– Да, верно. Я совсем немножко, это же наоборот полезно.
– Ну смотри, как бы у тебя завтра переутомления не было…
– Ничего, мам. Все будет в порядке, – заверил я маму, хотя сам был совершенно не уверен в правдивости своих слов. Кто знает, что еще ждет меня впереди. Вылазку на «Достоевскую» я тогда посчитал обыкновенной прогулкой, а чем она в итоге обернулась?
Вдруг мама зашлась в сильном и очень громком кашле. Она кашляла и тело ее содрогалось от этого. Мне было больно смотреть на нее. Мне хотелось помочь ей, но что я мог сделать? Позвать на помощь? Не думаю, что нужно кого–то беспокоить из-за кашля. Принять лекарство? Да какое к черту лекарство? Их в метро отродясь не видели. Оставалось надеяться, что кашель вскоре пройдет сам собой. Но он прошел только через минуту.
Лицо мамы выглядело измученным и все было залито потом. Я взял с «тумбочки», на самом деле являющейся четырьмя вбитыми в деревяшку железными трубами, относительно чистый кусок материи и вытер мамино лицо.
– Спасибо, сынок!
– Не за что, мам!
На минуту в палатке повисла гнетущая тишина. И лишь только мерное вздымание одеяла, которым была накрыта мама, говорило мне о том, что в ее теле еще теплится жизнь.
– Ну, я пойду, пожалуй, – сказал я наконец, угадав, что ей нужен покой.
Вместо ответа последовал лишь легкий кивок и я, попрощавшись с мамой, вышел из палатки.
* * *
Мое сердце разрывалось на части. Мама была очень, очень плоха. Еще день назад она не могла встать с постели из-за слабости и изредка покашливала. Теперь все стало намного хуже. Она потеряла зрение и частично слух, силы почти окончательно покинули ее. Сухой, продолжительный кашель сотрясал все ее тело чуть ли не каждые пять минут. И все это произошло за какой-то один день.
Плюс ко всему Маша пропала, и кто знает, что с ней. Жива ли?
Что же будет дальше?..
…Почувствовав, что ноги меня больше не держат, да и глаза слипаются, я вошел в свой вагон 10280, лег на сиденье и почти сразу же погрузился в сон – туда, где я мог хотя бы на время забыть о всех своих тревогах и печалях…
* * *
– Вставай, соня! Вставай, черт тебя дери!
Меня трясли за плечо. Больно трясли. Еще окончательно не проснувшись, я отстранил от себя нарушителя спокойствия и, протерев глаза, придал своему зрению прежнюю резкость. И хотя за годы, проведенные в полутемном подземном мире, глаза мои лучше видеть не стали, а наоборот, – для хорошей видимости мне нужны были очки на минус две диоптрии, – картинка складывалась более-менее четкая.
– Юра? За коим ты меня будишь? – взбесился я. – Жить надоело?
– Олег! – спокойно, и мне даже показалось, немного властно, произнес Юра. – Если ты не забыл, сегодня наше дежурство. И я скажу тебе огромное человеческое «спасибо», если ты наконец-то соблаговолишь встать и в скором темпе приведешь себя в порядок, чтобы мы смогли отправиться на «Лиговский проспект» и сменить Димона и Серого.
Услышав это, я вскочил как ошпаренный, так как совершенно забыл про сегодняшнее дежурство.
– И советую тебе поторопиться, так как из–за того, что ты не хотел просыпаться, мы немного опаздываем, – добавил Юра, постучав пальцем по защищенному стеклом циферблату своих наручных часов.
Спустя пять минут я был в полной боевой готовности.
– Ну, можно выдвигаться!
Юра удовлетворенно хмыкнул и в очередной раз пригладил ладонью свои черные, неровно подстриженные усы. Они были его гордостью и носил он их с достоинством. Когда я его спрашивал, почему усы неровные, он лишь махал на меня руками и говорил, что «друг, ты, мол, ничего в этом не понимаешь» и что так нужно. «В этом самый цимис[1]» – заявлял он. Что за зверь такой, цимис этот, я у него спрашивать не стал, боясь показаться в глазах друга неучем.
Сам я усы не носил и никогда не собирался их отращивать. И до сих пор, кстати, считаю, что они старят и отнюдь не украшают человека. Есть только лишь несколько людей, которым усы по–настоящему идут. И хотя мне каждый день приходится возиться, чтобы избавиться от лишней растительности над верхней губой, я все равно никогда не буду себе их отращивать.
Мы с Юрой сели в дрезину и, набрав ход, скрылись в кромешной темноте туннеля. Путь нам освещала обыкновенная керосиновая лампа. Светила она, конечно, не ахти как, но это все же лучше, чем ничего.
Когда мы стали подъезжать к «Ладожской» Юра неожиданно меня спросил:
– Слушай, Олег, что тебе снилось?
– Когда?
– Ну, сегодня, перед тем как я тебя разбудил.
– Не помню. А что?
– Да просто. Ты все время повторял: «Нет, нет, не надо!». Что, кошмары мучают?
Я постарался припомнить, что же мне снилось. Что же побудило меня кричать такие слова? Вряд ли сон был из разряда эротических, тогда бы я попросту не говорил «нет». Может быть и вправду кошмары?
Я вдруг вспомнил. Мне уже вторую ночь подряд снилось одно и то же. Про то, как игуанодон сначала лежит довольный на крыше Ледового дворца, а затем пожирает меня. Странно, но на сей раз я не проснулся, а смотрел, во сне, конечно же, как ящероподобная тварь отгрызает мне сначала одну ногу, затем вторую, потом принимается за руки… Слава богу меня разбудил Юра и избавил от лицезрения моей «полной» кончины.
Я долго думал: поведать другу о своем сне или лучше не стоит. После долгих терзаний я все же решил рассказать ему все, как было. Как только я закончил, Юра негромко цыкнул, почесал в затылке и произнес:
– Да, брат, ну и жутики тебе снятся!
– А вдруг это вещий сон, как думаешь?
– Как думаю? – переспросил Юра. – Бред это, вот как я думаю. Никакой это на фиг не вещий сон. Этих… как ты их назвал?.. игуанодонов, верно?.. их не бывает и быть не может. Вот птеродактили – это другое дело. Я от ресичеров слышал, а те в свою очередь видели их, живьем причем. Хотя, может быть и они привирают. Как знать, увидели чайку какую-нибудь и сразу приняли его за мутанта. Фантастику надо меньше читать, вот что я скажу. До добра эти ваши книжки не доведут. Вот почитаешь на ночь, а потом снятся тебе всякие чудовища, – Юра скривил уродливую гримасу. Я лишь обреченно покачал головой. Что толку спорить с человеком, который совсем не любит читать. Юра почему–то считает, что чтение – это лишь пустая трата времени. Знал бы он, как ошибается, да разве его переубедишь. Упертый аки баран.
– Вот то ли дело мне что снится, – продолжил Юра, как только закончил читать мне очередную проповедь о вреде книг, которую я, в общем–то, не слушал, а лишь делал вид, что полностью ей поглощен. – Мне вот, например, море снится. Пляж, пальмы, толпы загорелых девушек в купальниках. Вот ты, Олег, наверное, никогда не был на море. А вот я был один раз. Ездили с родителями по путевке. Там классно, на море–то. Вода прозрачная, заплывешь далеко–далеко, а дно все равно видно. А какая теплая – вылезать вообще не хочется. Так бы и сидел в ней сутки напролет. Эх, нам бы на море сейчас… Да только хрен нам, а не море. Люди эти, которые бомбу сбросили, они же и нам и себе жизнь угробили. Да хотя какие они люди, скоты они, вот кто! Вот прямо–таки было жизненно необходимо бомбу сбрасывать. И что в итоге? Сидим мы в этой заднице огромной, в прямой кишке, так ее, как глисты. А живем ничуть не лучше, наверное
Все правильно Юра говорил, ни слова из его речи не выкинешь. Спросить бы у тех, кто это устроил: зачем вам понадобилось бомбу сбрасывать? Подумали ли вы о возможных последствиях? Хорошо ли вам после этого стало?
Да только где они, виновники торжества? Скорее всего, умерли в тот самый злосчастный день, когда человечество переселилось жить в метро. Ну и поделом им, в общем–то. Они это заслужили.
– Впрочем, что мы все о плохом да о плохом? Давай поговорим о чем-нибудь хорошем, светлом…, – Юра мечтательно закатил глаза.
– И о чем же, например?
– Ну не знаю. Предлагай.
– Так ведь и я не знаю, – я на секунду призадумался. – Мне кажется, какую бы тему мы сейчас не подняли, в конечном итоге как обычно вырулим на негатив. Вот ты мне лучше расскажи что-нибудь новое о станциях, чего я никогда не слышал.
Как я уже говорил, мне нравилось узнавать что-нибудь новое о родном питерском метро. Даже самая ничтожная мелочь имела для меня значение, ведь как–никак это мой дом, в котором я живу, и, скорее всего, останусь в нем до конца своих дней.
– Э, друг, ну ты мне и задачку подкинул. Откуда же мне знать, что тебе уже известно, а что нет? – Юра наморщил лоб, пытаясь что-нибудь достать из глубин памяти. Я был почти уверен, что ему доступна информация, о которой я еще не знаю, хотя известно мне довольно–таки много.
– Ну вот, например, известно ли тебе что Адмиралтейская – самая глубокая станция в нашем метро?
Я кивнул. Еще бы не знать, новость стара как мир. Он бы еще сказал, что Земля – круглая.
– Ладно. А знаешь ли ты, что наше, питерское метро – первое в России метро, находящееся в двух субъектах страны, то есть станция «Девяткино» находится за пределами города, в Ленинградской области. И оно оставалось таким единственным в стране до пуска станции «Мякинино» в Московской области.
– Про «Девяткино» знал. Про «Мякинино» слышу в первый раз, – честно признался я. Мне вообще не нравится московское метро. Оно запутанное донельзя и мне непонятно, как москвичи там вообще ориентируются. Хорошо, что мне не довелось там побывать – заплутал бы в момент.
– Вот. То–то же. Тогда слушай дальше. Знаешь ли ты о том, что у нас собирались строить шестую ветку?
– Шестую? – я непроизвольно вскочил от удивления – никогда про это не слышал.
– Да, именно шестую. И станций там нагромоздить хотели немало.
В общем, я всех тонкостей этого дела не знаю, но мне дядя рассказывал, что эта ветка должна была строиться с целью соединения железнодорожных станций Ручьи и Лигово. В нее бы входили такие станции как Большеохтинская, Проспект маршала Блюхера, Петергофское шоссе… Дядя даже мне как–то ее схему рисовал, но я ее абсолютно не помню. Тем, кто жил в Калининском районе было бы очень хорошо – у них ведь метро вообще не было вблизи. Но построена ветка, если бы не Катастрофа, была бы, дай Бог, только сейчас.