— Человек, который спас Наполеона, — разъяснил ей высокий и бледный молодой человек.
— Маркиз Литта! — самоуверенно одернула его юная особа. — Бонапарт не нуждается в том, чтобы его спасал кто бы то ни было.
— Ваши глаза и ваша красота блистают ярче, чем сама правда, — польстил ей маркиз. — Будем надеяться, что в истории найдется достойный уголок и для отважного Дезе. А Наполеон пусть торжествует безраздельно.
— Вы так говорите из зависти, — попрекнула его Бичетта.
— Возможно, — признался молодой Литта. — В глубине души все женщины грезят о герое Маренго, скачущем на белом коне с голубым плащом за плечами.
Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.
— Разве вы не находите его неотразимым?
Граф Литта промолчал.
Залы палаццо постепенно заполнялись оживленно болтающими дамами, кавалерами в камзолах и французскими офицерами в парадных мундирах. Галантные синьоры, цветущие красавицы, остроумные и элегантные дамы отдавали должное подвигам Мюрата, ворвавшегося в город на коне несколько недель назад через ворота Верчелли, и гордой невозмутимости Бертье, въехавшего во главе своего отряда через ворота Тичино, отныне переименованные в ворота Маренго. Однако главным героем оставался по-прежнему он, Наполеон Бонапарт.
Но Бонапарт заставлял себя ждать, хотя праздник был дан в его честь. Его лихорадочная деятельность оправдывала постоянные опоздания. К тому же он был несколько тщеславен, и ему было приятно сознавать, что его ждут. Иногда он вообще не появлялся, но все охотно шли на этот риск, лишь бы не упустить даже отдаленную возможность принять его у себя.
— Хозяева расстарались, — заметила великолепно наряженная дама.
— Результат налицо, — согласилась ее подруга.
— Званый обед стоил пятьдесят цехинов.
— Наняли сорок шесть официантов в дополнение к домашним слугам.
— Плюс десять цехинов на цветочные украшения.
Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.
— Чтобы подарить такой каждой гостье, — сказала она, — потребовалось тридцать пять цехинов.
Хозяева дома — граф Просперо и его жена, графиня Мальвина Марескалки-Вальсекки, урожденная Висконти, — с удовлетворением оглядели плоды своих трудов. Увы, никакое торжество не могло смягчить бесконечной печали, омрачавшей их души. Именно в этот июньский день Марции, их обожаемой дочери, исполнилось двадцать два года, и в качестве подарка настоятельница монастыря, где она приняла постриг, позволила ей вернуться домой, чтобы проститься с ее старой умирающей кормилицей.
Приглушенный шум праздника, доносившийся в комнату старой няни, был для Марции всего лишь далеким отголоском давно забытой жизни. Она всегда была равнодушна к светскому блеску. Даже занимаясь утонченным развратом, она находила в чувственном наслаждении момент мистики и возвышенной философии. Марция достигла когда-то вершины в грехе, как теперь достигла ее в добродетели. Горестное смятение последней жертвы Фортунато Сиртори, маленькой Саулины, заставило ее опомниться. С той минуты она посвятила себя служению богу и помощи страждущим.
Марция выглянула в окно, выходившее в сад, освещенный венецианскими фонариками. По саду гуляли гости. Вот под венецианским фонариком показалась высокая внушительная фигура Фортунато Сиртори. Необыкновенно представительный в своем элегантном черном камзоле с белыми кружевами, он стоял, прислонившись к старому искривленному кусту глицинии, и смотрел вверх, на распахнутые окна палаццо.
Марция знала, Фортунато принял приглашение ее родителей не для того, чтобы влиться в хоровод глупых и тщеславных попрыгунчиков. Он пришел, потому что надеялся еще раз повидать ее. Он все еще любил ее отчаянно и самозабвенно. В этот момент он не мог ее видеть, ведь в ее окне не было света.
— Фортунато, — окликнула его Марция.
Придворный лекарь мгновенно узнал ее голос.
— Марция, я тебя не вижу, — сказал он, приближаясь, насколько возможно, к тому месту, откуда раздавался голос.
— Видеть больше нечего.
— Как ты, девочка моя?
— Хорошо. Но мне жаль тебя.
— Я люблю тебя по-прежнему, ты это знаешь?
— Знаю.
— Дороже и прекраснее тебя у меня никого не было в жизни.
— Помоги тебе господь, Фортунато.
— Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
— Я тебя простила.
— В моей жизни больше не было женщин после тебя.
— Знаю.
— Позволь мне подняться.
— Прощай, Фортунато.
— Только на минутку, чтобы проститься, — в отчаянии молил он.
— Прощай, — тихо сказала Марция.
— Прощай, Марция, — прошептал он в ответ.
Придворный лекарь наклонил голову и удалился. Марция провожала его взглядом, пока он не исчез в вестибюле. Потом она преклонила колени перед изображением Мадонны и стала молиться.
Придворный лекарь Фортунато Сиртори уже направлялся в гардероб за своими перчатками и шляпой, но его отвлекло объявление мажордома о прибытии новых гостей, сделанное как раз в эту минуту:
— Мадам Джузеппина Грассини и мадемуазель Саулина Виола!
Фортунато вернул свои вещи гардеробщику, повернулся и увидел двух ослепительных красавиц: блондинку и брюнетку. Он знал певицу, много раз восхищался ее выступлениями в театре, помнил ее грудной, низкий голос и ценил его гибкость и выразительность. К двадцати семи годам она достигла вершин артистического мастерства. Сопровождавшая ее светловолосая красавица была воистину необыкновенна. Придворный лекарь замер. Он вспомнил девочку на пороге отрочества, пораженную и подавленную обстановкой его дома, зачарованную проникновенной скрипичной игрой Марции. Эту девочку прислала к нему галантерейщица Аньезе: черные глаза, полные тревоги и строптивого упрямства, густая масса спутанных золотистых кудрей, обрамляющих взволнованное личико. Ну да, это была именно она, Саулина Виола, маленькая крестьяночка, сумевшая толкнуть Марцию на неповиновение. За эти четыре года она превратилась в женщину, стала еще красивее. Редчайший, драгоценный алмаз! У нее была плавная и величавая походка молодой аристократки, но во взгляде сохранилось прежнее бунтарство.
«Вот женщина, знающая, чего она хочет», — подумал Фортунато Сиртори.
Саулина тоже его заметила и послала ему улыбку.
— Придворный лекарь Фортунато Сиртори, — приветствовала его Джузеппина Грассини.
— Неотразимая прелестница, — поклонился он, касаясь губами ее пальцев.
Затем он поднял взгляд своих пронзительно голубых глаз на девушку, которая, в свою очередь, протягивала ему руку в перчатке.
— Мир и вправду тесен, господин придворный лекарь, — сказала Саулина.
— А судьба и впрямь неумолима, — заметил он, обволакивая ее всю с головы до ног своим смущающим взглядом.
— После стольких лет мы встретились вновь.
Саулина смотрела на него с открытой и безмятежной улыбкой. Она была совершенно спокойна. Она не боялась его, и Фортунато Сиртори понял, что воспоминание о нем не относится для нее к числу страшных или неприятных.
— А вы сдержали обещание, — заявил он с галантным поклоном. — Бутон распустился в великолепную розу без единого изъяна.
— Которую никто еще не сорвал, — насмешливо и гордо добавила она.
— Любой, кто попытается это сделать, — заметил Фортунато Сиртори, — должен быть очень осторожен и ни на минуту не забывать о шипах.
— Разумеется. Кто хочет сорвать розу, рискует уколоться.
— Вы говорите с человеком, удрученным годами и давно уже оставившим всякие поползновения к ухаживанию.
— Не стоит себя недооценивать, вы еще не старик. А как Марция? — вдруг неожиданно для себя спросила Саулина.
— Потеряна навсегда, — нахмурился придворный лекарь. Он переменил разговор, и его лицо вновь озарилось улыбкой. — Полагаю, среди здешних молодых вертопрахов нет достойного сорвать эту розу?
— Вы мне льстите, — сказала Саулина.
В глубине зала появился маркиз Феб Альбериги д'Адда.
— Вот разве что этот, — добавил придворный лекарь.
Саулина покраснела.
— Ну почему именно он?
— Хорош собой, богат, сравнительно молод.
— И к тому же хорошей фамилии.
— Нет в мире совершенства, — усмехнулся Фортунато Сиртори, прекрасно уловивший намек Саулины: ни один дворянин хорошей фамилии ни за что не женился бы на девице низкого происхождения.
— И что же? — спросила Саулина, которую развеселила эта словесная пикировка.
— Он, безусловно, влюблен в вас.
Саулина огляделась, испугавшись, что кто-то из окружающих мог перехватить эту последнюю реплику.
— Откуда вы знаете? — спросила она с вызовом.
— Не забывайте, я же немного волшебник.
— Я это запомню.
Гардеробщик по знаку придворного лекаря снова подал ему перчатки и шляпу.
— Подумайте о моих словах. — Он поклонился Саулине, совершенно позабыв о ее спутнице, не принимавшей участия в их разговоре. — Вы многого добились, но вам еще предстоит проделать долгий путь.
6
— Я должен сделать вид, что мы незнакомы? — спросил Феб Альбериги д'Адда у Саулины, которая протягивала ему руку.
— Это вам решать, синьор, — проворковала она и потупила глаза, как предписывалось этикетом.
Феб Альбериги взглянул на Саулину и вспомнил девочку из семьи скоморохов, шествовавшую по гравию аллеи к фонтану на вилле в Кассано. Вот и сейчас под нарядным бальным платьем скрывалось то же свободное, ничем не стесненное тело, лесной цветок, пересаженный в сад высшего общества. Он беспрестанно восхищался ею в Монце, куда ездил якобы навестить сестру, но на самом деле, чтобы повидать Саулину. Его маневры не укрылись от зоркого взгляда сестры Клотильды.
— Смотри, братец, — предупредила она его. — Помни, что она простого племени. Ты никогда не сможешь на ней жениться.