Тим стоял в холодной воде, а впереди него тянулись в направлении Внутреннего мира и Галаада подернутые дымкой поля. Слева, меньше, чем в колесе от него, начинался лес, в котором, как говорил папа, даже днем стояли сумерки. При мыслях об отце, радость Тима от сегодняшнего (почти как у взрослого мужчины) заработка куда-то ушла, высыпалась, словно зерно из дырявого мешка. Грусть находила на него часто, но всегда как-то неожиданно. Некоторое время Тим сидел, подобрав колени к груди и положив голову на руки. Погибнуть от драконьего огня так близко к краю леса… Как же это несправедливо! Но такое случалось и раньше — отец не был первым, не будет и последним.
Через поля до Тима донесся голос мамы, зовущий его домой на настоящий ужин. Тим бодро отозвался, затем наклонился и промочил холодной водой глаза, которые почему-то опухли, несмотря на то, что он не плакал. Тим быстренько оделся и побежал вверх по склону. Спустились сумерки, и мама зажгла лампы, которые теперь отбрасывали прямоугольники света на ее маленький сад. Усталый, но вновь счастливый — ибо мальчишки переменчивы, как флюгера на ветру — Тим поспешил к манящему свету дома.
Когда с ужином было покончено, а посуду вымыли, Нелл сказала:
— Тим, я хочу поговорить с тобой как мать с сыном… и не только. Ты у меня уже большой, даже вон начал подрабатывать, а скоро вообще расстанешься с детством — скорее, чем мне бы хотелось — и у тебя есть право не свое мнение.
— Ты о сборщике податей, мама?
— И о нем тоже но… дело не только в этом.
«Боюсь, дело не только в этом», чуть ли не вырвалось у нее, но с чего бы? Да, решение было важным и очень непростым, но чего бояться-то?
Нелл пошла в гостиную. Тим за ней. Гостиная была такой маленькой, что если Большой Росс стоял в центре, то почти что дотягивался до противоположных стен. И там, сидя у нерастопленного очага (ночь в ту Полную Землю выдалась теплой), она рассказала Тиму обо всем случившемся между ней и Большим Келлсом. Тим слушал со все нарастающим беспокойством.
— Ну, — закончив, спросила Нелл, — что ты думаешь? — Тим еще не успел ответить, но по лицу она увидела, охватившую мальчика тревогу, которую чувствовала она сама.
— Он хороший человек, папе он был как брат, — затараторила она, — я уверена, он волнуется за меня и за тебя.
«Как бы не так», — думал Тим, — «я — это так, лишнее барахло в седельной сумке. Он даже никогда не смотрит на меня. Только если со мной был папа. Или ты».
— Мам, я не знаю…, — от мысли о том, как Большой Келлс бродит по дому, как он лежит рядом с мамой на месте папы, мальчику сделалось нехорошо, будто бы ужин неудачно устроился в желудке. По правде говоря, он уже рвался наружу.
— Пить он перестал, — продолжала Нелл. Казалось, она увещевает саму себя, а не сына. — Давно уже. Юношей он бывал чересчур бурным, но твой папа нашел на него управу. Миллисент тоже, конечно.
— Может и так, но их с нами уже нет, — отметил Тим, — и, ма, никто по-прежнему не хочет быть его напарником на Железной тропе. Он идет и работает один, а это же так опасно!
— Ну, прошло не так уж и много времени, — ответила она, — Келлс партнера найдет, потому что Келлс сильный и знает самые лучшие места. Твой папа показал ему, как их находить, когда они еще только становились лесорубами. Они застолбили неплохие участки у конца тропы.
Тим знал, что это правда, но он не был так уверен, что Келлс найдет нового напарника. Другие лесорубы сторонились его. Они, казалось, делали эти непроизвольно, как хорошо знакомый с лесом человек обходит куст иглояда, заметив его лишь уголком глаза.
«А может, мне это только кажется», — подумал Тим.
— Я не знаю, — снова сказал он, — веревку, повязанную в церкви уже не развязать.
— И где, во имя Полной Земли, ты это услышал? — Нелл нервно рассмеялась.
— Ты сама говорила, — ответил Тим.
Она улыбнулась:
— Может и я, да. Рот у меня не закрывается, а язык — как помело. Давай уже идти спать. Утро вечера мудренее.
Но спалось им плохо. Тим лежал в кровати и думал, каково это, иметь Большого Келлса к качестве отчима. Будет ли он хорошо к ним относиться? Будет ли он брать с собой в лес Тима и обучать своему ремеслу? Было бы неплохо, думал Тим, но согласится ли на это мама? Ведь работа эта забрала у нее мужа… А может быть, она захочет, чтобы он всю жизнь оставался к югу от Бескрайнего леса и стал фермером?
«Дестри — хороший дядька», — думал Тим, — «но я никогда не буду фермером, как он. Ведь Бескрайний лес так близок, а в мире еще столько интересного!»
Через стену от него лежала Нелл, погруженная в свои собственные невеселые мысли. В основном, думала она о том, какой станет их жизнь, если она откажет Келлсу и их с Тимом пустят по миру, оторвав от единственного знакомого им места в этом мире. Какой станет их жизнь, когда баронский сборщик податей прискачет на своей огромной черной лошади, а им нечего будет ему дать.
Следующий день выдался еще жарче, но Келлс пришел все в той же куртке из черного сукна. Лицо его раскраснелось и блестело от пота. Нелл пыталась себя убедить, что от него не разило граффом, а если и разило, то что с того? Ведь это всего лишь крепкий сидр, и каждый мужчина на его месте выпил бы пару стаканчиков перед тем, как идти к женщине за ответом. К тому же, она все уже для себя решила. Ну, почти.
Не успел Келлс снова задать свой вопрос, как Нелл, набравшись храбрости, сказала:
— Мой мальчик напомнил мне, что веревку, повязанную в церкви, уже не развязать.
Большой Келлс нахмурился. Раздосадовало ли его упоминание Тима или брачной петли, Нелл сказать не могла.
— Ну, и что с того?
— Будешь ты относиться к нам по-доброму?
— Ага, насколько смогу, — он нахмурился еще больше. Нелл не поняла, сердится ли он или просто озадачен. Она надеялась, что озадачен. Мужчины, способные рубить деревья в опасной глуши и не боящиеся жутких тварей, частенько теряются в таких вот деликатных делах. Нелл это знала, и замешательство Келлса заставило ее открыться.
— Даешь слово? — спросила она.
Лоб Келлса слегка разгладился. Он улыбнулся — в старательно подстриженной бороде сверкнули белые зубы:
— Даю, получи и распишись.
— Тогда я говорю «да».
Вот так они и поженились. На этом месте заканчиваются многие истории, но наша, к сожалению, только начинается.
На свадьбе тоже подавали графф и для мужчины, который зарекся прикасаться к спиртному, Большой Келлс залил в себя немало. Тим смотрел на это с тревогой, а вот мама, казалось, ничего не замечала. Еще Тима беспокоила то, как мало лесорубов пришло на свадьбу, хотя было воскресье. А будь он девчонкой, то заметил бы кое-что еще: несколько женщин, которых Нелл считала своими подругами, смотрели на нее со старательно скрываемой жалостью.
В ту ночь, уже далеко за полночь, Тим проснулся от какого-то стука, за которым последовал крик. Он мог посчитать это сном, да только звуки доносились из-за стены, из комнаты, которую мама теперь делила (в это все еще было трудно поверить) с Большим Келлсом. Тим лежал и слушал. Он уж было начал снова проваливаться в сон, но тут из-за стены послышался тихий плач. За плачем последовал голос новоиспеченного отчима, низкий и сердитый: «Заткнись, а? Тебе же не больно, даже вон крови нет, а мне вставать с ранними пташками».
Плач прекратился. Тим поприслушивался еще немного, но разговоров больше не было. Вскоре после того, как послышался храп Большого Келлса, мальчик заснул. На следующее утро, когда мама стояла у плиты и готовила яичницу, Тим заметил синяк на внутренней стороне руки чуть повыше локтя.
— Это ерунда, — сказала Нелл, когда заметила, куда он смотрит, — я просто вставала ночью сходить по нужде и ударилась о стойку кровати. Теперь, когда я снова не одна, мне надо заново учиться находить путь в темноте.
«Да, вот этого-то я и боюсь», — подумал Тим.
На второе воскресье своей семейной жизни Большой Келлс взял с собой Тима в дом, принадлежавший теперь Лысому Андерсону, второму богатому фермеру Листвы. Они поехали в лесовозке Келлса. Без тяжелых кругляшей или досок железного дерева в повозке мулы ступали легко; в этот раз в фургоне оставалось лишь несколько кучек опилок. И, конечно же, кисло-сладкий запах — запах лесной чащи. Старый дом Келлса стоял печальный и заброшенный, с закрытыми ставнями, заросший некошеной травой по самые занозистые доски крыльца.
— Вот заберу свои ганна, а там пусть Лысый хоть на дрова его распилит, — проворчал Келлс. — Мне-то что?
Как оказалось, ему понадобились только две вещи во всем доме — старая грязная скамеечка для ног и здоровенный кожаный сундук с ремнями и медным замком, стоявший в спальне. Келлс погладил его, словно сундук был домашним животным:
— Это-то я тут не оставлю, — сказал он. — Ни за что. Это папашин сундук.
Тим помог его вытащить, но в основном поработать пришлось Келлсу. Сундук оказался тяжеленный. Поставив его в повозку, Келлс наклонился и оперся ладонями о колени своих свежезаштопанных (и весьма аккуратно заштопанных) брюк. Наконец, когда на его щеках начали бледнеть фиолетовые пятна, он снова погладил сундук, да с такой нежностью, с какой пока что не прикасался к матери Тима:
— Все мои пожитки — в этом сундуке. А что до дома — скажешь, честную цену заплатил мне Лысый? — он взглянул на Тима с вызовом, словно ожидая возражений.
— Не знаю, — осторожно ответил Тим, — люди говорят, сай Андерсон скуповат.
Келлc хрипло расхохотался:
— Скуповат?! Скуповат?! Да выбить из него грош сложнее, чем трахнуть девственницу. Знаю я, знаю, что вместо целого куска получил сущие крохи, ведь он понимал, что ждать я не могу. Давай-ка привяжем заднюю доску. И поторопись.
Тим поторопился. Он привязал свой край доски быстрее Келлса, хотя узел у того получился не в пример неряшливее. Папа бы рассмеялся, увидев такой. Закончив, Келлс вновь любяще погладил сундук.
— Все в нем, все, что у меня есть. Лысый знал, что к Широкой Земле мне позарез нужно серебро, так ведь? Скоро приедет старый добрый Сам Знаешь Кто и протянет руку, — Келлс сплюнул себе промеж изношенных сапог, — а виновата во всем твоя ма.