Рядом на крюке висел небольшой патронташ, который я открыл, не удержавшись. Достал один патрон, покрутил в руках. Больше всего на «мелкашку-переростка» похож, но гильза все же довольно длинная. Точно, видел такой в магазине. И был раньше подобный патрон, специально против собак, для револьверов «велодог». Название такое, потому что публика на велосипедах каталась, а собаки ей портки рвали. Почтальонам в особенности. Ну и начали продавать компактные револьверы для противособачьей обороны, а патроны как раз на эти похожи были.
— Это что за калибр? — спросил я.
— Шесть миллиметров, «детский», — ответила Вера. — Он только в таких винтовках. А такие винтовки только школьникам достаются. Другое дело, что потом до самой старости многие из них стреляют — гильзы самые дешевые, выгодно тем, кто практикуется много. Еще охотятся с ними часто.
Тут она мне про важное напомнила, о чем я и спросил немедленно:
— Насчет практики: а где пострелять можно? Ни винтовка не пристреляна, ни револьвер. Так не годится, особенно если я твой «защитник».
— В дюны можно выйти, туда. — Она махнула рукой, указывая вдоль береговой линии, на восток. — Можем после преподобного сходить. Хочешь?
— Конечно, — ответил я. — А тебе не говорили, что если хочешь стрелять уметь, то надо тренироваться?
— Я на купчиху готовилась, а не на стрелка, — улыбнулась она лукаво, явно издеваясь. — Счеты там, дебет с кредитом, «итого» писать в книге.
— Ну а раз со мной связалась, то будешь и на стрелка, — безапелляционно заявил я. — Сама в подопечные напросилась.
— Тогда я ее с собой возьму, — сказала она, протягивая руку за своим оружием.
Я отдал ей винтовку, а затем спросил, подумав:
— Ты мне вот что скажи… даже девочек стрелять учат. А приходится им потом стрелять?
— Бывает, — ответила Вера буднично, запихивая винтовку в чехол. — Кто на островах живет, куда турки налетают. Здесь вот с неграми стычки бывают. Разбойники есть. Пираты есть. Турки ходят в наши воды за добычей.
— А вы?
— А мы — в их воды, — откровенно ответила она. — Не я, конечно, но ватаги охотников сбиваются. В общем, многим в жизни стрелять случается.
Оставив возившегося с машиной Ивана «на хозяйстве», мы направились в город. Прошли по уже знакомой набережной, постепенно заполнявшейся людьми и повозками. Из транспорта доминировали все больше длинные монументальные дроги, влекомые крепкими лошадьми-тяжеловозами, на которых доставляли товар к судам. Шумели грузчики, слышались свистки бригадиров, где-то устанавливали с грохотом и звоном сборный металлический кран с длинной стрелой, приводимый в действие лебедкой. Было пыльно, шумно, громко, в общем, порт жил своей жизнью.
— Нам тоже товара прикупить надо, — сказала вдруг целеустремленно шагавшая вперед Вера. — Деньги остались кое-какие, загрузимся сидром. Он на Большом Скате хорошо продается: не растут у нас яблоки. Если пустыми придем, дядя точно ругаться будет.
— Несмотря на… — Я замолчал, как бы предлагая ей додумать самой про смерть отца: не хотелось с этой темой вылезать самому вновь.
— А что? — даже чуть удивилась она. — Если я за судно теперь отвечаю, то должна выгоду блюсти. Чем матросам платить? Чем за будущий товар? Нельзя мне из-за горя на семейное дело плюнуть.
— А что будет?
— Дядя может к преподобному пойти и суда требовать. Я в несовершенных годах, могут опеку мне назначить, если я плоха, а тогда управление делом целиком к дяде отойдет. А если я все правильно сделаю, то ему сказать нечего будет.
Сидром торговали в большом лабазе на окраине рынка. Старый каменный сарай, точнее, даже полуподвал, полутемный и прохладный, пахнущий яблоками и влажным деревом, заставленный разнокалиберными бочками и бочонками до самого потолка. Сзади был пологий пандус, выходящий в широкие распахнутые ворота, и возле него стояла длинная могучая телега, в которую как раз впрягали лошадь штангистской комплекции.
В складе тоже было суетно, работали двое негров из «исправившихся», с полувыведенной татуировкой на лице, которые по одному грузили бочонки на тачку-подъемник и таскали их на улицу, складывая возле повозки.
Признаться, я поразился, как ребенок торгуется с толстым бородатым дядькой — старшим приказчиком. А еще больше поразился, что ребенка воспринимают всерьез. Хотя… а почему не воспринимать? За товар она платить намерена, представляет, насколько я понял, почтенный купеческий дом, и если ей доверили договориться и произвести расчет, то договариваешься ты не именно с ней, а со всем домом.
Но все же решительность девочки и явное умение вести дела удивляло. Или просто привык я к тому, что у наших детей в таком возрасте разве что сопли уже не утирают, а то, что здесь дети к таким годам умеют за себя ответить, мне и вовсе в диковинку? Скорее всего. В любом случае — я стоял у нее за спиной, рта не раскрывая, и приказчики лишь время от времени с подозрением косились на мою разбитую морду и заплывший глаз. Затем один из приказчиков, белобрысый конопатый парень со всклокоченными волосами, шепнул что-то другому, и подозрительность сменилась любопытством.
Расчет производился уже не в складе, а в маленькой конторе, пристроенной к нему сбоку, — самой настоящей будке, куда влез только железный сейф, открывавшийся со скрипом и лязгом, и стоячая конторка, на которой подсчет монет и производился. Принимал и считал деньги сам хозяин, приказчикам такого дела не доверяя, видать. А может, тут просто принято так.
Когда закончили, хозяин — среднего роста худой мужичок в черной шляпе, с бородой как у Солженицына и таким же постным лицом — взял старинного вида ручку с острым пером и, часто макая ее в чернильницу с черной тушью, быстро написал расписку на листочке гербовой бумаги, помахал ею в воздухе, чтобы буквы просохли, а затем отдал бумагу Вере со словами:
— Пожалуйте, барышня. Как эту телегу выгрузят на «Окуня», так и вам соберем заказ. До пяти вечера все на судне будет.
— Спасибо, Фома Сергеевич, будем ждать, — солидно ответила девочка.
На этом мы торговца сидром покинули. Кстати, сидр я оценил — очень он тут хорош, прямо живой яблочный вкус, и хмельной он едва-едва. И что вчера успел заметить, пока в кабаки местные заглядывали, — крепких напитков нет. Даже в рюмочной, где народ уже в стельку напивался, пили все больше вино какое-то. Или что-то в этом духе. Надо будет спросить, гонят тут водку или что другое крепкое, только не у Веры. У шкипа спрошу — он у нас профессионал настоящий. По всем делам.
Городской рынок ожил, было людно, шумно, суетно. В самую его середину мы не полезли — там ряды все больше с едой, — а пошли по краю площади, где на первых этажах домов разместились лавки. Прошли мимо оружейного магазина, где я вчера так удачно закупился, затем Вера зашла в аптеку, сказав, что надо для судна запас лекарств и прочего пополнить: большая часть медицинского припаса погибла вместе с караваном.
Аптека занимала небольшое помещение с высоким потолком, полутемное, насквозь пропитанное тем самым запахом, про который говорят «аптекой пахнет». Капитальный, на века выстроенный прилавок из потемневшего от времени дуба и такие же шкафы с маленькими ящичками вдоль двух стен. За прилавком пожилая худенькая женщина с прямыми седыми волосами, аккуратно убранными в конский хвост. Покрытое сеткой мелких морщинок лицо приятно и в другое время должно было быть улыбчивым, но сейчас оно скорее выражало сочувствие и какую-то осторожность, словно она не уверена в том, что нужно говорить своей посетительнице.
— Верочка, — сказала женщина, — прими мои соболезнования — не знаю, что еще сказать можно.
— Евдокия Павловна, спасибо, — кивнула девочка. — Не надо ничего говорить, что тут изменишь!
— Преподобный Симон в субботу отслужит литанию по невинно убиенным. Я его вчера вечером видела, он мне и сказал, что случилось.
— Мы с «Чайкой» уйдем до субботы. Но преподобному спасибо скажем — нам все равно к нему заходить.
— Зайдите обязательно. А я чем могу помочь?
— Походную аптечку собрать надо — наша неграм досталась, — ответила Вера.
Евдокия Павловна присмотрелась к моему лицу, затем спросила девочку:
— А чем ты так хорошо швы наложила? Твоя же работа?
— Это моя собственная сумка, ее на что серьезное не хватит, — ответила девочка. — А Игнатий сегодня экипаж уже нанять обещал.
— А полковник что говорит?
— А что он может говорить! — вздохнула девочка. — Ополчения он собирать не будет, а по-другому Племя Горы не побьешь.
— Думаю, что будет, — сказал появившийся из задней комнаты лысоватый мужчина с седой бородкой, в зеленой «профессорской» шапочке и маленьких круглых очках. — Просто не сейчас. У рыбаков сейчас путина, тунец идет, у фермеров тоже урожай и сезон сидра. Да и племя после таких набегов прячется, настороже живет.
— И что? — спросила девочка, обернувшись к новому собеседнику.
— Я полковника вчера видел, говорил с ним, — пояснил седобородый. — Племя это много бед чинить стало, так оставлять нельзя, говорит. Совсем обнаглели. Но с самих негров что возьмешь? Дети природы. Турки их мутят, надо так выступить, чтобы у дикарей охоту нападать отбить и — главное — прихватить тех, кто им ружья возит и на безобразия подбивает.
— Правда?!
В голосе Веры послышалась надежда. Пусть отца не вернешь, так хоть отомстить надо, — лично я идеи со «второй щекой» тоже никогда не поддерживал. И если есть вероятность того, что неграм дадут по шапке и черепу под ней, — я бы только рад был.
— Око за око, зуб за зуб, — сказал собеседник. — Сейчас их не накажи — вообще дороги непроезжими станут. А к походу будет неплохо, если с рудника охрана придет, а раньше чем через месяц их не ждут.
Дальше разговор у них перешел на дело, седой, имени которого я так и не узнал, начал собирать по списку то, что Вере требовалось, а я бестолково перетаптывался на месте, почти ничего не понимая из того, о чем они говорят. Правда, один раз оживился и ввел себя в расход, обнаружив, что здесь торгуют самыми настоящими ИПП в плотных обертках из толстой бумаги. Такая штука всегда может пригодиться: боец без перевязочного пакета и не боец вовсе. А заодно и жгут купил, самый настоящий, резиновый, только вместо пластикового замка на нем хитрая латунная петля была. Но это ничего, главное — чтобы, случись чего, можно было конечность перетянуть.