— Икар, — сказала она наконец, — ты акробат, умеющий летать. Тебе не хватает только крыльев, чтобы стать ангелом, но когда-нибудь они у тебя появятся. И в этот день ты улетишь от меня.
— Значит, ты точно решила не ехать дальше с нами?
— Я этого не знаю. — Ей не хотелось рассказывать о своих желаниях и надеждах. — Но я уверена, что когда-нибудь мы еще встретимся.
— Саулина, я… — он не договорил и еще крепче стиснул ее руку.
— Мне пора.
Они молча дошли до ворот виллы.
— Прощай, Саулина, — сказал он.
— До свидания, Икар, — солгала она.
Мальчик был уверен, что больше никогда ее не увидит. Он сделал то, чего никогда не делал прежде: неуклюже обхватил обеими руками личико Саулины и поцеловал ее в губы с торопливой жадностью вора, берущего чужое. Потом он вспыхнул до корней волос и пустился наутек.
Саулина смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.
— Прощай, Икар, — прошептала она, потом повернулась и позвонила в колокольчик.
— Тебе чего? — спросила женщина с недовольным и угрюмым лицом. Это была жена сторожа.
— Меня пригласила маркиза Дамиана, — скромно, но твердо объяснила Саулина.
— Это еще зачем? — недоверчиво прищурилась женщина.
— Чтобы составить ей компанию.
— Ты та девчонка, что была со скоморохами?
— Я Саулина Виола, — с достоинством ответила девочка.
— Да, меня предупредили, — подтвердила жена сторожа. — Но впустить тебя я не могу.
— Почему? — встревожилась Саулина.
— Это вход для господ.
— И что же делать?
— Что делать? Обойди вокруг дома и войди со стороны конюшни, где слуги ходят.
Если не считать хамского тона, в словах женщины, всего лишь напомнившей ей об освященной веками традиции, не было ничего обидного. Слуги и господа всегда ходили разными дорогами. Однако Саулина вспыхнула от гнева.
— Я не служанка, — твердо заявила она, глядя прямо в глаза женщине.
— Я этого и не говорила, — опешила сторожиха, получив столь решительный отпор и уже не зная, кем ей считать эту дерзкую девчонку.
Саулина почувствовала ее растерянность.
— Если ты собираешься мне открыть — открывай, — продолжала она столь же решительно, без колебаний переходя на «ты». — Если нет — я ухожу. А ты пойди объясни маркизе, почему я не пришла.
И она сделала вид, что уходит.
Женщина вытаращила глаза, машинально обтерла загрубевшие от работы руки об широкий фартук в синюю и зеленую полоску, а затем поспешила скинуть цепочку.
— Прощения просим, — забормотала она, — госпожа маркиза не предупредила, что вас положено впустить с господского входа. Прощения просим.
Ей даже подумать было страшно, какая головомойка ее ждет, если девчонка на нее нажалуется.
Но у Саулины, выигравшей первый бой, было на уме совсем другое. Она гордо прошествовала мимо почтительно посторонившейся сторожихи, небрежно бросив на ходу:
— Я знаю дорогу.
Это была очередная неправда: на самом деле она ни разу не переступала порога господского дома.
— Да, синьорина, — поклонилась сторожиха после минутного замешательства и проводила ее взглядом.
Маркиз Феб и его брат, монсиньор Пьетро, прервали свой неторопливый разговор, увидев, как Саулина идет босиком по усыпанной гравием дорожке к неумолчно журчащему фонтану. Оба они были тонкими знатоками женской красоты и уже готовы были выразить свое мнение, но ни один так и не заговорил. Юная свежесть Саулины, ее свободная и легкая походка, красота полевого цветка, не ведающего о своем очаровании и оттого вдвойне неотразимого, лишили их дара речи.
— Откуда взялось это маленькое чудо? — удивленно спросил монсиньор, не зная, к какому сословию ее отнести. — Из благородных или из простых?
Он был накоротке и с теми и с другими, но на этот раз не знал, что и думать. Саулина поставила его в тупик.
— Очередной каприз Дамианы, — пояснил Феб, наконец узнав приближающуюся девочку.
— Ты разжег мое любопытство, — признался прелат. — Откуда взялся этот каприз?
— Она из семейства скоморохов, — объяснил Феб. — Понравилась моей жене. А поскольку Дамиана, особенно в ее нынешнем положении, чувствует себя одинокой, она вбила себе в голову, что эта девочка поможет ей разогнать тоску.
— Вполне понятное и оправданное желание, — заметил Пьетро, — которое к тому же можно назвать бого-угодным делом.
— Ну, это соображение мне представляется второстепенным, — легкомысленно заметил маркиз Феб.
Пьетро привык читать в глазах брата его самые сокровенные мысли.
— Если бы не твоя хмурая физиономия, я бы сказал, что ты неравнодушен к этой девице.
— Она же еще ребенок, — поспешно перебил его Феб, стараясь ничем не выдать своей досады.
Если он не научится сдерживаться, то не только брат родной, а пожалуй, и посторонние начнут читать его лицо, как открытую книгу. Неудержимое влечение, которое он почувствовал к этой девочке, глубоко встревожило его.
Саулина была уже так близко, что могла видеть и слышать их. Она грациозно присела в реверансе и непринужденно улыбнулась.
— Меня ожидает госпожа маркиза, — сказала девочка, стараясь как можно правильнее произносить слова, чтобы не был заметен ее деревенский акцент.
— А не могли бы мы чем-нибудь вам угодить, прекрасная барышня? — шутливо спросил прелат.
— Один из вас, господа, мог бы проводить меня к ней.
Даже если бы она росла и воспитывалась за кулисами театра, ей и тогда не удалось бы лучше разыграть свою роль.
Братья обменялись многозначительными веселыми взглядами и одновременно склонили перед нею головы.
— Позвольте мне вас сопровождать, прелестное дитя, — сказал Феб, предлагая ей свою руку.
Маркиз уже не был так твердо уверен, что это странное босоногое существо имеет отношение к семейству скоморохов. Похоже, что к нему в сад случайно забрела лесная нимфа-сильфида.
33
Рибальдо ехал легкой рысью по дороге, ведущей в Кассано д'Адда, в сопровождении верного Бернардино, державшегося на почтительном расстоянии. Бернардино всегда чувствовал, когда нужно быть рядом с хозяином, а когда лучше оставить его в покое.
Высокий и тощий, Бернардино обладал неистощимым запасом сил. Его изможденное, морщинистое лицо и запавший по причине отсутствия многих зубов рот могли ввести в заблуждение кого угодно, но в глубоко сидящих глазах светились решительность и ум.
Много лет назад мать Гульельмо Галлароли спасла Бернардино Салу от пожизненного заключения в каторжную тюрьму. Вся вина Бернардино состояла в том, что он был младшим братом Карло Салы, вора-святотатца, грабившего церкви. Дело вызвало много шума еще и потому, что Карло Сала был священником.
Наконец он был арестован и приговорен к казни. Тщетно богословы из школы святого Иоанна Крестителя пытались вызвать в его душе раскаяние. Святотатец не прислушался ни к доводам теологов, ни к добрым советам светских властей, ни к молитвам простого народа, до самой плахи призывавшего его примириться с господом.
Палачу, медлившему в страхе перед его безбожной дерзостью, осужденный крикнул:
— Скорей! Делай свое грязное дело!
Грабитель церквей умер с безбожным смехом на устах и был похоронен в неосвященной земле ночью при свете факела.
Бернардино, обожавший своего брата, не запятнал себя ничем, кроме попытки помочь Карло бежать. Поэтому мать Гульельмо Галлароли перевернула небо и землю, чтобы эта добрая душа не погибла, как погибла душа его старшего брата. Так Бернардино стал доверенным лицом в доме Галлароли, где единственным мужчиной был Гульельмо, в то время еще ребенок. Мастер на все руки, прекрасно владевший оружием, Бернардино стал верным слугой, телохранителем и оруженосцем Гульельмо, который вырос у него на руках.
Огненный диск солнца медленно опускался, то и дело скрываясь за верхушками деревьев, но, несмотря на близость заката, жара стояла невыносимая.
В прежние времена, до нашествия этих проклятых французов, церкви по всей провинции устроили бы крестные ходы и торжественные молебны, прося у Всевышнего обильного дождя. Но теперь господь отвернулся от жителей Ломбардии, наказал их за то, что они встретили французов как освободителей. Скоро пересохнут даже лесные ручьи. Может, тогда эти безбожники и осквернители церквей поймут, что бога нужно почитать и смиренно просить о милости? В конце концов вода ведь нужна и французам.
Бернардино молчал и утирал пот, заливавший ему глаза, с завистью поглядывая на Рибальдо, ехавшего на десяток шагов впереди: он был свеж, как луг на заре. Рибальдо никогда не потел, ел и пил как птичка, никогда не жаловался на жару или холод, мог продержаться много дней и ночей без сна и при этом никогда не уставал.
Даже ребенком он мог бодрствовать до самого позднего часа, когда взрослые вокруг него валились с ног от усталости. Уж не дьявол ли вселился в этого мальчика? Или дух святой? Бернардино, чей возраст приближался к пятидесятилетнему рубежу, не раз вставал в тупик, пытаясь разгадать загадку Рибальдо. Он был его верным дядькой с самых ранних лет, но никогда не мог его понять.
«В чем-то он напоминает моего брата, — думал Бернардино, суеверно крестясь. — Ими обоими владеет отчаяние».
— Мы на земле Альбериги д'Адда, — предупредил Рибальдо, прервав наконец долгое молчание.
Бернардино кивнул в знак согласия.
— Продолжим путь? — спросил он.
Вместо ответа Рибальдо спешился, перебросил поводья через шею своего великолепного жеребца, нетерпеливо мотавшего головой, чтобы избавиться от слепней, и растянулся на траве под тутовым деревом.
Бернардино вынул из вещевого мешка фляжку с водой и щедро отхлебнул из нее. Бесполезно было предлагать воду хозяину, он все равно отказался бы.
Рибальдо дал знак, чтобы тот приблизился.
Верный оруженосец спрыгнул с лошади.
— Дождемся темноты здесь, — распорядился Рибальдо. — Не хочу, чтобы меня видели на их землях.
Бернардино не нуждался в подобных разъяснениях. Он не хуже своего хозяина понимал, в какую беду они могут попасть, если их узнают где бы то ни было, но особенно на землях Альбериги д'Адда.