Миссис Дюплесси закончила свое письмо к сестре пылкими словами:
Скоро мы увидим, моя дорогая Маргарет, как же несчастны эти люди. Надеюсь, Господь дарует нам силы увидеть их страдания, хотя должна признаться, мы уже наслышаны про страшнейшую ситуацию среди язычников в бельгийской колонии Конго. Мне тяжело говорить о царящих там ужасах, упомяну только о корзинах с расчлененными телами!
Благодарю всех, кто обитает на небесах, за создание Общества в защиту аборигенов. (Ты ведь помнишь мистера Ричарда Фокс Боурна, не так ли, дорогая?) Мой долг – тоже внести свой вклад.
Твоя любящая сестра.
Окрыленная этой мыслью, миссис Дюплесси поспешила на поиски миссис Экстельм и дорогого доктора, чтобы скорее взяться за дело.
– Моя двоюродная бабушка называла их негритятами, – щебетала миссис Дюплесси, пока повозка тряслась по изрытой колеями дороге. – Конечно, – прошептала она, словно эта информация могла заинтересовать возницу, – это происходило на Юге и очень-очень давно. До войны и до обманутого мистера Линкольна.
Южные штаты – небезызвестная родина предков миссис Дюплесси. Юг заключает в себе Ричмонд, Атланту, Чарлстон, Западную Виргинию, Делавар и даже часть Пенсильвании; куда бы «когда бы ни переезжали» многочисленные двоюродные и троюродные братья миссис Дюплесси или как бы ни преуспели в жизни ее тети и племянницы, все было связано с «Югом». Юджиния нисколько не удивилась бы, если бы к нему отнесли и штат Мэн.
– Эти чудесные довоенные особняки в Вискэссете и Кеннебанке, – она представила себе, как леди при этом вздохнула. Безусловно, война положила конец «Югу». Несмотря на заявление миссис Дюплесси, что рабство – грех, любой слушавший ее рассказ о «былых временах» задумался бы над тем, в чем же состоит истинный грех: в рабстве или его отмене.
– Но это же не Юг, Джейн, – промямлил доктор Дюплесси, когда повозка со свистом пролетела сквозь высокую траву и возница со всей силы шлепнул вожжами по взмыленной спине лошади.
– Я это понимаю, Густав. Неужели ты в этом сомневаешься? – В голосе миссис Дюплесси зазвучали угрожающие нотки и она еще больше выпрямила спину.
Сидя на узком сиденье рядом с миссис Дюплесси, Юджиния размышляла над тем, что позволяло леди так прямо держать спину: шнуровка корсета или, к примеру, врожденное чувство необходимости показывать пример. Что бы она ни делала, во всем сквозило фарисейство; она была в высшей степени лицемерна.
Потом Юджиния оставила свои мысли по поводу миссис Дюплесси и переключилась на Джеймса и своих дочерей. Она представила себе, как эта троица со слугами и лошадьми пробирается сквозь высокую траву, не думая о том, что нужно совершать хорошие или плохие поступки, и она невольно опустила плечи, словно тоже сидела в седле.
– Вы повредите спину, если будете так сидеть. – Резкие слова миссис Дюплесси вернули Юджинию туда, где она находилась – в повозку, и напомнили о цели поездки. – Я порой удивляюсь, как может ваше поколение быть таким вялым. В мое время леди…
– Их называли негритятами, Джейн? – спросил доктор Дюплесси, пытаясь смягчить задетую за живое супругу и предотвратить неминуемую нотацию.
– Ну, так обычно говорила моя двоюродная бабушка Сейди. – Миссис Дюплесси тут же вернулась к своему коронному занятию – самолюбованию. – Когда мы с моей любимой Маргарет приезжали в Ламберт-холл, за нашим экипажем всегда бежала целая толпа. И – о! – с такими счастливыми лицами! Посмотрели бы вы, как они радовались при виде нашей нарядной одежды «янки»! Только и слышно было «мисси» то, «мисси» это… а эти прелестные улыбающиеся херувимчики… Да как же, помню, моя двоюродная бабушка Сейди говорила мне…
Умиротворенная и довольная собой, уверенная в собственной непогрешимости, миссис Дюплесси предалась воспоминаниям и своими рассказами о запеченных устрицах и мясистых индюшках заполнила весь путь до деревни Ванкикуйю, всю необъятную ширь африканского ландшафта до самого раскаленного добела неба.
«Главный сын вождя племени» и старшая дочь вождя со свитой встречали посланцев доброй воли. Их кожа была цвета начищенного медного котла и разрисована маслом и охристой глиной, и Юджиния подумала, что никогда в жизни не встречала столь гордых людей.
Окружавшие дочь вождя женщины были увешаны блестящими сетками из металлических колец. Металл сверкал на солнце, и они стояли неподвижно, как статуи, наблюдая за «мериканцами», выбирающимися из двуколки. Юджинии показалось, что ее одежда, по сравнению с их нарядом, выглядела убого и эфемерно, и словно в подтверждение этой мысли она зацепилась туфлей за подол платья и чуть не шлепнулась на землю, вылезая из экипажа. «Мы примитивные люди, – подумала она, – нам необходимо скрывать свои изъяны под юбками и пальто, под шляпами и галстуками. И корсетами».
– …До последнего времени они и понятия не имели, что такое помыться… – проскрипела миссис Дюплесси из-за своего носового платка. – …Джозеф говорил мне… какой же он душка… Я просто очарована именами из Ветхого завета, которые они здесь предпочитают… Он говорит, что они моют голову в… о, как сказать поделикатней?.. Эта жидкость служит биологическому…
Юджиния отвернулась, чтобы не слышать последующих замечаний миссис Дюплесси, и стала наблюдать за установкой походного стола и передвижной аптечки. Работа велась с величайшей осторожностью, словно стол и аптечка являлись тотемами колдуна, и к тому времени, когда импровизированная больница была готова, вся деревня высыпала на улицу полюбоваться этим зрелищем.
Доктор Дюплесси подошел к своему стулу, но в толпе никто не шелохнулся.
– Какие-нибудь ушибы? Заболевания? – Доктор откашлялся. – Водянка? Боли в желудке?
Никто не осмелился ступить в магический круг; они продолжали пялиться, как скот, удивленно остановившийся у ручья, приглядываясь к незваному гостю и пытаясь решить, сначала поодиночке, а потом среди сородичей, что же такое замышляет чужестранец. Кто это – волк, барсук, пчела? Надо бежать? Ощетиниться и защищать свою землю? Или же просто вернуться к своим чудодейственным травам и подождать, пока это существо испарится?
– Скажи вождю, что сначала ты хочешь осмотреть детей, – громко подала реплику миссис Дюплесси и удостоила толпу глупой, не к месту улыбкой.
– Если кто-нибудь из детей захочет… – объявил доктор Дюплесси и начал вынимать из карманов похожие на бесконечную ленту лимонные, лакричные, ванильные и смородиновые леденцы в блестящих фантиках. Доктор Дюплесси действовал так же нарочито и проворно, как фокусник, извлекающий из кольца шелковые ленты.
– Ох-ох-ох… – вместе с толпой заохала миссис Дюплесси, и Юджиния решила незаметно уйти, прежде чем у этой леди появится шанс дать выход своему раздражению по поводу неудавшейся попытки слету завоевать сердца «прелестных малышей» кусочком сахара. Она знала наверняка, что эту минуту миссис Дюплесси объявила своим звездным часом. Членство в столь восхваляемом Обществе в защиту аборигенов требовало сверхъестественной доброты.
Четыре женщины следовали за Юджинией, когда она прогуливалась по деревне, и многочисленные дети дергали ее за юбки, но стоило ей остановиться и заговорить или дотронуться до маленькой ручонки, как мир затихал, словно утренний воздух, и ее аудитория замыкалась в себе. Юджиния чувствовала, что вмешалась в картину, куда совсем не вписывалась ее фигура под белым зонтиком; она ощущала, что становится невидимой. Возможно, женщины сопровождают тень или вообще просто идут, а дети хватают щепотки пыли вместо белой льняной юбки. Юджиния заслонила глаза рукой от солнца и вгляделась в далекие очертания гор, в неровную линию чахлых деревьев, а потом перевела взгляд на проселочные дороги, прикрытые травой, как отпечаток ладони, оставшийся на горке поднявшегося теста. Она подумала о Поле и Джордже, потом о девочках и Джеймсе.
Она представила себе дочерей, скачущих верхом мимо пятнистых деревьев, затем Поля и желто-зеленое дымовое облако. Потом перед ней снова предстали девочки; рядом с ними Джеймс, и по его прекрасному лицу струится солнечный свет. Но образ ее сына растаял, как призрак. Юджиния отдернула от лица руку и быстрым шагом направилась к центру деревни. «Мне необходим здравый смысл, – сказала она себе, – здравый смысл и ощущение своей полезности в общем тяжелом труде. Не надо ничего драматизировать; не накликай несчастья; Поль жив и здоров; у него все хорошо, он счастлив, а я глупая и взбалмошная мамаша».
Пока доктор Дюплесси и Юджиния заканчивали накладывать повязки, миссис Дюплесси, стоя в отдалении, стонала:
– Это просто ужасно, что они разрешают своим детям… Да ведь, Господи, у них больше, чем они просто могут съесть…
Мне так жаль… Ну подумать только! Да еще в этакую жару… Вы можете представить себе, что кто-то, миссионеры или кто другой, стали бы этим заниматься?.. В конце концов, что толку от этих обществ в защиту, если они не могут…
Монотонная бубнежка текла как из рога изобилия. Доктор Дюплесси знал, что лучше не перебивать; он медленно кивал и несколько раз прервал стенания своей супруги неопределенными «М-м-м» или «Да, как скажешь, моя дорогая».
Юджиния старалась не прислушиваться, по возможности помогая доктору в работе. Она держала бинт, пока доктор Дюплесси пытался промыть изъязвленную рану на руке ребенка.
– Просто немного подержите, Юджиния, – сказал доктор, кладя кусок ваты на пораженное место. – Кстати, подумайте, как объясниться с его матерью. Она должна следить, чтобы рана оставалась чистой и сухой. Я дам еще бинтов и мази, но самое главное – чистота.
Малыш старался вести себя мужественно, но по его грязным щекам текли слезы, когда он сначала смотрел на руки Юджинии, а потом на ее лицо. Юджиния почувствовала, как к горлу подступила тошнота, а лицо запылало. Реакция была мгновенной. Она поискала глазами мать мальчика, но та сжалась в комок у хижины, боясь посмотреть в сторону.
– …А эта маленькая девочка… – просипела миссис Дюплесси, – …ей не больше одиннадцати, ручаюсь, а она уже на сносях… – Шепот миссис Дюплесси перешел в стон; потом вдруг раздались судорожные рыдания. Надрывные всхлипывания напугали и Юджинию, и доктора.