Да, власть над гостями из центра пленки давали такую, что никакому Бакланову не приснится! В роли моделей с женской стороны обычно выступали подчиненные Белле официантки. Ни о какой кинокамере они тоже не знали, но Белла рассказывала им, вроде инструктажа, что в Париже и других столицах, включая Москву, любовью в темноте не занимаются, считается не комильфо. Поэтому полностью свет в спальне они старались не гасить. А гости и рады стараться, развратники – жены им подобное редко позволяли.
Со временем Табачник стала обладательницей прекрасной коллекции, в которой оказались запечатлены в неглиже и в самых соблазнительных ракурсах не только второй секретарь краевого комитета партии и предкрайисполкома, но и товарищи из «большого», московского ЦК, из министерства торговли, МВД, союзной прокуратуры, а также комитетов народного и партийного контроля, спецкоры и собкоры «Правды», «Советской России», не говоря о «Советской торговле».
Белла про себя называла свое скоромное собрание «мой ящичек Пандоры» и полагала (наверное, справедливо!): если наступят тяжелые времена и против нее вдруг чтонибудь, да возбудят – хотя в глубине души все равно была уверена в своей неуязвимости, – тогда, в темные дни, одна угроза обнародовать свои фильмы сама собой растворит запоры и в прах рассыплет решетки.
Она всегда сама вызывала Оператора и говорила, когда ему следует прибыть на точку и (приблизительно) начать снимать. Кто там конкретно в постели (с мужской стороны) кувыркается, он знать не знал. Дамочек из числа подложенных официанток Олсуфьев всех за несколько лет съемки хорошо изучил, даже про себя тихонько улыбался, когда видел их в городе, порой под ручку с мужьями. Но молчал, молчал. Белла однажды сказала: «Пикнешь хоть кому полслова – отрежу тебе все, что ниже пояса». И почемуто ему казалось, что угрозу свою она запросто выполнит – неслучайно ее прозвали стальной.
После съемки Оператор вынимал бобину и под утро, когда охальники в постелях дома приемов засыпали, растворялся в ночи. Шел к себе. Дома у него имелась настоящая лаборатория. Он проявлял пленку. Просматривал, что получилось, на монтажном столике. Коечто монтировал, вырезая моменты, когда совсем ничего не происходило. Перематывал фильмы на бобины. А потом шел сдавать работу Белле.
Первое время она вместе с ним безо всякого стыда смотрела, что получилось. Олсуфьев не знал, куда деться от смущения и накатывающего желания. Всетаки молодой был, двадцать с небольшим хвостиком. Кровь бурлила.
Белла однажды его непроизвольное вожделение заметила, безо всякого стеснения разделась и попользовалась молодым телом. В тот день дала ему не сто рублей за смену, как обычно, а двести, но строго спросила:
– Ну что, понравилось?
– Очень.
– Так вот: это случилось один раз и больше не повторится. А если будешь болтать, я тебя уничтожу.
После того случая она вместе с ним проверятьпринимать работу перестала. Просто брала отснятую бобину и платила деньги.
Заработок был хоть постыдный, но хороший. Гдето стольник (после выплаты подоходного и за бездетность) Николай получал за месяц работы киномехаником в госкинотеатре «Буревестник». А тут столько же – за одну ночь.
Но в тот вечер он увидел не сексуальные приключения пузатых обвислых дядек с молоденькими официанточками.
Увидел (и снял!) – убийство.
Потом он выскользнул из кладовки и заметил из окна спальни, как юный Кирилл Вадимович Бакланов выносит с крыльца дома приемов завернутый в покрывало труп, грузит его в багажник разъездной «Волги».
Что было делать Оператору? Первой возникла мысль, как у честного советского человека и комсомольца, немедленно идти в милицию. И пленку принести как доказательство.
Но тут же подумалось – непременно начнутся вопросы: а почему он все это видел? И откуда взялась пленка?
Значит, надо будет рассказывать про весь их «бизнес». И сдавать с потрохами «стальную Беллу». А та недаром говорила: коечто ему отрежет, если он проболтается. Он знал и верил: такая может.
Был другой вариант. Натурального шантажа. Пойти к самому Вадиму Егорычу Бакланову, первому секретарю горкома. И тот Оператору – в ответ за его молчание и за пленочку – отвалит натуральные золотые горы. Ради сыночка ничего не жалко.
Но это был путь очень и очень стремный. Поэтому Оператор решил не рисковать. Не будить лихо. Он знал, что Белла – баба щедрая. Поймет: он запечатлел такое, что это, натурально, позволит ей взять за горло самого персека. Поэтому, верно, женщина не станет скупиться.
Он пришел к ней на следующее утро с самого ранья и попросил, чтобы проглядела пленку, снятую вчера, немедленно.
Когда Белла увидела ее, она поняла, что запечатлена подлинная бомба.
Настоящий козырный туз.
И, как положено хорошему игроку, она приберегла этот туз в рукаве.
Не колеблясь, отсчитала Оператору пять тысяч рублей и сказала: «Уезжай из города немедленно. Увольняйся из своего кинопроката и гуляй где хочешь. Пора тебе новую жизнь в другом городе начать, понял?»
Прошло двенадцать летМай 1993 года
Кирилл Бакланов на жизнь не жаловался.
Никто не настиг его в связи с гибелью двадцатилетней Наташи Поршиковой, суджукской официантки.
Кир осторожно, крайне осторожно навел справки и выяснил: производство по делу приостановлено – ввиду того, что не установлено лицо, которое можно привлечь в качестве обвиняемого. Видимо, отец в последние полгода жизни ради своего сыночка всетаки расстарался. В качестве реального хозяина города Суджука спрятал концы в воду.
Кирилла даже никто не допрашивал. Никакой следователь к нему в армию не приезжал.
Он действительно, как и наказывал отец, на следующий же день после убийства отправился в военкомат и, коченея от ужаса, попросил его призвать и отправить служить в Афган. Но папаня, видать, с военкомом по его поводу реально перетер. Тот послал его исполнять священный воинский долг в максимально далекое от курортного Суджука (и боевого Афганистана) место: на камчатский полигон Кура, куда с советских подлодок прилетали на испытаниях боевые блоки стратегических ракет.
Его из той несусветной перди, правда, однажды отпустили – на похороны бати: всетаки не пешкой был отец, а первым секретарем горкома.
Когда Кир вернулся в Суджук на побывку осенью восемьдесят первого, в городе все шуршали, мол, смерть папаши полукриминальная: то ли убийство, то ли самоубийство. В городе начались посадки. Без вести пропала начальница треста ресторанов и столовых Белла Табачник, на которую повесили огромные хищения и растраты. Однако официальная версия смерти отца все равно гласила: несчастный случай. И на самом деле было счастьем, что случилось именно так (думал Кирилл): не умри отец, его бы точно посадили, и на репутацию сына и мамы Веры легло бы несмываемое ядовитое пятно.
Хоронили папаню в закрытом гробу, и Кир по отношению к нему ничего тогда не чувствовал. Больше, нежели скорбел, дергался, что его потянут к следователю и попросят показания дать по поводу гибели Наташки – тогда дело, как он слышал, еще не приостановили. Но, слава богу, обошлось.
Опившись до бесчувствия на поминках «старкой», он на следующий день полетел из Краснодара через Москву назад, в часть.
Мать, хоть и жила с отцом на ножах, еле терпела его измены, все равно с его гибелью сильно сдала.
А Кирилл Бакланов, отслужив срочную, в 1983 м вернулся в родной городок. Там многое изменилось. Торговое уголовное дело, словно косой, снесло всю прежнюю элиту. Посадили предгорисполкома Гарькавого и почти все бывшее бюро горкома партии. Мать (и Кирилла тоже, он там был прописан) выселили из особняка, предназначенного для первого секретаря. Теперь в коттедже хозяйничала совсем другая семья.
А матери (и ему, стало быть) дали новую двухкомнатную квартиру в многоэтажке на горе. На девятый этаж, где их поселили, вода добиралась с трудом, два раза в сутки, поэтому постоянно держали наполненную ванну: чтобы было чем смывать в туалете и наливать в чайник.
Вернувшись из армии, Кирилл пару недель погулял, а потом засел за учебники. Всю жизнь провести в многоэтажке в Суджуке он никак не хотел. Воцарился Андропов, начал замахиваться на укрепление дисциплины, и казалось, советская власть будет на века. Надо встраиваться в систему.
Но убийство придало ему сил. В какойто момент, еще в армии, в учебке, когда на него стали особо залупаться деды, он вдруг понял: смог раз – сможет и еще. И полез в жестокую драку. Его, конечно, тогда отметелили – но стали меньше доставать, чаще обходили стороной: кто знает, что выкинет этот придурочный, совсем без тормозов, еще поубивает.
После зубрежки уставов и конспектов для партийнополитической работы абитуриентские математика с физикой вдруг стали даваться Киру неожиданно легко. Да и Кубанский политех оказался проще, чем МГИМО.
Он поступил с первой попытки. Общага, новые девки, портвейн. Но при этом он и учиться старался, и в комсомольской жизни участвовал – давно понял, что в совдепии без общественной активности в люди не выбьешься. Должность, пока учился, осознанно занимал не видную, особо не высовывался: староста группы, член комсомольского курсбюро.
Через полтора года, к концу второго курса, к власти пришел Горбачев, и жизнь потихоньку стала меняться.
Когда Кирилл был на пятом курсе, ветры перестройки во всю мочь задули над Краснодаром. Баклановмладший организовал студенческий кооператив, открыл видеокафе, стал притаскивать на гастроли московских и ленинградских звезд. Создал банк, чуть не первый частный на юге страны. Деньги потекли рекой.
А где деньги – там рэкетиры. Но все знали: Кир Бакланов перед рэкетом никогда не прогибается. Сам лично выезжает на стрелкиразборки.
В городе ходили темные слухи: он и его братва перестреляли всю банду Чечена. Больше никому не хотелось с ним связываться.
К девяносто третьему году, своему тридцатилетию, Кирилл стал понастоящему богатым человеком. Ездил на двух «Линкольнах» с охраной. Построил дом в пригороде.