На долгие допросы не было времени, да и она понимала, что ничего вразумительного не дождётся. Может, он вообще ничего не знает… Конечно, стоило спросить о письме в первую очередь леди Элис, и Кристина мысленно отругала себя за недогадливость. Просто она тогда так разволновалась из-за предупреждения Винсента о штурме и осаде, что напрочь забыла обо всём другом.
— Повесьте его, — приказала она со вздохом и направилась назад, в свой шатёр, дальше приводить себя в порядок.
Её белой лошади вплели в гриву осенние цветы и разноцветные ленты и накинули на неё длинную яркую попону, на которой был вышит герб Коллинзов. Кристине тоже полагался нарядный шёлковый плащ, но она не хотела тратить время и ждать, когда его принесут из замка, а потому просто набросила на плечи обычную тёплую накидку из сукна, подбитую мехом ради теплоты, а не престижа или бессмысленного украшательства.
После окончания прошлой войны Кристина не въезжала в освобождённый Нижний город торжествующей победительницей под радостные крики и приветствия толпы. Кажется, тогда ничего подобного вообще не проводилось: после своего выздоровления она просто вышла на крепостную стену вместе с Генрихом и королём поприветствовать освобождённых жителей, но по улицам и площадям не ездила — не до этого было.
Да и сейчас Кристине тоже не особо этого хотелось. Как и после любой войны, у неё было много дел, и тратить время на какие-то дурацкие церемонии было бы глупо. Пока Рихард, барон Карразерс и сир Джаред Гэрис, вассал Винсента, действующий от его имени, разбирались с пленными и убитыми, она очертя голову носилась среди лучников из Эори и спрашивала у каждого, жив ли Хельмут. Кто-то пожимал плечами, кто-то отвечал неуверенно, и лишь один из лекарей смог ответить ей: да, жив, хоть и ранен настолько тяжело, что не может встать с постели. У Кристины будто камень с души упал. Главное, что живой, а раны… раны заживут.
Спросив о потерях при штурме, она узнала, что погиб капитан Кевин Олред, причём до обидного глупо и в самом конце сражения. Конечно, Кристине было жаль его, а от мысли, что в Эори капитаны гвардии долго не протягивают, стало одновременно смешно и горько.
Она решила не объезжать все улицы, ограничившись той, что вела от Северных ворот через главную площадь ко въезду в замок. Эта улица была довольно длинной, а ехать нужно было медленно и торжественно, улыбаясь, кивая, махая рукой, а сзади неё так же медленно и торжественно проезжали остальные командующие, знаменосцы и солдаты их армий. Толпа шумела, ликовала и смеялась, отчего у Кристины разболелась голова, однако она продолжала улыбаться, и улыбка была её совершенно искренней. Иногда она озиралась, глядя на своих боевых товарищей: барон Карразерс, казалось, не был так счастлив даже тогда, когда ему подарили титул и целый феод, он смеялся, махал рукой и подмигивал, иногда дотягивался, чтобы пожать кому-нибудь руку или погладить по голове протянутого к нему ребёнка. А Рихард держался вполне скромно, лишь изредка сдержанно улыбаясь и кивая. Кристине подумалось, что за своей сдержанностью он пытается спрятать смятение и отчаяние, которые смог открыть вчера лишь ей, и то при личном разговоре. И его не за что было винить.
Наконец, доехав до Эори, она спрыгнула с лошади, чуть размяла затёкшие ноги и направилась в замок. В её вновь возвращённый дом.
Во время прошлой войны Кристина мечтала войти в Эори именно так — торжествующей победительницей, чувствуя, как замирает сердце и как замирают все вокруг неё. Но тогда её внесли в замок на руках или на носилках, тяжело раненую, находящуюся без сознания из-за потери крови и большой дозы обезболивающей настойки. А теперь… теперь она, разумеется, чувствовала трепет и волнение, но эта война была короче и легче предыдущей, а от того великой спасительницей и вершительницей судеб Кристина себя не ощущала. Хотя она слышала, что выкрикивали жители Нижнего города во время её торжественного въезда — они называли её Кристиной Дважды Освободительницей, Спасительницей… Она видела их радостные лица, их улыбки, адресованные ей и её людям. Они любили её. Они были ей благодарны. Но почему ей казалось, что всё это незаслуженно? Что все эти почести были оказаны зря и не тому человеку?
Она решила, что подумает над этим потом.
Ей помогли снять доспехи, лекарь снова проверил перевязки, а служанки (Кристина безумно рада была видеть Грету и Кэси живыми и здоровыми) подготовили горячую воду для ванны, одежду и свежую постель. Увидев порез на щеке, молодая служанка заохала и запричитала, а пожилая лишь вздохнула и покачала головой — заживёт, мол, рано или поздно.
Кристина хотела понежиться в горячей воде лёжа, но потом вспомнила о перевязках на левой щиколотке и правом локте, которые пока не следовало снимать, и попросила служанок помочь ей искупаться стоя. Они вымыли и расчесали её волосы — с огромным трудом, буквально вырывая из них свалянные за время поездки колтуны и смазывая тонкие локоны какой-то особой настойкой крапивы и ромашки. И всё это время Кэси болтала без умолку, рассказывая о штурме и осаде.
— Я думала, это огненные птицы над городом пролетают, не иначе… — качала головой она, натирая жёсткой мочалкой Кристинину спину. — Какие-то дома у самой стены и правда, говорят, сгорели.
— Я велю всё отстроить, — вздохнула леди Коллинз-Штейнберг. Конечно, без ущерба не обошлось, и она видела это — крепостная городская стена сильно пострадала, придётся полностью заменить Восточные ворота и хорошенько отремонтировать Северные, а ещё помочь людям, лишившимся дома из-за того, что на их жилища попали камни от вражеских требушетов и подожжённые стрелы.
— Да мы бы все сгорели, если бы не его светлость, — кивнула Грета, выдирая из волос Кристины очередной колтун. Та поморщилась от боли, но не вскрикнула.
— Да-а, — протянула в ответ Кэси, закатив глаза в восхищении, — я, конечно, не видала ничего, меня никакими коврижками не вытянешь на всякие смертоубийства смотреть… Мы тут и так все от страха чуть не перемёрли, пока у ворот битва шла. Но солдаты рассказывали, я слышала… Говорят, сражался, точно как лев на его гербе, до последнего стоял. А потом ещё, как осада началась, велел отряды собирать и ночью вылазки делать, чтоб этим нелюдям как-то подгадить.
Кристина улыбнулась. Отчего-то эти слова заставили её ощутить странную теплоту в груди. Она жутко беспокоилась за Хельмута, надеясь, что его раны были не столь глубокими и опасными, что он испытал не слишком много боли… Хотя, судя по тому, что говорили лекари, ему пришлось выпить немало обезболивающих настоек — прямо как Кристине в прошлый раз… А ведь она тогда провалялась без сознания почти три дня, и рана потом заживала долго и неохотно. Но, как говорили в народе, до свадьбы зажила, и свадебное платье Кристина смогла надеть уже не поверх бинтов.
И всё-таки, как она была счастлива знать, что Хельмут жив. Если бы он погиб, она бы, наверное, не пережила — её сердце бы разорвалось от боли и чувства вины. Это было бы сродни смерти Оскара или даже ещё больнее… Хельмут был очень важен для неё, и сейчас, кроме него, у Кристины не осталось буквально никого, кто мог бы выслушать, поддержать, помочь словом и делом, кто был бы просто дорог её сердцу.
Одевшись в нижнюю сорочку, брэ и просторный халат цвета индиго и убрав волосы в обычную косу, она быстро поужинала и решила пройтись до комнаты Хельмута. Уже совсем стемнело, часы пробили девять, а на небе высыпали звёзды и взошла неполная, будто надкушенная жёлтая луна. Кристине подумалось, что её друг, возможно, уже уснул… Но она всё же решила зайти к нему и убедиться, что с ним всё более-менее хорошо.
Кристина приблизилась к дверям той комнаты, в которой Хельмут жил последние месяцев пять. Несмело потопталась в нерешительности, подняла руку, сжав пальцы в кулак, и хотела постучать… Но потом подумала, что если он спит, то стук наверняка его разбудит, а ей не хотелось его будить. Поэтому просто осторожно приоткрыла дверь, которая даже не скрипнула, и скользнула внутрь.
В комнате было темно и душновато. На небольшом столе возле кровати стоял подсвечник с тремя свечами, одна из которых не горела, а пламя на двух других слабо трепетало, и по стенам и полу расходились причудливые тени. Благодаря этому неяркому желтоватому свету Кристина разглядела на столе кувшин с водой, несколько склянок, наверное, с настойками, и рулоны чистых бинтов, а также стопку из небольших книжек — видимо, стихи. Но заинтересовали её вовсе не книги. С момента штурма прошло уже больше двух седмиц, неужели Хельмуту до сих пор нужно пить обезболивающее и делать перевязки?
Кристина тихо приблизилась к столику и осторожно зажгла третью свечу, а потом подошла к кровати и пригляделась. Хельмут спал, крепко и спокойно. На нём была простая серая льняная рубашка, под распахнутым воротником которой виднелась цепочка с кольцом, и меховое одеяло сверху, поэтому никаких окровавленных бинтов она не увидела.
Хотела было уйти, чтобы не тревожить, — она удостоверилась, что с ним всё хорошо, и теперь была спокойна… Но что-то мешало ей оторваться от него, что-то не давало отвести взгляд.
Кажется, Хельмут вдруг проснулся — чуть поморщился, когда на его лицо упал отсвет от свечей, сжал пальцами край одеяла и чуть повёл плечами. На его лице виднелась серовато-жёлтая щетина, а под глазами пролегли круги. Несмотря на то, что за всё это время ему было явно не до ухода за волосами, они, как и прежде, напоминали золото, чуть прибавив в длине и завившись на концах.
Когда Кристина уже хотела всё-таки удалиться, Хельмут, ещё раз поморщившись, медленно открыл глаза. Увидев её, он слабо улыбнулся, и эта улыбка отчего-то заставила её сжать пальцами ткань халата на груди, словно в попытке прикрыться, несмотря на то, что под халатом была свободная шёлковая нижняя сорочка с кружевом. Интересно, а на нём, кроме рубашки, хотя бы брэ надеты?
Возле кровати она обнаружила стул с высокой резной спинкой — видимо, на нём сидел лекарь, когда пичкал Хельмута обезболивающими и делал перевязки. Несмело опустившись на краешек, Кристина виновато улыбнулась.