Этот странный человек обращался к собравшимся на причудливой смеси простонародного миланского диалекта и литературного итальянского языка, производившей сильное впечатление на «почтеннейшую публику». Заслушавшись его, Саулина позабыла о нанесенном ей тяжком оскорблении. Ей стало не так одиноко в толпе мужчин и женщин, глазевших на костоправа и дантиста Анастазио Кальдерини с открытым ртом. Она даже ощутила нечто вроде родства с ними.
Знахарь сулил мгновенное исцеление, избавление от болей и забот, причем за весьма умеренную цену, другими словами, он обещал чудо, которого простые души всегда ждут от науки, обеспечивая тем самым вечное существование шарлатанов. Рядом с целителем на помосте стоял столик с пузырьками, флакончиками и зловещими на вид металлическими инструментами.
— Лечу больные зубы ради их сохранения, — продолжал удивительный субъект, — и лишь в самых крайних случаях прибегаю к удалению — быстрому и безболезненному. Последние достижения французской, английской и итальянской хирургии.
Саулина была очарована.
— Кроме того, я вправляю любые грыжи, — продолжал хирург, — и предлагаю новейшие бандажи. Приглашаю присутствующих воспользоваться преимуществами почтенной и всем необходимой профессии.
— Я, синьор, — воскликнула Саулина, пробираясь вперед, — я хочу воспользоваться!
Ее дорогое муслиновое платье с бархатным кушаком и тонкое прелестное личико, явно не принадлежавшее простолюдинке, вызвали всеобщее любопытство.
— Прошу вас, присаживайтесь, — вежливо пригласил ее знахарь, протягивая руку, чтобы помочь ей взобраться на помост. — И скажите мне, будьте так добры, какая болезнь вас тревожит?
Публика с интересом наблюдала за развитием событий. Всем хотелось знать, какие хвори могут преследовать эту хорошо одетую и на вид здоровую девочку.
— Видите ли, — с непостижимой дерзостью продолжала Саулина, — зубы у меня не болят. — Она даже себе самой не смогла бы объяснить, что толкнуло ее подняться на эту сцену. — И грыжи у меня нет. По правде говоря, у меня ничего не болит. Я здорова.
Она вела себя как опытная комедиантка. Кто-то из зрителей засмеялся, решив, что эта девчонка из богатой семьи захотела таким образом позлить свою гувернантку.
— В таком случае по какой причине прелестная малютка решила воспользоваться преимуществами моей почтенной и всем необходимой профессии? — осведомился целитель, отыскивая глазами в толпе компаньонку этой маленькой нахалки, посмевшей привлечь к себе всеобщее внимание, которое по праву должно было принадлежать ему.
— Хочу посмотреть, как вы проделаете все, что обещали, тому, кто в этом нуждается.
Кое-кто в толпе даже зааплодировал дерзкой девчонке, сделавшей и без того интересное зрелище еще более захватывающим, многие заулыбались, все жадно ждали новых чудес.
— Если вам так угодно, случай не замедлит представиться, — пообещал ей костоправ Кальдерини.
Саулина сделала ему реверанс — куда более грациозный, чем тот, что еще совсем недавно исполнила перед своим наставником.
— Благодарю вас, — сказала она.
Человек с козлиной бородкой без улыбки сверлил ее своими глазками-бусинками. Он видел перед собой бутон распускающейся женственности, видел ослепительную красавицу, которой ей вскоре предстояло стать, и с трудом проглотил слюну: горло у него перехватило от нестерпимого желания. Ему пришлось напомнить себе об осторожности.
Юные девочки были его тайным пороком, а уж более пленительного создания, чем эта черноглазая златовласка, ему в жизни не доводилось встречать. Но если он поддастся слабости на этот раз, пощады ему не будет. Он уже отсидел срок в страшной подземной тюрьме герцогства Модены за приставание к девочке. Он не мог себе позволить рисковать репутацией еще и в Милане.
А между тем среди толпы уже прокладывал себе дорогу высокий и дородный мужчина с багровым, опухшим и перекошенным болью лицом.
— Прошу вас, добрый человек, — засуетился Анастазио Кальдерини, усаживая его в плетеное кресло, и, на мгновение позабыв о Саулине, так и оставшейся стоять возле столика с медикаментами, принялся описывать «почтеннейшей публике» диагноз своего пациента.
— Как уже изволили заметить сиятельные господа, — торжественно начал он, плавно и округло поводя руками в воздухе, указывая на больного и в то же время ни на минуту не упуская из виду аудиторию, — этот несчастный страдает ужасными болями по причине вздутия флюса. Лечению данный зуб не поддается и подлежит немедленному удалению!
Саулина была поглощена происходящим. Любопытство полностью вытеснило у нее из головы мысли, толкнувшие ее на побег. Знахарь взял с подноса продолговатый инструмент, напоминавший маленькое обоюдоострое копье, и показал его публике, ни на минуту не прерывая своих ученых объяснений.
— Вот этим ланцетом, дамы и господа, я надрежу опухоль, чтобы вся гнойная жидкость, скопившаяся в ней, вытекла наружу, избавив таким образом страдальца от терзающей его боли. Вы станете свидетелями того, как, словно по мановению волшебной палочки, отек спадет с его лица. И тогда при помощи специальных щипцов я смогу быстро удалить зуб, ставший причиной стольких несчастий.
Он повернулся к Саулине, будто она была его ассистенткой:
— Подай мне вон ту черную шкатулку.
Девочка продолжала смотреть на него, как зачарованная, стараясь не упустить ни единого слова или движения.
— Какую шкатулку, синьор?
— Ту, что с золотой змейкой на крышке.
Саулина поспешно повиновалась.
— Здесь, дамы и господа, содержится мазь, приготовленная аптекарем по моему особому заказу. Эта мазь обладает чудесным свойством: будучи нанесенной на то место, которое предстоит вскрыть, она делает его совершенно нечувствительным к боли.
Как только дантист рассек десну, всем сразу стало ясно, что чудес на свете не бывает. Душераздирающий крик пациента свидетельствовал о полной несостоятельности волшебной мази.
Саулина бросилась к несчастному и взяла его за руку. Пациент успокоился, и дантист смог завершить кровавую операцию, после чего оказал помощь еще нескольким страдальцам.
Ближе к вечеру над площадью появились ласточки, возвращавшиеся в свои гнезда под крышами и портиками. Одна за другой стали загораться масляные лампадки перед ликами святых, нарисованными на стенах домов, а в воздухе разнесся запах жареной колбасы, кукурузной похлебки и котлет с чесноком из соседней траттории «Феникс».
Очередь страждущих истощилась, толпа разошлась, а сам Анастазио Кальдерини начал складывать свои инструменты и мази.
— А тебе разве не пора домой? — удивился он, видя, что Саулина стоит, словно ожидая дальнейших распоряжений.
— Сейчас я уйду, — вздохнула она.
— Такая красивая, — вкрадчиво заговорил он, — такая нарядная — и совсем одна. Ты ведь здесь одна, верно? — спросил Анастазио.
Саулина промолчала, а знахарь ломал себе голову, пытаясь разгадать загадку хорошенькой девочки (сразу видно, что из благородных!), которая бродит по городу одна в сгущающихся сумерках.
Анастазио смотрел на нее исподлобья, стараясь не выдать взглядом разгорающегося желания.
— Вот возьми, — сказал он наконец, вынимая из кармана панталон пять чентезимо[9] и протягивая их ей на ладони.
— Зачем? — попятилась девочка.
— Ты их заработала.
Она и в самом деле сослужила ему хорошую службу. Благодаря ей в этот день его выручка удвоилась.
— Я не хочу денег, — обиделась Саулина.
— А чего же ты хочешь? — спросил он, чувствуя, что еще немного — и беды не миновать, так действовало на него ее присутствие.
— Хочу вернуться домой, — призналась Саулина, и слезы выступили у нее на глазах.
— Никто тебе не запрещает, — пожал плечами Анастазио.
Он еще не совершил ничего предосудительного и мог себе позволить насладиться этой волнующей игрой.
— Да я дороги не знаю.
— Ты хочешь сказать, что не знаешь, где живешь?
— И да, и нет.
Она с легкостью нашла бы дорогу в лесу, но в городе все было совершенно по-другому. Разве разберешься в этом дьявольском сплетении улиц?
Знахарь подумал, не лучше ли передать эту странную маленькую бродяжку одному из патрулей.
— Ты, верно, посмеяться надо мной захотела?
Саулина отрицательно покачала головой. Она вдруг поняла, что тоска по дому влечет ее вовсе не в нищую Корте-Реджину, а в богатый городской дом Джузеппины Грассини. Сцена, толкнувшая ее на побег, уже выцвела и поблекла в ее памяти. Острый гвоздь ревности был выбит из сердца тяжелым молотом одиночества.
— Я живу на улице Сант-Андреа, — сказала она.
— Контрада Сант-Андреа? Так почему бы тебе не вернуться туда?
— Говорю же, я дороги не знаю.
Костоправ Кальдерини стал задумчиво поглаживать свою козлиную бородку. Он знал, что на этой улице живут влиятельные графские семейства: Верри, например, и Марлиани.
— В твоем-то возрасте и не знать дорогу до дому? — спросил он вслух, продолжая аккуратно складывать инструменты.
— Все дело в том, что я не здешняя, — призналась Саулина. — Я родом из дальних мест.
В это он готов был поверить. Возможно, она гостит в каком-нибудь зажиточном доме, и, если он, Анастазио Кальдерини, проводит ее домой, его за это щедро отблагодарят. И все-таки кое-что его смущало: по некоторым бесспорным признакам он понял, что девочка не умеет читать. Не исключено, что она дочь какой-нибудь служанки, и тогда прощай вознаграждение. Стоило выяснить это не откладывая.
— Как тебя зовут?
— Саулина Виола.
— Твоя мать прислуживает в одном из богатых домов?
— Моя мать никому не прислуживает, — обиделась Саулина.
— Прошу прощения у синьорины за свою дерзость, — полушутливо поклонился дантист.
Неужели он ошибся, и перед ним действительно юная представительница высшего света?
— Я вас прощаю.
— И в какой же семье ты живешь?
— У госпожи Джузеппины Грассини.
— Отлично, отлично, — пробормотал он, а сам подумал: «Так-так… Шлюха французского генерала держит у себя в доме этакий розанчик! Интересно, зачем ей это понадобилось?»