— Вот это девушка! — сказал Мико.
— Нравится тебе? — спросил Комин будто так, между прочим.
— Еще бы, — ответил Мико, стараясь не показать своих чувств.
— И мне тоже, — сказал Комин.
— Вот уж никогда бы не поверил, — сказал Мико немного более резко, чем нужно. «Как он позволяет себе с ней разговаривать! Отвечать ей! Будто он ее отец».
— Всяко бывает, — прозаично ответил Комин.
Мэйв остановилась, упершись руками в колени.
— А ну, поторапливайтесь! — крикнула она. — Тащитесь, прямо как на поминки.
Они догнали ее. Теперь согнувшиеся фигуры были уже совсем близко. Повсюду виднелись нарытые кучи мокрого песка. Одни смеялись, другие были серьезны, особенно мужчины, когда собирались по нескольку человек вместе. Но стоило появиться между ними девушке, как сразу же начинался смех, крики, притворный визг.
— Томмин Тэди, ты рукам воли не давай!
— Не буду, не буду.
— Вот тебе.
— Интересно, чем это пескорои там занимаются под прикрытием скалы?
Томмин Тэди, заработав пощечину, отскакивает назад, хватаясь за щеку. В тишине удар разносится, как пушечный выстрел. Общий смех. Томмин Тэди представляется, что у него сломана челюсть, и, шатаясь, ходит по кругу. Со всех сторон доносятся приветствия:
— А, это ты, Комин? Что это за страшную штуку ты приволок? Ты называешь это лопатой?!
— Нет, а Мэйв-то! Послушай, Мэйв, ты что это таскаешь за собой маленького Мико? Совращением малолетних занялась, что ли?
— Хорош маленький! Пожалуй, побольше моего отца будет!
Все это безобидно и весело. И ночь была чудесная и серебристая. Даже самые грубые голоса звучали здесь мелодично, и казалось, что обманчивый свет луны сглаживает все резкие линии и заливает голубовато-зеленым сиянием громоздкие бурые скалы, покрытые водорослями. Вокруг было очень тихо, не слышно ни топота шагов, ни стука лопат о камень.
Только изредка раздавался какой-то странный, всхлипывающий звук, когда ботинок увязал в мокром песке, да чавканье и плеск, когда его вытаскивали.
— Вот! Лучше не придумаешь, — сказал Комин, выбирая себе место.
Он нагнулся, держа наготове свой загнутый нож.
— Теперь смотри, Мико.
Мико нагнулся рядом с ним. Комин воткнул нож в песок, выждал секунду, отвел нож в сторону и вытащил. На загнутом конце извивалась рыбка, похожая на обрывок серебристой тесьмы.
— Вот, — сказал он, — это и есть песчаный угорь.
Мико взял пескороя пальцами и поднял кверху, так что на него упал свет. Это была очаровательная серебряная рыбка, вершка четыре длиной, узенькая и заостренная, как лезвие перочинного ножа. Самая настоящая рыбка с длинной, суживающейся головкой и жабрами. И глаза на месте, и хвост есть. «В чем же разница между пескороем и обычной рыбой — хоть гром меня разрази, не знаю. Разве только, что он такой узенький и гладкий». Мико и не заметил, что вокруг него все прекратили работу и наблюдают за тем, как он тщательно изучает пескороя. Он посмотрел на Комина.
— Какой же это угорь? — сказал Мико. — Просто какая-то поганая рыбешка.
Тут последовал такой взрыв хохота, что, наверно, и в Ньюфаундленде слышно было. Даже Комин улыбнулся.
— Чего это вы нашли смешного? — слегка обиделся Мико.
— Ничего мы не нашли смешного, — сказала Мэйв. — А за что ты бедного пескороя обзываешь?
— Да, — не успокаивался Мико. — А чего вы их угрями называете, раз они рыбы?
— А угорь что, по-твоему, не рыба? — спросила Мэйв.
Мико хотел было что-то ответить, но, поразмыслив немного, решил лучше промолчать и сам захохотал.
— Ладно, — сказал он, — только все равно странно как-то.
И принялся копать пескороев.
Никто не знает, откуда появляются вдруг пескорои, глубоко зарывшись в песке отмели. Их никогда не найдешь здесь раньше положенного срока. У них есть свои определенные места на отмели, и в полнолуние они неизменно бывают там. Вот и все, что о них известно. Никто не интересовался, бывают ли они там и в другое время. Вернее всего, что нет. Во всяком случае, для своего появления они выбрали удивительно удачное время. На отмели осенью в полнолуние чудо как хорошо. Запустите руку в песок и, когда почувствуете, что между пальцами извивается какая-то непонятная штука, тащите — вы вытащите пригоршню песка, в котором копошатся маленькие рыбки. Когда делаешь это впервые, испытываешь ощущение, будто мурашки по спине бегут: вытаскиваешь руки, а в них, оказывается, полным-полно трепещущих, покрытых песком рыбок. В песке пескорои передвигаются с той же скоростью, что и в воде. Это удивительное явление. А если вытащить их из песка рукой, или лопатой, или изогнутым ножом, они сначала трепещут, а потом замирают и делаются похожи на серебряные монетки, которым искусный мастер придал диковинную форму. Но к чему им песок, если они так же хорошо приспособлены к жизни в море? И уходят ли они когда-нибудь из песка? Или, может быть, они приходят сюда метать икру или еще за чем-нибудь? Не знаю, и никто не знает, и очень мало кого это интересует. Главное — это быть на месте в нужный момент, и выкапывать их, и наполнять банки, ведра, а если хочешь, то нагружать ими и тележки, запряженные осликами. Ну а если устанете копать, рядом всегда найдется девушка, и может статься, что она невзначай заденет вас бедром, а может, прядь ее волос коснется вашей щеки или, когда вы копаете, ваши руки встретятся в песке в горячем пожатии, которого даже грудам холодного песка не охладить; и сердце замрет на миг, а потом глухо застучит, так что придется облизнуть пересохшие губы, а в голове мелькнет мысль: «Слава Богу, ночь что надо!» И начнете перебирать в уме все укромные уголки по пути домой, где можно задержаться на минутку, а потом и вовсе забыть о времени. И право же, ничего нет удивительного в том, что пескорои бывают повинны в стольких браках.
Когда они втроем подошли к берегу, Мико почувствовал вдруг сильную усталость. Ведро они с Комином тащили вдвоем, потому что оно было полное и тяжелое, и Мико подумал, что, наверно, он и в самом деле утомился, если уж ему начало казаться, что между Комином и Мэйв воцарилось какое-то напряженное молчание. Мэйв молчала, а это что-нибудь да значило. Она шла, опустив голову, и волосы падали ей на лицо, совсем как тогда, когда они встретились с ней в первый раз. Одну руку она заложила за спину и ухватила ею локоть другой руки, а сама шлепала босыми ногами по встречным лужам. А Комин брел, подняв лицо к звездам, и грудь его тяжело вздымалась, как будто ему трудно было дышать. «И с чего бы? — недоумевал Мико. — Такой здоровенный парень и вдруг задыхается после такого пустяка?»
«Интересно, — раздумывал дальше Мико, — женятся ли когда-нибудь в пятнадцать лет? Мэйв, должно быть, года на два старше меня, но это ровно ничего не значит. Что, если бы остановить ее да сказать: „Я знаю, ты считаешь меня мальчишкой, но, ей-же Богу, я совсем не такой уж мальчишка. Каждый раз, когда я тебя вижу, сердце у меня несется куда-то, как парусник с попутным ветром, и трепещет, как ласточка в бурю… и колени у меня слабеют, а когда я ложусь спать и вдруг представляю, как ты улыбаешься мне, вижу ямочку на твоем подбородке, меня просто в дрожь бросает…“ Если сказать ей все как есть, может, она и поймет, что это значит, и, если она ко мне так же относится, может, она и согласится подождать, пока я подрасту, ну, скажем, года два, или, в крайности, пока я не стану таким, как Комин. Эх, если бы только согласилась! Тогда, клянусь Богом, в один прекрасный день я подойду к клегганской пристани на отцовском баркасе, и заберу тебя, и увезу домой, и повезу тебя, как королеву, мимо Ома и Клифдена, и Костелло, и Розмака, и Спиддала, и Фурбо, и Барны, пока мы наконец не приедем в наш залив и я не высажу тебя на пристани в Кладдахе, а там уж все будут стоять, ожидая нас, мы повенчаемся в церкви, и станешь ты королевой Кладдаха, и будем мы счастливы до скончания века».
Он вздохнул.
Они удивленно посмотрели на него.
— Ты чего это, Мико? — спросил Комин.
— Как чего? — спросил Мико.
— Вздыхаешь, — сказала Мэйв. — Ты вздыхаешь прямо как лосось, которого тюлень поймал.
— Ох, я рад, что еду домой, что и говорить, но только я так привык здесь, что больше уж и не знаю, где мой дом.
— Понятно, — отозвался Комин глубокомысленно.
И тут все рассмеялись, и тогда Комин хлопнул Мико по спине, а Мэйв взяла его под руку, и все они вместе пошли к домику Мэри и Падара.
Из пескороев готовят замечательное блюдо. Какими бы маленькими они ни были, их надо почистить, как настоящую рыбу, и отрезать головки, а когда начистите штук сто, бросьте их в котелок с кипящей водой. В воде они сразу же перевернутся брюшком вверх, и оказывается, тут уж их и вынимать пора. Потом их надо выложить на горячую тарелку, размять немного и положить сверху сливочного масла. Когда они хорошенько пропитаются маслом, съешьте тарелочку-другую с жареными лепешками и запейте горячим чаем. Будьте уверены, что такого великолепного блюда вам не скоро удастся отведать.
Они ели пескороев и хохотали. Комин опять разбудил ребенка, и Падар изругал его. Ярко светила керосиновая лампа. Много было смеха и разговоров, прежде чем они втроем пошли домой.
И вот тут Мэйв и разбила сердце Мико.
— Давай, Комин, — сказала она, — давай покажем ему.
— Ладно, — сказал Комин.
— Идем, Мико, — сказала Мэйв, взяла его за руку, и они перепрыгнули через низенькую каменную ограду.
Она побежала, и он побежал вслед за ней, а Комин, медлительный, как всегда, замыкал шествие. Она перескочила еще через одну ограду и свернула к морю через поросшие отавой луга, спугнув по дороге возмущенное семейство жаворонков и несколько бекасов. Они перелезли еще через один забор и подошли к маленькому полю, с одной стороны примыкавшему к невысокой горке, загораживавшей ту часть моря, где оно прорывалось между сушей и островом Ома. Поле было ровное и какое-то удивительно уютное. Она остановилась возле горки, заросшей боярышником, по-стариковски согнутым и устало уворачивающимся от натиска никогда не стихающих здесь ветров. Это местечко было защищено от ветра, и отсюда начинался пологий спуск к морю, которое было совсем недалеко; только пройти три участка, и начинался песчаный пляж. А внизу виднелась залитая огнями гавань и все пространство южнее острова Ома, вплоть до самого Атлантического океана.