Поначалу я даже удивился такому позднему подъему, а потом сообразил — ни конторы, ни купеческие склады, ни что другое раньше чем в девять не открывается, меня Вера еще вчера просветила. Как раз час дается людям на судах умыться да собраться, а кому раньше надо встать, того вахта разбудит.
Перво-наперво я открыл свой ранец и извлек оттуда купленный вчера на базаре несессер с туалетными принадлежностями. Откинул крышку, посмотрелся в зеркало. М-да. Глаз полузакрыт фингалом, уже налившимся лиловым, губа распухла и онемела. Зубы, правда, вчера шатавшиеся, сегодня сидели на своем месте прочно, и вкус крови во рту отсутствовал. Что там полковник говорил про сегодняшнее фотографирование? Не думаю, что теперь даже в его глазах оно выглядело бы хорошей идеей.
Наш маленький экипаж в полном составе собрался на палубе. Все поочередно зачерпывали в баке с пресной водой ковшами и с ними отходили к борту, где и усаживались, свесив ноги, занимаясь утренним туалетом.
Вода была именно пресная — не опресненная, к моему удивлению. Зубной порошок в круглой картонной коробке отдавал мятой, всколыхнув в голове какие-то детские воспоминания. Затем на смену зубной щетке пришла бритва, которую я оправил на ремне, вспомнив, как видел нечто подобное в детстве, в парикмахерской. Откуда что и берется! Брусочек мыла, помазок, и вскоре моя все увеличивающаяся борода приобрела вполне приличные «байкерские» очертания.
Вера, сидевшая рядом, выглядела грустной, глаза были красными. Плакала ночью? Наверное. Игнатий с Иваном явно ее стеснялись, не зная, как правильно себя вести, поэтому вели себя тихо и незаметно.
Под мелодичный звон колокольчиков на пирс завернула небольшая двукольная тележка с запряженным в нее осликом, и сидевший в ней вихрастый светловолосый мальчишка продал Игнатию большой бумажный пакет со свежими булочками, пахнувшими ванилью. Иван сразу поставил чайник на большой бронзовый примус, и вскоре все сидели на палубе, попивая чай. Опять посредине красовалась обколотая со всех сторон голова полупрозрачного голубоватого сахара, а к булочкам появилось еще и клубничное варенье.
— Вера, когда к преподобному пойдем? — спросил я.
— С полудня по этим делам он принимает, — ответила она. — С утра у него школа и больница.
— Я сейчас за командой идти хочу, — с заметным облегчением начал рушить неловкое молчание Игнатий. — Пока то да пока се — к часу дня вернусь.
— А ты в них уверен? — спросила девочка. — Шлюп их помню, но слышала про них мало.
— Конечно, — кивнул шкипер. — У «Красного дельфина» репутация хорошая была, и экипаж не сменялся.
— А что же они шлюп-то свой затопили в таком случае?
В голосе Веры прорезалась некая ирония, которую я счел добрым знаком. Ирония — это эмоция, все лучше, чем грустное молчание.
— Не их вина, — решительно заявил шкипер. — Хозяина их вина, Симеона. Лоцмана ждать не стал, повел судно сам в Чертову банку, ну и загнал его на риф. Сам в долгах теперь, а команда без работы. Хорошо, хоть выплыли — ветер был попутный и море тихое, дошли за неделю до Крыла Чайки, а оттуда сюда, уже как перегонный экипаж, довели чужое судно с верфи, из ремонта.
— Ну хорошо, на тебе ответственность, — кивнула девочка.
— А на ком же еще! — засмеялся Игнатий. — Она всегда на шкипере.
Допив чай, Иван направился к машинному отсеку, где продолжил прерванное вчера занятие, Игнатий тоже ушел с судна, направившись к форту, а Вера спросила:
— Пойдешь со мной на рынок? Надо купить всякого, пройтись по лавкам хочу. А потом и к преподобному.
— Пройдусь, чего же не пройтись, — согласился я. — Ты мне вот что скажи: книгами там торгуют? Я вчера внимания не обратил.
— Конечно, — кивнула она. — Только мы в тот угол площади вчера не заходили. Есть в городе два букиниста. А чего хотел?
— Что-то про ваш мир. Как тут все устроено, история его, карты, может быть.
— Карта у меня в каюте висит хорошая, заходи да и смотри, — ответила она. — А вот насчет книг… можно найти что-то. Даже школьную историю почитать можно. А что знать хочешь?
— Да все хочу, — пожал я плечами. — Хочу знать, например, почему у вас календарь такой. С чего отсчет лет идет?
— С Возрождения, — сразу ответила она. — Когда Совет Основателей объединился на Большом острове и вокруг него первые люди собрались.
— А что до этого было?
— Темные годы, — все так же без запинки, как на экзамене, ответила она. — Каждый выживал как мог, все как негры жили, племенами. Основатели собрали людей, желавших спасти этот мир, помогли им старыми знаниями, начали строить дома и мастерские. И Церковь дала Закон.
Что-то в таком духе я себе и представлял, если честно. Полагать, что такой мир, как сейчас вокруг, получился путем естественной эволюции, было бы неумно.
— А Темные годы после чего случились? — спросил я.
— Ты и этого не знаешь? — поразилась Вера.
— А откуда мне знать? — так же поразился я. — Я тут всего три дня.
— Ну да… — согласилась она со мной. — Темные годы наступили после Великого Разрушения, когда море сменило сушу, а суша раскололась на части. Длилось это все семь лет, погибли почти все люди на Земле. Кто тонул, кто погибал в землетрясениях, кто потом умер от голода и погиб в стычках за кусок хлеба.
— Когда это произошло?
— В смысле?
— Ну в погибшем мире был ведь своей календарь, так?
— Ну да… наверное, — согласилась она. — Как же без календаря!
— Вот и я так думаю, — поддержал я ее в таком выводе. — А по тому календарю когда Великое Разрушение началось? В каком году?
— Откуда я знаю? — чуть возмутилась она. — В каком надо — когда довели Землю до этого, тогда и случилось.
— Довели? — переспросил я.
Даже вот как… а я было укрепился в мысли, что была какая-то природная катастрофа.
— Довели, конечно, — решительно ответила девочка. — Когда решили, что могут управлять Землей во вред друг другу, а вышло так, что Земля ударила сама. И все, тот мир погиб.
Ну вот я что-то и узнал. Почему не удивляюсь, интересно?
— А в книгах об этом прочитать можно?
— Конечно, — кивнула она. — У букиниста спроси, он найдет, что тебе нужно. Карту посмотреть хочешь?
— Пошли, — кивнул я, поднимаясь с палубы, ну и Вера сразу подхватилась.
Спустились по трапу, она открыла легкую дверку в тесную каюту с двумя койками, одна над другой, как в купе поезда. Нижняя откинута, верхняя — поднята. На противоположной стене висела большая карта с заголовком «Новый океан». Я посмотрел на нее и понял — всю географию, что я раньше учил, надо выбрасывать на помойку. Я не мог узнать ни единого клочка суши или воды. Вообще ни одного. Никак. Только вот сетка координат имеется.
Не помню я долготы Москвы, но широту помню. Как раз вот эта, где написано «Новая Фактория». И надпись эта возле маленького кружка, прилепившегося снизу к материку или огромному острову размером с Австралию, наверное, только сильно вытянутую с запада на восток. А все пространство снизу, до самого северного тропика, было заполнено невероятной мешаниной из множества островов, словно кто-то пазл из нескольких тысяч кусочков собирать намеревался, да так и передумал, бросил все на столе, как есть.
— Вот это да… — протянул я, озадаченно почесав в затылке. — И много островов заселено?
— Около двух процентов, — явно из школьного курса ответила Вера.
— А что на остальных?
— Где ничего, а где пока и не был никто, — пожала она плечами. — Людей мало, едва успевают справляться с той землей, что у них есть.
— А кто где живет? — спросил я. — Как понять?
— Вон пунктиры красные, — показала она пальцем. — Это границы. К западу — франки, к востоку — турки.
— А дальше что к востоку? — перескочил я пальцем за следующий пунктир.
— Дикая территория, — ответила девочка. — А дальше азиаты какие-то живут, но турки с ними не общаются вообще, а нам туда ходу нет. Живут себе и живут, в общем, нам не мешают, а мы — им.
Если я все правильно понимаю, то россыпь островов смело уходит куда-то в бывший Китай, так что появление азиатов в тех краях не слишком удивляет.
— А вот это что за пятна?
Я показал на несколько заштрихованных зон на материке, а заодно и некоторых группах островов.
— Это опасные области. Там что-то осталось от старого мира, что теперь в этих местах жить не дает.
— В смысле? — заинтересовался я.
— Отрава всякая, — пожала она плечами. — Люди там не живут, даже дикари. Уроды какие-то попадаются, люди рассказывали, кто раньше бывал. Церковь велит таких сразу убивать, как только увидишь.
— Радиация? — спросил я, опасаясь, что Вера даже не знает, что это такое.
Но ошибся — ответила она сразу, вопросу моему не удивившись:
— И радиация, и химия какая-то осталась. Раньше хуже было, постепенно очищается. Но есть места, куда человеку нельзя. Или можно, но очень ненадолго. И только пьяному.
На последней фразе она засмеялась, а мне вспомнилась история про единственных выживших поблизости от Чернобыльского взрыва — работниках бойлерной, которые валялись в тот момент пьяными в дрова. Ну что же, помнят люди, как эффективно бороться с радиацией.
— А это что? Можно глянуть? — спросил я, обнаружив висящую на стене винтовку с длинным стволом.
— Конечно, смотри, — кивнула девочка. — Это школьная винтовка, их так у нас называют.
— А почему? — удивился я.
— Потому что с десяти лет такую дают каждому ученику и учат стрелять, — объяснила она. — А ты должен отработать ее цену, пока школу закончишь, и затем уносишь ее с собой. Не отработал — лентяй, все смеяться будут.
Винтовка, как и все остальное местное оружие, поражала качеством изготовления. Она была однозарядной, с продольно скользящим поворотным затвором, ложей красноватого дерева и восьмигранным стволом синевато-дымчатого оттенка. Сверху на ствольной коробке был откидной прицел с разметкой на пятьсот метров, сбоку маленькая табличка с именем девочки — «Вера Светлова». И все, ни каких там дарственных надписей или чего-то другого.