Алик с порога поцеловал ее и вежливо, по-дежурному произнес:
– Рад тебя увидеть.
Некоторое время они оба молча жевали креветки, с хрустом разламывали розовые масляные панцири и вытирали пальцы салфетками. Алик посматривал на вырез шелкового халатика, но Инга не замечала в его глазах огонька желания. Наконец их взгляды столкнулись, и они хором сказали друг другу:
– Я хочу у тебя что-то спросить.
Получилось смешно, но никто не рассмеялся.
– Ты первая, – терпеливо сказал Алик.
– Помнишь эту открытку? – Она протянула ему карточку.
– Странно, и я с тобой хотел поговорить об открытках.
– Ну да? – Инга поперхнулась вином.
– Ага. У нас в конторе последнее время творится какая-то ерунда. Сегодня у нас был тренинг, ну знаешь, эйчарное мероприятие для промывания мозгов, обычное дело. Представляешь, сотрудники начали ни с того ни с сего нести какую-то пургу. Кто в кого влюблен, началось безобразие, оказалось, что одна толстая тетка солидного возраста и страшенного вида влюблена в молодого начальника. Ее, конечно, закидали камнями. В общем, перед тем как нести всю эту чушь, все сотрудники смотрели на картину.
– Картину? – живо заинтересовалась Инга.
– Ну да. На тренинге надо было всем вместе нарисовать картину. И там в серединке была карточка, очень похожая на открытку. Что-то такое самодельное, вроде как аппликация, еще засохший букетик приляпан. Только глянешь – и голова начинает кружиться, то ли от сирени, то ли еще от чего. Я порвал ее в клочки, и это сумасшествие прекратилось. Ерунда какая-то… Это что, новый метод НЛП? Я вспомнил, как мы с тобой в прошлый раз поругались из-за открытки, и подумал: вдруг ты об этом что-то знаешь?
Инга глубоко задумалась. Если сейчас рассказать ему про Меркабур, про родителей, про Магрина, он точно решит, что она сошла с ума. Нет, если бы он поверил, то, возможно, дал бы какой-нибудь по-мужски логичный и простой совет, но он не поверит ни за что на свете. Слишком это выпадает из его картины миры.
– Знаешь, ты прав. В самом деле, это новый психологический метод, что-то вроде НЛП или двадцать пятого кадра. Он очень секретный, о нем мало кто знает, – она принялась вдохновенно сочинять. – Даже не знаю, кому понадобилась такая глупость, хулиганить на этом вашем мероприятии. Может, она что-то с кем-то не поделила.
– Почему ты думаешь, что это именно она, а не он?
– Ну, это очень женский метод. Мужчины и открытки – это как-то плохо совмещается.
– Я тоже так подумал. В нашем офисе последнее время черт-те что творится – один очень серьезный товарищ пришел как-то на работу в галстуке с микки-маусом, а другой сотрудник выкинул кресло из окна, хорошо еще, что не убил никого.
– Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
– У нас есть одна стерва. Каждый раз, когда что-то происходит, у нее такое хитрющее выражение лица. И потом, последнее время она выглядит как-то не в себе. Забывает все, путает. Чувствую, что она к этому причастна.
– А как ее зовут?
– Ванда Цветкова, она работает в отделе выпуска. А что?
– Ну, мне кажется, исчезновение моих родителей и тот тип, что требует у меня квартиру, все это как-то связано с этим новым методом.
– А что ты о нем знаешь? Об этом методе?
Взгляд Алика стал очень ласковым. Они сидели на диване, Алик обнял ее за плечи, положил руку на колено.
– Расскажи мне, очень любопытно. Как им пользоваться?
Инга отодвинулась. Его дыхание, запах дорогой туалетной воды, горячая рука – чужие, неприятные, хочется прогнать их от себя. И он туда же. Он такой же, как Артур Германович. Небось спит и видит, как бы залезть в кресло повыше легким движением открытки. Зачем она с ним встречается? Ведь не любит его ни капельки. И не будет у них никакого феерического секса, и быть не может. Потому что нет контакта, не откликается глубинное, радостное, теплое на Алика, не видит она в нем ничего родного и близкого, не хочется довериться ему целиком. Да лучше с грязным клоуном из альбома переспать!
– Алик, посмотри на эту открытку повнимательнее, пожалуйста. – Она сунула ему под нос карточку с бабочкой.
– Я не хочу, – он отвернулся.
– Обещаю, ничего страшного не случится. Здесь нет никого, кроме нас с тобой.
– Ну да, конечно, ничего не случится. А завтра я узнаю, что стал двоеженцем, – он тоненько хихикнул.
– Боишься? Не доверяешь мне?
– Просто не хочу.
– Хорошо. Тогда закроем эту тему. – Инга встала, подошла к окну.
Открытка лежала на столе, грубая и простая. На ней бабочка расправила два крыла, одно – мягкое и бархатное, а другое – из простой бумаги, но с золотыми узорами.
Инга украдкой посматривала на Алика. Тот задумчиво очищал от панциря очередную креветку. Он такой холодный и такой красивый! Весь одет с иголочки, как всегда, гладко выбрит, принес букет цветов. И пустой, как барабан, стукни по нему – только эхо и услышишь. И глупый. Вот глупый, он же не понимает! Инге вдруг стало его жалко, как маленького мальчика, который не хочет съесть конфетку, потому что ему жалко разворачивать фантик. Расшевелить бы его. Что с ним сделает эта открытка? Он начнет танцевать голышом? Споет «Марсельезу»? Сходит по-малому в цветочный горшок? Как бы она отомстила ненавистному начальнику на месте той, другой? Инга была уверена, что эта Ванда просто-напросто по-мелкому мстит. Как странно, как не похоже это на скрапбукера. Знать не понаслышке радость потока и потешаться над коллегами по работе? Все равно что профессору медицины с ехидным удовольствием втыкать самую толстую иглу шприца в мягкое место пациента.
Она решительно вернулась на диван, едва отдавая себе отчет в том, что делает. Обняла его, съела прямо из его рук креветку, облизала пальцы. Инга целовала его лицо, глаза, чувствовала, как его руки забираются под халатик, как движения становятся грубыми, жадными. И не испытывала ни малейшего возбуждения, как будто в ней отключили функцию «секс». Она обнимала его правой рукой, а левой ухитрилась взять со столика открытку. Целовала веки, не давала ему открыть глаза. Потом осторожно взяла его руку, обхватила указательный палец и провела им по контуру бабочки. Когда Алик понял, в чем дело, и выскользнул из ее объятий, было уже поздно.
Дио мио, и на что только способны золотые феи!
Бездомный котенок умеет смотреть в глаза так, что становится мучительно стыдно, если не подберешь его или хотя бы не покормишь. Он – сама доверчивость, мурчит, трется шкуркой об ногу, тянется к человеку крохотной душонкой и всем своим видом говорит: «Моя жизнь сейчас – в твоих руках».
Инга терпеть не могла кошек. По крайней мере раньше терпеть не могла. Последнее время она уже не понимала, что ей, на самом деле, по душе. Но она и прежде никогда не проходила мимо котят на улице. Звонила знакомой, увлеченной кошатнице, та приезжала и забирала их. Просто из чувства долга и воспитания. Инга никогда не интересовалась дальнейшей судьбой подобных малышей.
Алик сейчас тянулся к ней, как бездомный котенок. Положил голову на колени и смотрел снизу бесконечно открытым и доверчивым котеночьим взглядом. Инга улыбалась ему, потому что не могла не улыбаться, но в глубине души надеялась, что это их последний совместный вечер. Ей не было грустно за себя, за себя она радовалась. У нее душа болела за Алика, как за уличного котенка, который отчаянно и безуспешно ищет себе хозяина.
Поначалу она решила, что открытка на него не подействовала, и он выпустил ее из объятий просто потому, что обиделся. Но он вдруг предложил ей сыграть в шашки.
– Алик, у меня нет дома шашек. Даже в компьютере.
– Тогда в карты.
– В преферанс вдвоем не получится.
– В дурака! – Он вдруг расхохотался. – Сто лет не играл, и вдруг почему-то так захотелось!
Инга согласилась из одного только любопытства: что же будет дальше? Они играли в дурака на раздевание, пока Алик не остался в одних трусах. Потом он украл у Инги тушь и носки, тушью нарисовал себе гусарские усы, а носки напялил на уши, отчего стал похож на спаниеля-уродца, наконец, залез с ногами на кровать и принялся на ней прыгать, взлетая до потолка. Инга всерьез опасалась за сохранность кровати. За свой рассудок она уже давно не боялась, хотя пузатый мужик с нарисованными усами и ушами из носков, прыгающий на кровати в семейных трусах, – зрелище не для слабонервных. На короткий момент она и сама с головой погрузилась в бесшабашное веселье, хохотала так, что забыла про все на свете, и плевать, что во всем виновата открытка с бабочкой.
Когда Алик предложил сыграть в прятки, Инга залпом выпила бокал вина и сказала ему, как ребенку:
– Я уже устала. Давай просто отдохнем?
И вот теперь он положил голову ей на колени и вроде бы успокоился.
– С тобой так легко, – признавался он. – Когда я долго тебя не вижу, мне чего-то начинает не хватать.
Инга гладила его по голове, и на глаза ей наворачивались слезы. Ее опять раздирало на части. Кристофоро Коломбо, да когда же это прекратится! Это невыносимо – все время делить внутри одновременно радость и острую боль.
Алик скорчил рожу и показал ей язык. Она обвела пальцем нарисованные усы и улыбнулась ему. Он довольно рассмеялся.
Зачем он ей? То есть понятно, зачем он был нужен той, другой Инге. Он был красивой картинкой в ее персональном глянцевом журнале, отличным дополнением к дизайнерской квартире и дорогому шелковому белью. Теперь, когда она сменила глянец на альбом скрапбукера, он казался ей таким же чужим, как если бы посреди квартиры стоял ткацкий станок. Он стал грузом из прошлой жизни, и она вздохнет с облегчением, когда они выяснят все отношения и расстанутся. Внутри сразу же зашевелилась глубинная радость. Алик был как фальшивое окно на фотообоях, а у нее теперь есть настоящее окно в мир, и ей нестерпимо хочется почувствовать, как бутафорские крылья за спиной сменяются настоящими, и все вокруг меняется вместе с ней.
И вместе с тем сейчас ей было больно смотреть на Алика.