Вникание Мевураха было спокойным и холодным, как сталь.
– Скоро узнаете.
– Что мы узнаем?
– Что вам придется сделать, чтобы одолеть эхтров. Когда вы попадете туда, дети мои, вы все поймете.
– Куда мы попадем-то?
– В одну из митохондрий Чарльза Уоллеса.
Глава восьмаяПутешествие внутрь
Теперь, когда Мевурах это сказал, Мег показалось, что это вообще единственный логичный образ действий – единственное, что можно предпринять. Если им предстоит спасти Чарльза Уоллеса, если причина его болезни – фарандолы, если эхтры плетут свои козни не только вокруг, но и внутри его, тогда единственная их надежда – сделаться такими крошечными, чтобы проникнуть в одну из его митохондрий и посмотреть, что же происходит с фарандолами.
– Метрон Аристон, – вполголоса сказал Кальвин. – Масштаб. Место, где масштабы не имеют значения. Но… Сделаться настолько же маленькими, насколько галактики огромны… Можете ли вы уменьшить нас так сильно?
Мевурах улыбнулся:
– Размеры действительно вещь относительная.
– А кроме того, – Мег покосилась на Спороса, – мы уже разговариваем с фарандолой.
Если бы Мег попыталась представить себе фарандолу, в ее воображении та была бы похожа на что угодно, только не на Спороса.
Мистер Дженкинс неуклюже поднялся и подошел своей странной аистиной походкой к Мевураху:
– Не знаю, с чего я решил, что могу оказаться полезен. Это все мне совершенно не по уму. Я буду только мешать детям. Отправьте меня лучше обратно в школу. Там, по крайней мере, меня никаких сюрпризов не ждет.
– В самом деле? А как насчет сегодняшнего утра? – спросил Мевурах. – Это был не сюрприз? Мистер Дженкинс, я не могу сказать, для чего вы нам посланы, потому что и сам еще этого не знаю. Однако Мег дала вам Имя…
– Я до сих пор еще не вполне понимаю, что это означает.
– Это означает, что вы причастны к тому, что должно произойти в ближайшее время.
Мистер Дженкинс застонал.
Мевурах раскинул руки, как бы обнимая их всех разом:
– Митохондрия, в которую я вас отсылаю, называется Иада. Это родина Спороса.
Спорос запрыгал и негодующе забренчал.
– Если ты живешь в Чарльзе Уоллесе, – прикрикнула на него Мег, – если он – твоя галактика, значит тебе очень повезло – твоей родине нет равных во всем мире!
Луиза что-то певуче прошипела Мег. Гнев Мег мгновенно остыл: в шипении Луизы она еще раз увидела Чарльза Уоллеса. Малыш лежал, съежившись под грудой одеял. Мама приподняла его и уложила на подушки, чтобы ему было легче дышать. Сейчас одеяла были откинуты в сторону, чтобы доктор Луиза могла послушать его сердце стетоскопом. Доктор подняла голову. Взгляд у нее был озабоченный. Похоже, она советовала, пока не поздно, позвонить в Брукхейвен.
– Нужен кислород! – крикнула Мег Луизе Большой и Мевураху. – Может быть, кислород поможет?
– На некоторое время поможет. Доктор Колубра позаботится об этом, когда будет нужно.
На глаза Мег навернулись слезы.
– Ах, Луиза, помоги ему! Не давай ему прекращать бороться!
– Разве кто-нибудь в здравом уме пустит змею к больному ребенку? – спросил мистер Дженкинс.
– Доктор Луиза пустит! – сказала Мег. – Точно пустит, она что-то такое говорила маме в лаборатории вчера вечером… Мевурах! Ведь доктор Луиза тоже Учитель, верно?
Мевурах кивнул.
Сердце Мег радостно дрогнуло.
– Змеи, – буркнул мистер Дженкинс, – митохондрии… эхтры…
Мег судорожно сглотнула слезы, сняла очки и протерла залитые слезами линзы.
Мистер Дженкинс посмотрел на нее и сказал самым что ни на есть сухим, педантичным тоном:
– Человек! Песчинка во Вселенной. И именно Чарльз Уоллес – я правильно понимаю? В данный момент все равновесие держится на Чарльзе Уоллесе?
Мевурах серьезно кивнул.
– Так что же происходит с его митохондриями и фарандолами? – Мистер Дженкинс вопросительно посмотрел на Мег.
Девочка постаралась взять себя в руки:
– Мистер Дженкинс, помните ваше любимое высказывание Бенджамина Франклина: «Мы должны держаться вместе, иначе нас, без сомнения, повесят поодиночке»? Это относится и к людям, и к митохондриям, и к фарандолам – думаю, что и к нашей планете, и к нашей Солнечной системе. Нам следует жить вместе в… в согласии, иначе мы не выживем вообще. Так что если с митохондриями Чарльза Уоллеса что-то не так… – Голос у нее прервался.
Мистер Дженкинс покачал головой:
– Ну и что же мы можем сделать? На что нам надеяться? – И тут он в ужасе вскрикнул: – О нет!
В их сторону стремительно мчался фальшивый мистер Дженкинс, которого они недавно видели.
– Быстрее!
Мевурах раскинул руки, притянув к себе мистера Дженкинса, Спороса и Кальвина. Прогиноскес обхватил крыльями Мег, и она снова ощутила биение его сердца. Казалось, она сама стала частью сердцебиения херувима.
Овальный зрачок расширился, и Мег очутилась в…
Она не могла понять где – только чувствовала присутствие остальных. Словно из просторного, гулкого тоннеля донесся до нее голос Мевураха:
– Прежде чем вы пойдете дальше, я покажу вам нечто, что вас ободрит.
Мег огляделась. Впереди был громадный ритмический вихрь из ветра и пламени, однако эти ветер и пламя были совсем не те, что в херувиме: то был танец, танец изящный и упорядоченный, но в то же время производивший впечатление полнейшей внутренней свободы, непринужденнейшего веселья. Пляска все ускорялась, и рисунок танца делался отчетливее, ближе, ближе, ветер и пламя свивались воедино, и были в нем и радость, и песня, мелодия, нараставшая по мере того, как все крепче сплетались ветер и пламя.
И вот наконец ветер, пламя, танец и песня слились воедино в громадный клубящийся, пляшущий, танцующий шар.
Мег услышала, как мистер Дженкинс спросил, не веря своим глазам:
– Что это такое?!
– Рождение звезды, – отвечал Мевурах.
– Но ведь она такая крохотная, что могла бы уместиться у меня на ладони! – возразил мистер Дженкинс. Он негодующе фыркнул: – Каких же тогда размеров я сам?
– Да перестаньте вы думать о размерах. Это все относительно и несущественно.
Мег сейчас тоже было не до размеров. Ее волновало другое.
– Прого, а этой звезде дадут Имя?
– Он всех их знает по Именам, – отвечал херувим.
Мег в изумлении смотрела на звезду. Она и в самом деле была такая маленькая, что Мег могла бы взять ее в ладони, но жар ее пламени был так велик, что сама песня исходила из этого жара и была частью горения. «А ведь я, получается, ростом с целую галактику!» – с восторгом подумала Мег.
А потом все мысли развеялись перед красотой этой мелодии и этого танца.
– Пора! – точно гром, прогремел голос Мевураха.
И Мег снова оказалась рядом с Прогиноскесом, в биении громадного сердца, и провалилась в темноту его ока, навстречу…
Нет!
Ее охватило пламя. Мег почувствовала мощный рывок, нарушивший космический ритм, – искажение, диссонанс…
Девочка пыталась закричать – но не могла издать ни звука. Боль была так сильна, что казалось, она и секунды не выдержит; еще мгновение – и боль уничтожит ее.
Потом боль миновала, и Мег вновь ощутила биение херувимского сердца: торопливое и довольно неровное.
– Разве обязательно было делать так больно?
Страх и боль заставили ее говорить громко и сердито. Руки и ноги у нее мелко тряслись.
С Прогиноскесом, похоже, что-то было не так: сердце у него продолжало неровно колотиться. Мег почудилось, что она услышала его мысль:
– Мы чудом разминулись с эхтром.
Сама она дышала неглубоко и часто. Мег чувствовала, что она вся тут, что все ее атомы вновь собрались вместе, что это она, Мег; и все же, открыв глаза, она не увидела ничего, кроме странной, глубокой зеленоватой темноты. Она вслушивалась изо всех сил, и наконец сквозь ровное жужжание, похожее на треск сверчков в летнюю ночь, вроде бы расслышала – или скорее почувствовала – ровную, ритмичную пульсацию.
– Прого, где мы?
– В Иаде.
– Ты хочешь сказать, мы внутри Чарльза Уоллеса? В одной из его митохондрий?
– Да.
Это просто в голове не укладывалось!
– А что это за стук такой? Это сердце Чарльза Уоллеса?
Прогиноскес отрицательно шевельнулся внутри ее разума.
– Нет, это ритм Иады.
– А похоже на сердце…
– Мегги, мы сейчас живем не по земному времени: мы же внутри Иады. По времени фарандол один удар сердца Чарльза Уоллеса занимает лет десять.
Мег содрогнулась. Руки и ноги у нее по-прежнему тряслись и были как ватные. Она зажмурилась, пытаясь привыкнуть к этой темноте.
– Прого, я ничего не вижу!
– Тут, внутри, никто ничего не видит, Мег. Глаза здесь ни к чему.
Ее сердце колотилось испуганным контрапунктом к ритму самой митохондрии. Она даже почти не слушала, как Прогиноскес объясняет:
– Это то, что можно назвать «циркадным ритмом». Все живое нуждается в ритме, который…
– Прого! Мевурах! Я не могу двигаться!
Она ощутила присутствие Прогиноскеса в своих мыслях. Его собственные мысли заметно поуспокоились – херувим приходил в себя после того, что его так напугало и причинило ей такую боль.
– Мевурах с нами не пришел.
– Почему?
– Сейчас не время для глупых вопросов.
– Почему он глупый? Почему я ничего не вижу? Почему я не могу двигаться?
– Мег, прекрати паниковать, а не то я не смогу вникать вместе с тобой. И тогда мы не сможем ничем помочь друг другу.
Мег изо всех сил старалась успокоиться, но с каждым ударом сердца напряжение и страх лишь росли в ней. Как только может ее сердце биться так часто, если сердце Чарльза Уоллеса совершает один удар в десять лет?
– Время имеет не больше значения, чем размеры! – громко подумал ей Прогиноскес. – Все, что от тебя требуется, – это быть здесь и сейчас, в том моменте, который нам дан.
– Но ведь я же себя не чувствую! Я не я! Я теперь часть Чарльза Уоллеса!
– Мег. Тебе дано Имя, и это навеки.