За столом часа тричетыре сидели: отец, предгорсовета Гарькавый и столичный деятель с женой. Деятель был, кажется, какойто атомный секретный ученый или конструктор. Ковал, так сказать, ядерный щит страны. И они, значит, там за столом пили коньяк, жрали деликатесы, курили, рассказывали анекдоты. Блюда подносили и подливали коньяк Марианна с Наташкой. На кухне Александра орудовала.
Остальная вся прислуга ушла. Кир слонялся, курил втихаря от отца с шоферами.
Наконец, гдето в девять гости уехали: пьяные, довольные, веселые. Кудато в санаторий в Дивноморское они направлялись, как он подслушал. Их на горкомовской машине отец сам повез. А предгорсовета не взяли. Он сказал, что пешком до дома дойдет, проветрится – а ему и правда минут десять ходьбы. Машину разъездную Гарькавый оставил, шофера отпустил.
Вскоре и Марианна, старшая официантка, домой заторопилась. Оно и понятно: у ней две дочки взрослые, трое внуков. А потом Александра, завстоловой, к Киру подходит. Так, мол, и так: остаетесь тут вдвоем с Наташкой, чтоб все убрали, посуду вымыли. А потом ты все закроешь и ключи отцу отнесешь.
Ну, это уже, конечно, наглость! Он так и сказал Александре: я, мол, посуду мыть в одиночку не нанимался. Но она не стала спорить, только губы гневно поджала. А он тоже не начал возбухать дальше, потому что вдруг в голову пришло: он ведь, получается, здесь, в двухэтажном особняке, с Наташкой остается только вдвоем? Значит, будет у них полный тетатет! И при таком раскладе, может быть, чтото выгорит!
При этой мысли все в нем взбудоражилось, вздыбилось, и он охотно пошел в столовую официанточке помогать. Она там шустрила, собирала со стола. Кир похозяйски включил стоявшую в углу «Ригонду», нашел на коротких волнах медляк, подошел сзади к Наташке, плотно обнял худое, но гибкое тело: «Потанцуем?»
Она вырвалась, кокетливо поправила наколку.
– Давай потом, позже. Ты мне поможешь сначала, ладно? Со стола приберем, посуду вымоем. А потом потанцуем.
Воодушевленный и обнадеженный, Кир стал таскать на кухню подносы с остатками. Объедки выкидывал в бак, для кабанчиков, тарелки обмывал под краном. Вернулся в столовую: коньяк весь выпили (или Александра припрятала), но в бутылке «Черных глаз» еще плескалось красное сладкое вино. Он достал из серванта два чистых фужера, налил, один протянул Наташке, второй махнул залпом сам. В голове приятно зашумело. Настоял: «Давай выпьем за знакомство». Она пригубила и вручила ему очередной поднос с посудой: «Тащи на кухню».
Довольно быстро они все убрали – носилась, конечно, в основном официанточка. Потом она помыла посуду, сняла скатерти со столов, бросила в бак для стирки. «Ригонда» на коротких волнах продолжала играть вдохновляющее. Кир допил вино, снова приступил к ней: «Разрешите пригласить». Девушка согласилась, они затоптались в танце, но она оставалась с ним на пионерском расстоянии. Он зашептал: «Ну что ты щемишься, давай» – и взялся ее привлекать к себе все ближе и ближе. Выдал в пароксизме желания: «Ты же знаешь, кто мой отец, да он для тебя все что хочешь сделает, как сыр в масле будешь кататься!» Девушка оттолкнула его, вырвалась, отпрянула.
– Ты обещала! – с обидой вскричал он.
– Ничего я тебе не обещала! Отвянь!
И тогда, не помня себя от ярости, он заехал ей с правой. Девушка брыкнулась на пол. Он подбежал к ней и, не давая подняться, стал душить обеими руками. Она билась, попыталась лягнуть его, а потом ослабела, замерла.
Кир поднял ее. Она слегка застонала. Он взвалил ее и потащил по дубовой лестнице вверх, в спальни. Зашел со своей ношей в одну – здесь обычно размещали главных гостей. Бросил девчонку на кровать. Она была теплая и дышала.
Он сорвал с нее белый фартук, расстегнул кофточку, стащил лифчик. Начал мять ее маленькую худенькую грудь, приговаривая: «Не хотела похорошему – будет поплохому». Потом стянул юбку, трусики, улегся сверху. Девушка застонала.
Когда все кончилось, очень даже быстро, он стал приводить ее в чувство. План в его воображении выглядел незатейливо: он уговорит ее молчать, пригрозит, может, даст денег. «Ты же знаешь, кто мой отец, – вертелось на языке, – поэтому не вздумай жаловаться и заяву в милицию писать, будет только хуже».
Однако девчонка, как очнулась, сразу закричала: «Ты свинья! Тебе не жить! Я и тебя, и папашу твоего укатаю! Молчать не буду!»
Тогда он от обиды снова вмазал ей. Потом еще и еще. А когда она заткнулась и упала навзничь на кровать, он опять ощутил редкое воодушевление и снова бросился на нее. В ослеплении поелозил, а когда наконец очнулся, вдруг понял, что Наташка не дышит. Он стал слушать ее дыхание, потом искать пульс на шее, как учили на уроках НВП. Но пульса не было, а как реанимировать человека, его не учили.
Однако дальнейшие его действия оказались совершенно правильными – Кирилл Вадимович потом себя за них неоднократно хвалил. Первым делом он снял покрывало с кровати, на которой все происходило. Завернул в него Наташку.
Тельце взвалил на плечи, стащил по лестнице вниз.
Пошел в гараж. Взял ключи от разъездной «Волги», которую с утра столь тщательно намывал.
Сумел завести, вывести из гаража – прав у него не было, но водить умел: отец учил – раньше, когда он еще маленький был и отношения окончательно не испортились.
Пару раз заглох, но делать было нечего: подогнал «волжанку» ко входу в дом приемов. Открыл багажник. Погрузил в него Наташку, завернутую в покрывало.
Отворил ворота, огляделся. На улице никого. Одинокий фонарь светит. Гдето вдалеке собаки побрехивают. Вернулся в «волжанку». Выехал за ворота, закрыл их за собой. Пока у него все получалось неплохо.
Рванул по ночным улицам дальше от города. Навстречу попалась машина ГАИ. Его одинокое авто посреди ночи ментам явно показалось подозрительным, но разглядев номера – горкомовские! – останавливать лимузин не стали.
Он тормознул у первой же бухты по направлению к Южнороссийску. Свернул на вытоптанную площадку, с которой туристы любовались видом. Переждал, пока не будет по дороге проезжающих фар. Прислушался. Одна машина стихает вдали, новых не наползает.
Открыл багажник, вытащил тело. Как хорошо, что девчонка худенькая. Вот бы он толстуху Марианну уестествил! Замучаешься потом тело прятать! Только по частям!
Волоком подтащил тело к обрыву. Высвободил из кокона. Это он правильно придумал, что нельзя покрывало на теле оставлять. Коли так, сразу свяжут убитую и дом приемов. На покрывале наверняка инвентарный номер имеется. А если валяется одно полураздетое тело – кто знает, кто и где девчонку подкараулил.
Он сбросил ее вниз с обрыва. Словно тряпичная кукла, тело полетело с нелепо заломленными руками и ногами. Грохнулось о камни.
Тогда он достал ножницы, которые предусмотрительно захватил с собой из дома приемов, и порезал покрывало на лоскуты.
На обратном пути еще раз остановился. В багажнике нашлась канистра. В те времена все водилы, даже горкомовские, возили с собой бензин: вдруг гденибудь на трассе возникнут перебои с горючкой, а на привычную бензоколонку топлива не подвезут.
Он щедро плеснул на полосы, нарезанные из покрывала. Ушел с ними в лес. Поджег. Ленты ярко вспыхнули и сгорели все без остатка. Сухой палкой он разворошил пепел.
После, дивясь, как ловко у него все получается, Кирилл вернулся к машине, сел и поехал назад, в город.
Там завел машину на территорию дома приемов и поставил в гараж. Закрыл ворота. Было уже полпервого ночи.
Пешком он вернулся домой. Предстояло самое страшное и сложное: разговор с отцом. Это было потяжелее убийства.
Отец с матерью одну постель давно не делили.
Папаня спал на спине, в другой позе не получалось, мешал огромный живот. Поэтому он постоянно храпел. Очень громко, так, что по всему дому было слышно. Мать от него во вторую спальню сбегала. И тоже сопела будь здоров.
Плотских отношений между родителями, похоже, давно не случалось. Отец отдалбливал Беллу Табачник, завтрестом ресторанов и столовых. Но та в последнее время оперилась и стала ему отказывать. Поэтому батяня часто ходил злой. Но потом, кажется, когото нашел из обслуживающего персонала: то ли девчонку из секретариата, то ли официантку из дома приемов.
Идти к отцу было страшно. Он вспомнил, как Николай (кажется) Ростов проиграл сорок тысяч и приходил к папане своему каяться. «Войну и мир» Кирилл целиком не читал, лишь отдельные куски в хрестоматии. Вот этот ему запомнился.
Только ведь убийство – не то что просрать сорок тысяч. Это пострашнее будет. Но все равно надо идти. Без отцовской помощи он ничего не сделает. Попадет в большую беду. Похуже сорока тысяч.
В доме он долго мыл руки, рассматривал себя в зеркало.
Жили они в коттедже, который для первого секретаря горкома специально предназначался. Если папаню с должности выпрут, то из дома их попросят.
Вдруг пришло в голову: «А если меня уличат, его выгонят точно. Поэтому для папаши прямой резон мне помогать, чтоб не разоблачили».
По стилю коттедж, в котором жил первый секретарь, походил на дом приемов, где он только что Наташку грохнул, – только площадью меньше. Дома для элиты тоже по типовым проектам в Союзе строились, не только многоэтажки для народа.
Но у них столоваягостиная внизу гораздо меньше, и спален наверху только три, и всего два туалета. Зато такая же, как на работе, дубовая лестница на второй этаж, и ковровая дорожка на ней, и панели на стенах дубовые, и межкомнатные двери. Отец дрых, храпел так, что на первом этаже было слышно. Затаив дыхание, Кир поднялся по лестнице, вошел к нему в спальню.
Отец в пижаме спал на спине. Возвышалась туша. В воздухе отвратительно пахло перегаром от коньяка. Было страшно – гораздо страшней, чем тело прятать. Мелькнула трусливая мысль: «Может, промолчать? Может, не заподозрят? Может, сам справлюсь, без отцовской поддержки?»
Но нет. Дело ужасней, чем протратить сорок тысяч. И без папаниной защиты Кир вряд ли сможет ускользнуть. Ведь у того в городе все схвачено: и милиция, и прокуратура, и КГБ. Папа сможет нажать на нужные рычаги и договориться с нужными людьми.