантами.
Но перед поездкой надо было коечто сделать. Втайне даже от Петруши, который ничего не ведал об НП (наблюдательном пункте) в доме приемов.
Она приказала Оператору унести оттуда кинокамеру и штатив. Потом сама пришла в дом приемов. Забила деревянный брусок в замочную скважину двери, что вела из кладовки в операторскую. А все три ключа: от калитки на заднем дворе, от черного хода и той дверки, что вела из кладовой в киноаппаратную, – выкинула в море.
Разумно было оставить страховку на случай, если они с Петрушей не смогут уйти за кордон – и при этом не погибнут. Вариант: если их схватят и оставят в живых – такое тоже может быть, согласитесь? Их посадят, и тогда те тузы, что она приберегла в рукаве, станут для нее последним спасательным кругом.
Нет лучшего способа управлять людьми, чем старый добрый шантаж.
Она ни слова не стала говорить Петруше. Это ее тайна и только ее. Вызвала к себе садовника Ивана Ивановича. Он мужичок крепкий, с лопатойломом прекрасно управляется. Вдобавок машиной умеет управлять, в отличие от нее. Плюс совершенно непьющий и, как следствие, неболтливый. К тому же товарищ в возрасте, под шестьдесят. Вотвот выпроводят его на пенсию. А мужчины в Союзе долго не живут, и когда Иван Иваныч помрет – тайна уйдет вместе с ним.
Она взяла свой личный «Москвич2140». Служебную «Волгу» брать, естественно, не рискнула – к ней шофер прилагался, а говорить ему, что она хочет поехать одна, – сразу возникнут вопросы, недоумения: куда, зачем? Лишние разговоры. Усадила за руль садовника. Велела ему ехать к стеле «СУДЖУК».
А там, как припарковались, глаза ему завязала. Почему, зачем, объяснять не стала. А он и не спрашивал. Знал, что «стальная Белла» праздных вопросов не любит.
Попросила Иван Иваныча (с завязанными глазами) вытащить из багажника алюминиевый бидон и отнести на сто пятьдесят своих шагов вглубь от шоссе.
Южная тихая сентябрьская ночь лежала над Суджуком, надо всем Черноморским побережьем. С автотрассы, где время от времени промелькивали фары дальнего света, их было не видно. На месте Белла вручила Иван Иванычу лопату.
– Давай, копай, – приказала.
– Широко ли? Глубоко? – деловито вопросил он.
– В ширину, чтоб вся эта штука поместилась. А в глубину – метра хватит.
Безотказный Иван Иваныч, поплевав на ладони, взялся за инструмент.
Через три часа он довез Беллу до дома. Она велела никому ни слова и вручила столько, сколько дед зарабатывал за три месяца: пятьсот рублей зелеными пятидесятирублевыми купюрами – все равно русские деньги ей самой так или иначе скоро перестанут быть нужны.
Через три года Иван Иваныч скончался от рака предстательной железы.
Белла думала, что тайна умерла вместе с ним.
Но Иваныч всетаки перед смертью проболтался – жене своей Раисе Ивановне.
Та тоже в свою очередь иной раз могла кумушкам завлекательную историю подпустить.
Но так как Иван Иваныч работал с завязанными глазами и место знал только приблизительно, в Суджуке одно время гуляли слухи о «сокровищах Беллы». Говорили о целом бидоне изпод молока, сплошь заполненном бриллиантами.
Но потом начались девяностые, стало не до сокровищ, спрятанных в земле, понадобилось выживать. Слухи понемногу истончились да и умерли.
ПавелНаши дни
Когда мы нашли алюминиевую флягу с ее содержимым, внутри меня будто завели будильник. Затикали часики, пошел обратный отсчет. Я очень остро понял, что времени у нас мало, а эти кинопленки, раз уж они оказались здесь комуто интересными, могут, образно говоря, рвануть. Как бомба с часовым механизмом. И запросто погребут под собой нас с Римкой.
– Давай быстренько похороним назад этот «самый легкий из железов – алюминий», – процитировал я старый анекдот про советского прапорщика. – Не надо оставлять следов.
Мы снова положили бидон на бок и в четыре руки (да, да, и Римка тоже) забросали его землей. Грунт оказался выше прежнего уровня, с горкой, но с помощью лома и такойто матери мы снова взгромоздили на него валун.
Бобины положили вместе с инструментом в чехол изпод сноуборда. Сокровища Римка сунула в свою сумочку.
– Пойдем к машине вместе, раз уж тебя ни на минуту на этом юге нельзя оставить.
– И не только на юге, Пашенька, – пропела моя компаньонка, – далеко не только на юге!
Я давно заметил: чем в более экстремальное положение мы попадали, тем легкомысленней внешне она становилась. Вероятно, защитная реакция.
Через четверть часа оказались дома, на Средней улице.
В этот раз не хотелось заниматься исследованиями во дворе, даже под защитой перголы с виноградом. Мы вошли в дом, хотя там было душно.
– Давай посмотрим нашу добычу.
Я имел в виду фильмы, но Римка сразу вытащила из сумочки драгоценности. Их оказалось немного, пять, но каждое изысканно красивое, изумительно сделанное. Явная дореволюционная работа. Ожерелье, браслет, подвески. Изумруды, рубины, бриллианты в обрамлении золотого витья.
Я не большой спец по драгоценностям. И не готов был с ходу определить, сколько это стоило. Может быть, тысяч пятьдесят (долларов), а может, сто.
Но это была бы прекрасная добыча для случайного барыги или приблатненного пацана.
Мне же показалось, что это лишь добавка, гарнир. Суть клада заключалась в ином – в кинопленке.
Мы вытащили из чехла все бобины – их оказалось восемь. Сорвали полиэтилен.
Все они оказались подписаны: на боку каждой приклеен лейкопластырь, а на нем выведена фамилия. Все эти имена мне ничего не говорили – совершенно естественно, ведь после того как фильмы были сняты, минуло сорок с хвостиком лет:
БАЗИЛЕВИЧ
КОРМАНОВ
СУЭТИН
БАРГОЛИН
ЗАПОЛЯНЦЕВ
СЕМЕНОВСКИЙ
ВАХМИСТРОВ
И только одна кассета подписана одними инициалами: К. В. Б.
Гдето я встречал подобное сочетание начальных букв именифамилииотчества, причем совсем недавно.
Впрочем, думатьразмышлятьвспоминать – это не моя прерогатива. Мое кредо – действовать. Тем более внутренний будильник, который завелся во мне, когда мы обнаружили драгоценный бидон, продолжал тикать.
– Давай посмотрим, что там.
– Чтоб смотреть, нам не помешал бы проектор. Или хотя бы монтажный столик, – откликнулась Римка. – Давай купим? На блошином рынке или в Сети, там много всякой ностальгической чепухни продается.
– Что за монтажный столик?
– Такая ерундовина: экранчик, за ним лампа и две бобины, одна пустая, другая с пленкой. Ты кинопленку с одной на другую перематываешь, а в экранчик смотришь. Можешь остановить, посмотреть кадр. Можешь черновой монтаж вести.
– Да, вижу, что ты на актрису училась не зря… Но нет у нас времени, моя дорогая, ни по блошиным рынкам бегать, ни в интернете заказывать. Обойдемся своими силами. Знаешь, что?.. Ты всетаки для начала пробей эти фамилии, которыми подписаны бобины. Я никого из этих типусов не знаю, но что, если только я такой необразованный? Вдруг ктото еще жив? Или дети его сейчас в силе? Но фамилии задавай с временнОй меткой: «Восьмидесятые».
– Ох, что б я делала, Паш, без твоих мудрых указаний?
Римка плюхнулась на мою кровать с никелированными шарами и стала шерстить Всемирную паутину.
Я принялся за бобину с пометкой «К. В. Б.» и стал осторожно отматывать пленку. Чтобы накручивать ее, взял у печки старую газету, свернул в трубочку. Было не очень удобно, но я приспособился глядеть на просвет фонарика от своего телефона.