– Улики, изъятые с места происшествия с нарушением процессуальных мер, исключаются из рассмотрения в суде.
– А ты хорошо знаешь Уголовный кодекс. Видать, непростая у тебя житуха под Баклановым была.
Перевозку я на всякий случай нашел не в Суджуке, а в Южнороссийске. Попросил Римку собрать наши вещи – мы ведь успели обрасти здесь хозяйством, – а сам позвонил Олсуфьеву.
– «Скорая помощь» готова. Где пациент?
– Подъезжай к санаторию «Синяя бухта».
Я попросил перевозку заехать за мной на Среднюю улицу.
В санитарном «Мерседесе» оказались, кроме шофера, врач и медбрат.
Я сказал Римме все в доме закрыть, ключи, как мы договаривались с глухонемой хозяйкой, сунуть под коврик у дверей и подъехать с вещами на моей «бэхе» к санаторию.
«Синяя бухта» оказалась там, куда меня выводил телефонный след и где закончили свой жизненный путь оба мобильника отца.
Охранник на воротах оказался явно предупрежден и объяснил, куда подъехать.
На берегу, на самом обрыве, стоял одноэтажный белый коттедж. Слышался шум накатывающихся волн.
Санитарка в белом халате провела врача, медбрата и меня к больному.
Отец лежал в отдельной палате, подключенный к аппарату ИВЛ. Лицо его было очень бледным и сильно состарившимся.
Пришел, дожевывая чтото, местный врач.
– Как он? – спросил я.
– А вы кто?
– Я сын.
– Ах, сын… Состояние тяжелое, но стабильное. Имелась большая кровопотеря, но нашими мероприятиями показатели крови удалось стабилизировать. Мы ввели пациента в состояние искусственной комы.
Потом они очень долго с врачом перевозки заполняли и подписывали многочисленные бумаги, временами переговариваясь на своем птичьем языке.
Наконец прозвучало долгожданное: «Теперь он ваш».
На каталке отца доставили к перевозке и перегрузили в нее.
Я сел в салон вместе с ним и медбратом. Врач поместился рядом с шофером. Машина подъехала к воротам санатория.
В момент, когда они раскрылись, я позвонил Олсуфьеву, назвал номер ячейки в камере хранения на южнороссийском вокзале и код от нее.
Опять мы ехали по Краснодарскому краю ночью. Но в этот раз было лучше, потому что водитель перевозки, видать, хорошо знал здешние места и где надо притормаживал, где можно – ускорялся. У ворот санатория я пересел в «бэху», которую подогнала Римка. Она с удовольствием уступила мне место за рулем. Я держался за «Скорой помощью» и повторял ее маневры.
Римка рядом со мной на пассажирском сиденье изучала и свою, и мою записнуху – кого из знакомых врачей можно напрячь, чтобы уложить отца с его диагнозом в хороший госпиталь.
В любом случае в час ночи звонить было неудобно, но до нашего прибытия в Москву, которое ожидалось к завтрашнему вечеру, требовалось вопрос решить.
Наконец мы определились с тремя адресочками и обговорили, кто из нас кому из докторов будет завтра звонить.
Часам к четырем утра мы выехали с Кубани, медицинский «Мерседес» пошел порезвее, и мне потребовалось все внимание, чтобы не упустить его.
Римка заснула. Она проснулась ровно тогда – сердце, что ли, подсказало, – когда мы проезжали по мосту через Дон. Слева в рассветном солнце расстилался на высоких берегах могучий город.
– Жаль, опять мы на твою родину не заехали, – проговорил я.
– Сгоняем еще, – хриплым со сна голосом ответствовала она. А потом вдруг добавила: – А знаешь, Пашуня, мне понравилось с тобой путешествовать.
– Так за чем же дело стало? Можем повторить.
– Ладно, только давай без убийств.
Врачи просыпаются рано, в восемь утра они обычно проводят всякие свои пятиминутки (на час продолжительностью), и в девять им можно звонить.
На наше счастье, первый же намеченный нами доктор охотно откликнулся. Римка зачитала ему папанин диагноз, и он согласился взять его к себе.
Я немедленно перезвонил в головную машину и сказал врачу, куда конкретно мы едем.
– О, прекрасная клиника! Вам повезло.
А спустя еще тысячу километров и десять часов езды мы въезжали в ворота госпиталя, расположенного в живописном месте посреди Лосиного острова.
«Перевозка» проехала в ворота. Мою машину внутрь не пустили, я припарковался на гостевой стоянке.
Мы с Римкой припустили бегом к корпусу лечебницы.
Отца уже выгрузили, и у пандуса медбрат попросил меня подсобить. Я взялся за каталку с отцом и стал толкать ее. Вдруг папаня дрогнул лицом и открыл глаза. Увидел меня и слабо улыбнулся.
– О, Пашенька! Ты снова меня спасаешь.
– Почему же снова? – удивился я, потому что за короткую совместную с ним жизнь вряд ли мог этим отличиться.
– Как почему? – хитро заулыбался он. – А помнишь, как мы на надувном матрасе перевернулись и ты меня за пятку пытался из воды вытащить?
С того дня отец пошел на поправку. «Здоровый, сильный, ухоженный организм», – говорили о нем врачи.
Я частенько заезжал навещать его. Пару раз со мной напросилась Римка, и папаня явно был рад ее видеть. И все шутил, старый козел, что если я на ней не женюсь, то он ее у меня, ейей, отобьет. А та поощрительно смеялась и гладила его по плечу.
Отец обеспокоился прокатной машиной, которую оставил в Лермонтове. И «Кашкаем», который арендовал левым образом у чувака в том же поселке.
Я припомнил «Кашкай», который стоял на площадке у обрыва, неподалеку от ворот санатория «Синяя бухта».
– Номер такойто? – мгновенно переспросил он.
– Мм, кажется.
– «Кажется», – передразнил он. – А еще частный детектив. Цвет светлосерый? На лобовом стекле трещина?
– Точно так.
К следующему визиту я купил для него мобильник. Он сам стал названивать в прокатную контору в Сочи и чуваку из Лермонтова, чтобы они там снова обменялись машинами. Пришлось и денег владельцу «Кашкая» высылать по просьбе отца – как компенсацию за неудобства.
Тогда же я спросил батю:
– А почему ты так странно вел себя, когда прибыл в Суджук? Ты же знал, что Белла твоя праволево путает. Да и жестом она показывала в нужном направлении. Почему ж ты направо пошел и там стал копать?
– Я знал, что нахожусь под наблюдением. Зачем же мне выводить соглядатаев на искомый объект?
– Раз за тобой следили, зачем ты вообще туда, к стеле СУДЖУК, поехал?
– Хотел, чтобы они проявили свою сущность.
– Вот они и проявили, так, что ты теперь в больничке припухаешь.
Я так и не понял, то ли отец, загипнотизированный своей Беллой, вслед за ней ошибся – а теперь ищет себе оправданий. То ли впрямь с этим рытьем не там где следует проявил хитрость, граничащую с глупостью (или, наоборот, глупость, граничащую с хитростью).
На следующий день я собирался к папане приехать попозже. У меня были дела на другом конце Москвы.
Друг мой Саня Перепелкин перебрался в здание на Житной. Мы и встретились там, на «Октябрьской» – у дома, где некогда была первая в Москве советская «Шоколадница». Мне сразу вспомнилось, что мы там были с маменькой и отцом: олимпийская Москва, олимпийский Мишка и блинчики с шоколадом.
Перепелкин, одетый в штатское, пришел не один. С ним был человек, тоже в гражданском, но по его глазам и выражению лица легко можно было заключить, что он нашей епархии. Точнее, Саниной, раз он нас представлял друг другу.
– Знакомься, Паш. Это полковник Поршиков из Краснодарского управления.
Тот пожал мне руку.
– Антон Тимофеевич меня зовут.
– Я Павел Семенович, но можно просто Паша.
– Я просто Антон, ведь мы с вами, Паша, одногодки. – Поршиков изящно продемонстрировал, что данные на меня предварительно поднял.
– Ну, ребята, я вас оставлю, – озабоченно молвил Перепелкин, – и побегу. Через полчаса у замминистра совещание.
– Прогуляемся?
Поршиков кивнул.
Мы пошли вниз по Садовому кольцу, в сторону Крымского моста и парка Горького.
В нескольких словах я рассказал брату Наташи, невинно убиенной в восемьдесят первом году, о нашей с Римкой экспедиции в Суджук, об участии отца и кладе, который оставила там некогда моя мачеха.
Я достал из кармана кадрики, которые настриг из пленки в избушке у глухонемой.
Тот посмотрел, заиграл желваками.
– Я возьму?
– Пожалуйста.
– Это, конечно, никаким доказательством служить не может. Но основанием для открытия дела заново – вполне. А там, глядишь, и доказательная база появится. Вы, Павел, как я понимаю, давно настоящим угрозыском не занимаетесь. Поэтому, может быть, не в курсе, какие могучие инструменты теперь появились для изобличения преступного элемента. К примеру, ДНКанализ. Клетки преступника могут десятилетиями на трупе сохраняться. Тем более имело место изнасилование. А главное: мы ведь теперь знаем, чью конкретно ДНК искать. Следователь, я думаю, сделает ходатайство об эксгумации.
Он говорил обо всех этих процедурах в отношении собственной убиенной сестры с полным бесстрастием, но я понимал, что это не бездушие, не профессиональная деформация. Просто за частоколом привычных слов и действий легче упрятать свою боль. А возможно, не только боль, но и удовлетворение – что сорок с лишним лет спустя справедливость в отношении его сестры восторжествует.
– Но главный обвиняемый – мультимиллионер. Из вашего же края. – Я изящно (как мне показалось) намекнул на то, что деньги нынче могут попрежнему похоронить любое уголовное дело.
– Ничего страшного. Богатеи теперь у нас не столь высокую роль играют, как в девяностые или нулевые. Сколь веревочке ни виться…
– Мне кажется, если на Олсуфьева умно надавить, он может дать показания против своего начальника.
– Поговорю со следователем из СК.
Мы дошли до «Музеона».
– Спасибо вам, Павел. – Поршиков протянул мне руку.
– Могу вас подвезти, куда скажете.
– Нет, я на такси и на вокзал. Аэропорта нас лишили, хочу успеть на Казанский, на тридцатый скорый.
Я не стал спрашивать его, специально ли Поршиков приезжал в столицу ради разговора со мной.