В Коно Хэнри действительно присутствовало нечто, превращавшее его, как определила госпожа Сайки, в оборотную сторону Куки.
Внешне молодой человек ничем особо Куки не напоминал. Скорее, казался его полной противоположностью. Но явное внешнее различие, напротив, заставляло некоторых обращать внимание на их внутреннее сходство.
Куки, очевидно, испытывал к мальчику сильную привязанность. Эта любовь, должно быть, очень скоро позволила Хэнри разобраться в его слабостях. Не желая обнаруживать перед другими свою неуверенность, Куки попытался скрыть ее за характерной для него иронией. И в каком-то смысле даже преуспел в этом. Но чем надежнее укрывал он свою слабость в глубинах души, тем эта ноша становилась для него мучительнее. Трагедия его несчастной судьбы разворачивалась прямо на глазах Хэнри. И юноша, отмеченный той же внутренней слабостью, что и Куки, вознамерился поступать ровно наоборот, всеми силами выставляя свою слабость напоказ. Впрочем, насколько такое решение могло быть для него успешно, оставалось пока неясным.
Внезапная кончина Куки, безусловно, ввергла сердце юноши в хаос. Но в то же время с безжалостной откровенностью продемонстрировала ему абсолютную естественность столь неестественной развязки в этой истории.
После смерти Куки его родственники обратились к Хэнри с просьбой привести в порядок книги покойного.
Молодой человек проявил в порученном деле большое усердие, проводя дни напролет в затхлой библиотеке. Должно быть, занятие это отвечало его печальному настрою.
Однажды днем он обнаружил между страницами одной потрепанной иностранной книги клочок бумаги, в котором признал обрывок старого письма. Он подметил, что написано оно было женской рукой. Затем безо всякого тайного умысла прочел. Перечитал еще раз. И аккуратно вернул книгу на прежнее место, постаравшись задвинуть как можно дальше. Чтобы запомнить ее, взглянул на корешок: это было собрание писем Проспера Мериме. После этого он еще какое-то время повторял, словно любимую присказку: «Посмотрим, кто из нас двоих сумеет причинить другому больше страданий…»
С наступлением вечера Хэнри возвращался к себе на квартиру. Комната его была вечно не прибрана. Казалось, к наведению беспорядка в собственном жилище он прилагал такое же редкостное старание, с каким день за днем разбирал библиотеку Куки. Как-то раз, войдя в свою комнату, он заметил, что поверх груды пестрого хлама – над брошенными газетами и журналами, галстуком, розовым бутоном и курительной трубкой – лежит, переливаясь всеми цветами радуги, точно расплывшееся по луже пятно керосина, некий предмет.
Приглядевшись, он понял, что это богато украшенный конверт. А перевернув его обратной стороной, увидел надписанное имя: «Сайки». Особенности почерка мгновенно вызвали в памяти молодого человека письмо, обнаруженное недавно в эпистолярном сборнике Мериме.
Бережно вскрывая конверт, Хэнри неожиданно улыбнулся совсем по-стариковски: он знал абсолютно все.
Именно так, сообразно месту и времени, Хэнри использовал две свои улыбки – детскую и старческую. Иными словами, ту, что предназначалась окружающим, и ту, что он адресовал самому себе.
Памятуя о двойственности своей улыбки, он верил, что и сердце его тоже противоречиво.
Из-за упомянутых эпизодов вторая встреча с госпожой Сайки оказалась исполненной для Хэнри гораздо более глубоких переживаний, нежели первая.
Гостиная в доме Сайки не обнаружила никакого сходства с комнатой из его снов: здесь все, включая декор, было сдержанно и просто. И совершенно не подчинялось ни английскому, ни парижскому стилю. Молодому человеку это место чем-то напомнило корабельный салон первого класса.
Поэтому требовалась осторожность: иногда он бросал на хозяйку взгляды, в которых проскальзывало что-то свойственное страдающим морской болезнью.
Однако его беспокойство объяснялось не только обстановкой: предаваясь вместе с госпожой Сайки воспоминаниям о покойном, он пытался следовать за чувством собеседницы и потому старался, насколько возможно, подняться над собственным возрастом.
«Эта женщина, вне всякого сомнения, любила Куки. Так же как Куки любил ее, – размышлял Хэнри. – Однако ее сильное сердце не могло коснуться его слабого сердца, не ранив его. Точно так же алмаз, касаясь стекла, неизбежно оставляет на нем царапины. И она сама до сих пор страдает оттого, что ранила дорогого ей человека». Подобные мысли все время влекли Хэнри к высотам, недоступным ему по молодости лет.
Немного погодя в гостиную вошла девушка лет семнадцати или восемнадцати. Хэнри понял, что это дочь госпожи Сайки, Кинуко. Девушка пока еще мало походила на свою мать. И это почему-то не понравилось Хэнри. Он подумал, что столь юной девице должны быть чужды переживания, владевшие им в тот момент. В лице матери он находил куда больше свежести, чем в лице дочери.
Кинуко тоже, видимо, со свойственной юным девушкам чувствительностью поняла, как далеки от нее мысли Хэнри. Она сидела молча и даже не пыталась вступить в беседу.
Это сразу бросилось в глаза госпоже Сайки. Нежная участливость не позволяла ей спокойно принять подобное. И женщина, проявляя истинно материнскую заботу, попыталась немного сблизить молодых людей.
Она будто невзначай заговорила с Хэнри о дочери. По ее словам, школьные подруги зазвали как-то Кинуко в Хонго[27], в одну букинистическую лавку – прежде девушка в таких местах не бывала. Когда она взяла в руки найденный там альбом с репродукциями картин Рафаэля, то обнаружила вдруг на титульном листе экслибрис Куки. Альбом ей необычайно приглянулся.
Хэнри внезапно перебил хозяйку:
– Это, наверное, та самая книга, которую я продал.
Мать и дочь обратили на него удивленные взоры. И молодой человек со свойственной ему простодушной улыбкой пояснил:
– Эту книгу когда-то давно подарил мне господин Куки, но за несколько дней до его кончины я оказался в исключительно стесненных обстоятельствах и вынужден был ее продать. О чем сейчас ужасно сожалею.
Хэнри сам не понимал, что побудило его признаться перед богатыми дамами в своей бедности. Но сделанное признание отчего-то пришлось ему по душе. Наблюдая за смятением женщин, удивленных его неожиданной откровенностью, он, напротив, испытывал едва ли не удовольствие.
Хотя в какой-то момент сам подивился собственной наивной прямоте.
Дом семьи Сайки, до той поры остававшийся для Хэнри не более чем ночной грезой, внезапно оказался реальным и стал частью его жизни.
Однако Хэнри, смешав эту новую реальность с воспоминаниями о Куки, без лишних церемоний бросил все в царившей вокруг неразберихе, среди журналов и газет, вместе с галстуком, розовым бутоном и курительной трубкой.
Подобная беспорядочность ничуть его не тяготила. Напротив, он находил такой образ жизни наиболее для себя подходящим.
Однажды ночью молодому человеку во сне явился Куки: покойный протягивал ему большой художественный альбом. Указав на одну из репродукций, Куки спросил:
– Узнаешь эту картину?
– Кажется, это «Святое семейство» Рафаэля, – ответил, смешавшись, Хэнри. Ему показалось, что перед ним тот самый альбом, который он продал.
– Посмотри еще раз, внимательнее, – сказал Куки.
Тогда молодой человек снова взглянул на репродукцию. И увидел, что картина эта очень похожа на работу кисти Рафаэля, но производит странное впечатление, поскольку выписанное на ней лицо Мадонны напоминает лицо госпожи Сайки, а лицо Младенца напоминает лицо Кинуко. Когда же он захотел получше рассмотреть лица ангелов, Куки усмехнулся:
– Не понимаешь?
Хэнри открыл глаза. Среди вещей, в беспорядке сваленных у изголовья, лежал нарядный конверт – Хэнри уже видел такой раньше.
«Быть того не может. Должно быть, я еще сплю», – подумал он, но тут же поспешно вскрыл конверт и заглянул внутрь: стиль письма исключал двусмысленность. Адресату вменялось в обязанность выкупить обратно альбом с репродукциями картин Рафаэля. Вместе с письмом в конверт была вложена квитанция почтового денежного перевода.
Молодой человек, лежа в постели, снова закрыл глаза. Словно пытаясь убедить себя в том, что спит и это просто сон.
В тот же день после полудня Хэнри посетил дом Сайки, с собой он принес большой художественный альбом.
– Подумать только, вы специально принесли его сюда? Вам стоило оставить его у себя, – произнесла госпожа Сайки, однако сразу же взяла альбом в руки. Затем опустилась в плетеное кресло и принялась неспешно перелистывать страницу за страницей… как вдруг резким движением поднесла книгу к лицу. И кажется, принюхалась. – От нее немного пахнет табаком!
Хэнри удивленно посмотрел на женщину, он тут же вспомнил, что Куки был заядлым курильщиком. Ему бросилась в глаза невероятная, пугающая бледность дамы.
«В облике этой женщины есть что-то порочное», – подумал он.
В это время его позвала Кинуко:
– Не хотите взглянуть на сад?
Предположив, что госпожа Сайки желает теперь побыть одна, молодой человек прошел в тихий сад вслед за Кинуко.
Чем дальше вглубь сада уходила девушка, уводя за собой Хэнри, тем тяжелее ей становилось идти. Однако она даже не подумала о том, что причина кроется в следующем за ней молодом человеке. Кинуко нашла для себя простое объяснение, которое могло прийти на ум лишь юной барышне.
– Здесь лучше ступать осторожнее – вокруг высажены кусты диких роз! – предупредила она, оборачиваясь к Хэнри.
До поры цветения роз было еще далеко. А распознать розовые кусты по одним только листьям Хэнри не мог. Так что его походка тоже как-то незаметно сделалась неуверенной и неловкой.
С тех пор как Кинуко впервые повстречала Хэнри, сердце ее постепенно наполнялось смятением, хотя сама она этого абсолютно не сознавала. Впрочем, слова «с тех пор как повстречала Хэнри» не вполне верны. Пожалуй, лучше будет сказать: «С тех пор как умер Куки».