ены семьи Экстельмов, предпочитаем розовый сад и самшитовые дорожки, лабиринтом извивающиеся вокруг декоративного рыбного пруда.
Мои дети очень любят бегать по этим дорожкам. По крайней мере, любили в прошлом году. Думаю, Поль будет по-прежнему в восторге от них. Лиззи – нет (она слишком важная теперь и старается походить на настоящую леди), а Джинкс и хочет, и тоже начинает важничать».
Юджиния захлопнула дневник. С таким же успехом можно было бы писать трактат о флоре Восточной Пенсильвании. Что это за описание жизни человека. Никаких эмоций. Глядя на волны, Юджиния поводила пальцами по подносу с покрывавшей его льняной салфеткой, но и руки ее, и глаза были совсем не здесь. Она была опять в гостиной у бабушки, ей восемнадцать лет, она готовится выйти замуж. Она слышала, как часы в зале на первом этаже пробили пять длинных ударов, ожидая очередной импровизированной бабушкиной лекции.
«Ах, эти трудные столкновения между супругами» – было темой лекции в тот день, вспомнила Юджиния.
Подразумевалось, что бабушка сделает введение в проблемы сексуальных чувств. Если только это можно было назвать «чувствами».
– Самое лучшее, как я убедилась, Юджиния… то есть, как я предпочитала… – Здесь бабушка сделала странное ударение на новом слове. – …Во время трудных супружеских столкновений мысленно приниматься за составление меню на неделю. – Бабушка помолчала, чтобы этой паузой показать: сказанного достаточно. Потом с явным облегчением быстро переменила тему, сказав: – Я бы посоветовала тебе усвоить такую же привычку, запоминание очень успокаивает. К тому же, как тебе известно, я никогда не любила праздности.
На этом урок закончился.
«После этого мы обратились к куда более важной проблеме, начав продумывать дамский ленч в мою честь, – вспомнила Юджиния. – Как сказала бабушка, она не любила праздности. Интересно, не путала ли старая леди слово «праздность» со «сластолюбием»? Не скрывалось ли за всем укладом ее жизни, неуемной активностью, помешанностью на соблюдении правил и условностей стремление подавить в себе желание? «Активный ум, Джини, – любила предостерегать она, – не давай своим мыслям залеживаться. Тут-то тебя и хватает дьявол».
– Боже мой, – громко произнесла Юджиния. Плетеный поднос, сдвинувшись с места, зашуршал, и она снова услышала Африку: коричневато-желтые поля, как и повсюду на земле, простирающиеся во все, сколько хватает глаз, стороны незапаханные и неосвоенные саванна и холмы. Юджиния ощутила аромат высокой дикой травы и густой маслянистый запах кожаных ботинок. Она протянула руку. Ее приняла большая, твердая и теплая рука.
«Бабушка, неверное, ужаснулась бы», – сказала себе Юджиния. Эта мысль заставила ее улыбнуться. И немножко опечалила. Юджиния задумалась, а что было бы, если бы они, две взрослые женщины, были вместе?
Смогли бы они приносить друг другу радость и облегчение?
«Чему меня учили? – вспоминала Юджиния. Как отличить настоящий хрусталь, хорошие кружева, какой уголок визитки загибать, как перевести разговор на другую тему. Меня воспитывали, готовя к роли жены и хозяйки дома, как других людей обучают для работы в дипломатическом корпусе. Меня учили французскому, обрывкам классического искусства и умению узнавать отдельные музыкальные произведения. Все очень поверхностно. Чувства – эти отвратительные стороны жизни – должны оставаться в стороне».
Но в запахе бабушкиных глициний было нечто такое, что возвращалось к ней, что-то непреодолимое и трагичное, как привидение. Юджиния ясно видела себя: она в белом переднике и высоких на пуговицах черных ботинках, которые носят почти взрослые девочки. Сидит в бельведере, делая вид, что читает «Лорну Доон», а сердце ее витает среди свисающих кистями цветов, которые полностью закрывали узловатые стебли и решетчатые стены и низвергались вниз с самой крыши. Бельведер напоминал ей рисунок, который она где-то видела. Это была японская акварель, изображавшая женщину с лунообразным лицом. Женщина расстилала на полу красиво расшитые одежды и ждала своего далекого любовника.
– Ты где, Юджиния?
– М-м-м-м? – не задумываясь, ответила Юджиния. Она узнала голос Джеймса, но никак не могла сообразить, что он делает в бабушкином саду.
– Ты, наверное, сейчас за сотни миль отсюда.
Вот Браун говорит негромко. Он наклонился к ней, и Юджиния неожиданно испугалась, что этот жест заметят и неверно истолкуют. «Я все же ученица своей бабушки», – подумала Юджиния, выпрямляясь в кресле и прикладывая руку к полям шляпы, чтобы посмотреть на солнце. Здесь сидела респектабельная филадельфийка.
– Я не так уж больна, – проговорила она. – Нет нужды ко мне наклоняться. Хватит меня баловать, я уже могу без этого обходиться.
Сказав это, Юджиния рассмеялась. Получилось очень вежливо. Она дала понять: мы только знакомые, двое людей, которые встретились случайно.
– Ты в первый раз поднялась на палубу после того, как мы вышли в море.
«И в первый раз я вижу тебя одну», – этой фразы Браун не добавил. Он понимал, что это было бы неосторожно. Кетито, казалось, осталось за тридевять земель и тысячу лет назад. Браун принял пристойную светскую позу, подняв подбородок и вытянув руки по бокам.
«Я вспоминала запах глициний, – хотелось ответить Юджинии. – Я была в бабушкином саду, держала в руке книгу, но не читала, а так, грезила. Знаешь, как бывает с подростками-девочками, и меня обуревали желания».
Но за этими сбивчивыми словами потянулись другие воспоминания: медные жалюзи на окнах в кетито и первые лучи солнца, скользнувшие по их пыльным планкам. «К этому времени я всегда была уже в одиночестве, – вспомнилось Юджинии. – Я проводила рукой по пустым простыням в тщетной надежде, что Джеймс еще там. В эту игру я играла, смотря на зеленые с коричневым жалюзи и наблюдая, как становятся ярче проникающие сквозь них солнечные лучи. Солнце напоминало армию на марше: от него невозможно было отвести глаза».
– Африка, кажется, была так давно, – вместо этого произнесла Юджиния. – Как будто мы там вовсе и не останавливались, – очень тихо добавила она. – Как будто мы на Средиземном море или в Атлантике. Океаны начинают походить один на другой, правда?
Юджиния перевела глаза на воду – волны, как толпа людей в базарный день, собравшихся хорошо провести время: там ущипнешь, тут сорвешь поцелуй, побарахтаешься в сене, посмеешься.
– Волны выглядят так, будто им очень весело, – наконец прошептала Юджиния.
Браун прижимал руки к бокам, но это стоило ему больших усилий. Подушка, баюкающая голову Юджинии, выбившаяся из-под шляпы прядь ее волос, подставленное солнцу плечико, свободно сложенные на коленях пальцы – все это манило к себе, как золото. Решительным движением Браун сложил руки за спиной.
Заметив этот жест, Юджиния от всего сердца рассмеялась и позволила посмотреть ему в глаза. Вернее, не то, чтобы позволила. Решение и импульс возникли одновременно, и она не знала, что было раньше.
«Я скучала по тебе, – хотелось сказать Юджинии. – Я хочу, чтобы ты был со мной».
По счастливой случайности она не произнесла этих слов, потому что в этот момент к ним подошел Джордж. Он уже некоторое время наблюдал за женой и молодым лейтенантом, и хотя не находил в поведении Брауна ничего предосудительного, все равно это ему решительно не нравилось. «Околачивается, понимаете, – так сказал бы Джордж сейчас о Брауне. – Назойливый тип. Не дает Юджинии ни минуты покоя. Не его собачье дело, как она себя чувствует. Я признателен ему и все такое за его своевременную помощь в Африке, но сколько можно. Нужно дать Джини возможность самой прийти в себя».
– Я вижу, ты захватила с собой на палубу мой маленький презент. Надеюсь, он тебе нравится.
Джордж потрогал книжку, лежавшую рядом с ее дневником. Он старался держаться самоуверенно и браво, но рядом с Брауном выглядел каким-то фигляром.
– Ах, Джордж! А я тебя и не видела! – притворно засмеялась Юджиния, чтобы не показать своего смущения. – Да, да. Мне нравится.
Она солгала. «Рассказ об африканской ферме» вызывал у нее отвращение, как и девица Линал, и Уальдо с его религиозным горением, и проклятые немцы, и то, как они издевались над своими детьми. По правде говоря, Юджиния не смогла бы сказать о книге ничего положительного. «Мы ведем свою борьбу в одиночку – ты свою, я свою». Эта строчка из книги запомнилась. Не очень-то удачная цитата для завязывания разговора.
– Ну что же, посмотрим, что мы тут имеем. Джордж взял в руки синий с золотом томик.
– Должен признаться, я еще не смотрел ее. Удалось отыскать этот экземпляр только перед самым отходом из Момбасы.
Джордж довольно хохотнул. Он был доволен собой, погодой, женой, такой нежной, как весенний ягненок.
– Обегали всю Момбасу, чтобы найти автора, авторшу, если быть точным. Не в обиду слабому полу будет сказано.
Джорджу очень хотелось, чтобы Браун понял намек и скрылся. Какая наглость торчать здесь совсем рядом! Должны же муж с женой иметь право на уединение. Дни сафари, когда все было просто и никаких условностей, давно позади. Пора вернуться к благовоспитанности цивилизованного общества. Браун пусть отправляется к себе подобным.
– Так, посмотрим…
Джордж откашлялся и начал листать книжку. У Юджинии появилось опасение, что он вознамерится прочитать всю ее вслух. Он повернул страницы к свету, как будто вчитывался в строки, потом отвел ее в сторону, словно ожидая вдохновения. Казалось, от гордости он того и гляди лопнет.
– Значит так, возьмем этот кусочек: «…Я не очень-то тороплюсь класть голову под сапог первого попавшегося мужика и совершенно не в восторге от детского ора…»
Джордж остановился на полуслове. Воцарилась такая тишина, что можно было подумать, будто корабль потерял скорость.
– Да, понимаю… – наконец произнес Джордж, затем очень осторожно закрыл книгу и продолжал держать в руках, не зная, как поступить со своим подарком. – Да… несколько того, – продолжил Джордж с явной неловкостью в голосе, – …тяжеловато. Ты не находишь, Джини? Я хочу сказать, что вся… вся она… – Джордж попытался изобразить непринужденный смех. – Ну, знаешь, я бы не стал покупать тебе эту книжку, если бы знал, что она такая… разлагающая… И, конечно же… конечно же, – Джордж запутался в словах. Он старался не смотреть на жену. Я имею в виду, что… ну, орущие дети и все такое, Юджиния… Я подразумеваю… У меня и в мыслях не было ставить под сомнение тебя как мать…