ге все дальше и дальше, мимо озер с редкими рыболовами в лодочках, мимо торфяников и маленьких городишек и деревень, мимо прилепившихся к склону горы домиков, пока не выйдешь к морю, прямо к ней.
Он сел на камень, не отрывая глаз от далеких гор. Он думал о ее письме. Глупо взрослому человеку так волноваться из-за письма от девушки, с которой он встретился, когда ему было лет четырнадцать-пятнадцать. Сколько же это лет тому назад? Скажем, шесть. Шесть лет. Письмо жгло, как каленым железом. Вот оно, сообщение о том, что дом наконец готов.
Она описывала, какого труда, каких усилий стоило им его построить, сколько пришлось рассчитывать, изворачиваться, обходиться без самого необходимого. А как они каждый день присматривались к подраставшим братьям и сестрам, ожидая с нетерпением, когда же те наконец смогут взять на себя домашние обязанности и освободить их. Итак, они свободны. Не сможет ли Мико как-нибудь приехать? Нет, Мико не сможет. Кто же будет тогда рыбу ловить? Да и куда там, не такая у него жизнь, чтобы по гостям разъезжать. Но ему и не надо никуда ехать. Он и так ясно представляет себе домик, выходящий окнами на отмель. И он представляет, как они стоят в церкви, а из окошка, что над алтарем, на них льется малиновый свет. Ради такого события Комин обязательно наденет синий костюм, а может быть, даже воротничок и галстук, и широкое лицо его будет сиять чистотой и свежестью. А на ней будет синее платье в розовый горошек, и даже венчаться она будет босиком (ему нравилось представлять ее себе именно так). А почему бы и нет? Он представляет ее себе как хочет, и кому какое дело. Она будет улыбаться Комину, глядя на него снизу вверх, и даже перед алтарем Комин будет обращаться с ней грубовато, а сам все это время глаз с нее не будет сводить. И уж конечно, вся деревня будет там. Дядя Джеймс обязательно со скорбным видом выразит Комину сочувствие и всех рассмешит. Придут Падар и Мэри Каванаг с маленькой Нуалой, впрочем, она теперь, наверно, уже совсем большая стала; и мать Комина будет плакать, не осушая глаз, и отец Комина Тиг будет рассказывать невероятные истории о небывалой силе Комина, если, конечно, он не придумал тем временем чего-нибудь новенького; и Портной, и Томмин Тэди, и все остальные, все по очереди прошли у него перед глазами, кто с шуточкой, кто прищурившись, кто покручивая ус, как будто он видел их только вчера. А в доме у Мэйв что будет твориться; праздновать будут целый день, до глубокой ночи! Сколько портеру выпьют! Как отпляшут! Чего-чего только не наготовят! И за все это придется рассчитываться завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, когда придет богатый улов или два богатых улова, а то и три. А потом Мэйв с Комином пойдут рука об руку по улице к берегу, и свернут на маленькую тропинку, которую Комин проложил от дороги, и взглянут на домик, который они сложили своими руками, а потом нагнутся и достанут ключ из-под камня, и войдут…
Но дальше Мико не пошел за ними. Он протянул руку, взял плоский голыш и пустил его по воде. Камушек подскочил несколько раз и пошел ко дну…
— Ну конечно же, — ответила Джо Питеру, который смотрел на нее широко раскрытыми глазами, и тогда он положил руку ей на грудь и склонился к ней.
И на этот раз она не сморщилась, как будто для нее его поцелуй был хуже касторки, не оттолкнула его со словами: «Ну, хватит, хватит, вспомни, чему учит нас религия», не заставила сидеть у себя в гостиной перед угасающим камином и выслушивать свои рассуждения по поводу взглядов профессора такого-то на пьесу «Удалой молодец — гордость Запада»[31], не стала распространяться о том, почему она не согласна с тем, и с другим, и с третьим; уже сколько раз так бывало: в самый неподходящий момент явится вдруг ее мать, вся в папильотках, заглянет встревоженно в комнату со словами: «Уже очень поздно, милочка. Не пора ли тебе домой, Питер, а то еще твоя мама будет беспокоиться?» Питер поднимается и говорит: «Ей-богу, миссис Мулкэрнс, мне ее не соблазнить. Это под силу только Шекспиру».
Тут миссис Мулкэрнс подносит руку ко рту, а Питер идет домой, уставший от диссертаций, уставший от своей любви, которая никак не в силах выбиться из тисков литературы. Конечно, за этим следует ужасная ссора, и все, что полагается, и «прощайте, и больше нам встречаться незачем», и «никогда больше с вами разговаривать не буду», и «как ты смеешь так обращаться с моей матерью! Она ведь и слова-то этого как следует не понимает». — «Да ну? А как же, интересно, она тебя заполучила?» Месяц, шесть месяцев, год, полтора года, два. Подумать только! Но вот опомнились же! «Мы с тобой созданы, чтобы ссориться, Джо, и чтоб любить. Всегда. Ты для меня одна на свете, остальные все преснятина». — «Да? А как насчет Норы такой-то, и Джэйн сякой, и Патти, не знаю уж там какой, которую ты провожал с вечера в политехническом институте?» — «Да о чем тут говорить? Просто я злился на тебя, или ты злилась на меня. А между прочим, как насчет Падди такого-то, и Томми сякого, и Дэклана, чтоб его, — он отчеканивал каждое слово, — не поручусь, что ты их держала на достаточно почтительном расстоянии». — «Ах так?» — «Да, именно». — «Ну, раз так, прощайте, надеюсь, что мы больше с вами не увидимся».
Все это, конечно, без толку. Их связывала крепкая, неразрывная нить, какая-то потребность друг в друге. Точно они были половинками одного зернышка и не могли существовать порознь.
В ней разливалась чудесная нега любви. У него дрожали руки.
На озере лениво плеснула рыба, и камушек, который швырнул Мико, пошел ко дну.
Глава 9
На Болоте играли в харлинг[32].
Надо сказать, что вообще на Болоте ни в харлинг, ни во что другое особенно не поиграешь, но то было не обычное болото.
Если когда-то давным-давно вы жили в Кладдахе в домике, окнами на юг, то перед вами открывался, наверно, вид на болотистый, окруженный скалами отрезок земли, а до маяка, казалось, рукой подать. Еще немного, и, пожалуй, можно было бы различить крыс, копошившихся на ржавом остове затонувшей четырехмачтовой шхуны, торчавшей тут же неподалеку, которая через пару десятков лет должна была окончательно развалиться. Вид был неплохой. Но зато весной, когда юго-западный ветер подгонял прилив, проснувшись среди ночи, вы нередко обнаруживали, что кухня у вас залита на два фута водой, прорвавшейся сюда через отрезок земли, отделяющей ваш домик от моря, и тогда, вероятно, вы начинали поносить этот вид. Сколько было крику и неразберихи из-за этих наводнений! Сколько было ругани и мордотычин! Многие, так сказать, сломали себе на этом шею. Наконец городской совет решил кое-что предпринять в этом направлении, и дорогу перегородили невысокой стеной, которая должна была сдерживать основной напор воды. Потребовались, однако, более радикальные меры, и в конце концов пришлось возвести вдоль береговой линии нечто вроде дамбы, а потом сюда начали сваливать мусор со всего города, так что постепенно низина заполнилась и оказалась на одном уровне с дамбой, а потом тут посеяли траву, и трава буйно разрослась. Земля здесь была замечательно удобрена разлагающимися отбросами и всякой падалью, потому что сюда обычно сводили старых кляч, и ослов, и прочих животных, когда они отживали свой век, а то и просто если по какой-либо причине ломали себе ноги. Приведут тогда животное, выберут подходящее место, приставят дуло ко лбу, и тявкнет злобно выстрел, и глаза животного потухнут, и свалится оно в яму, и присыплют его сверху землей, и закончит оно жалкое существование, заполняя пустое пространство в яме. Итак, трава росла, и с течением времени образовалась поляна, достаточно большая, чтобы устроить там спортивную площадку с воротами с каждой стороны. Городские власти называли это место Южным парком, народ — Болотом.
Так или иначе, спортивная площадка была здесь. Игралось тут хорошо, потому что с моря, которое было под боком, всегда дул ветерок, охлаждая разгоряченные лбы, и если этот ветерок и припахивал слегка всякой дохлятиной, то в пылу игры это легко забывалось, и к тому же всегда можно было утешиться тем, что лет через сто сюда перестанут сваливать всякую дрянь со всего города, и тогда будет полный порядок.
Игра была напряженная.
Ирландцы испокон веков играют в харлинг. В игру эту они начали играть чуть ли не раньше, чем в шахматы, то есть очень давно. С тех пор как Господь создал ясень с упругими, гибкими ветвями, из которых можно выстрогать палку для игры в харлинг, эта игра всегда фигурирует в ирландской истории. Когда герои далекого прошлого, расправившись с великанами, расхитив золото, скот и прочее имущество своих ближних и вволю натешившись их женами, решали отдохнуть после кровавого разгула, они немедленно организовывали в ближайшем парке игру в харлинг.
Игра эта требует большой ловкости и подвижности и может быть весьма опасной, и, вероятно, именно поэтому ирландцы ее и изобрели.
Лучшие игроки в харлинг — уроженцы провинции Мунстер, потому что, появляясь на свет, эти негодяи тянутся одной рукой к материнской груди, а другой уже размахивают клюшкой. Матч между двумя командами из Мунстера поистине захватывающее зрелище. Маленький литой мяч, как только его пустят в оборот, уже почти не касается земли. Его гоняют с одного конца длинного поля на другой, и по дороге перехватывают руками, и швыряют или подгоняют точно рассчитанными ударами. Нужно быть очень искусным игроком, чтобы не пропустить мяч и тем более чтобы отражать удары, которые так и сыплются на него, иначе вы рискуете, что клюшка противника, описав дугу, вместо мяча может обрушиться на любую часть вашего тела, преимущественно на голову, или рикошетом снести вам несколько суставов на руке. С опытными игроками, однако, такие несчастья случаются редко.
Что касается матча, который происходит сейчас на мартовском ветру, в воскресенье после поздней обедни, то мастерство игроков тут заставляет желать лучшего, но матч тем не менее идет страшно напряженно, потому что по составу команды противников диаметрально противоположны как в умственном, так и в физическом отношении. Это, так сказать, борьба двух начал — рассудка и грубой силы. С одной стороны играют студенты в красных фуфайках и белых трусиках (за исключением нескольких человек, которые презирают такие условности), в высоких чулках и подбитых гвоздями башмаках. С другой стороны играют ребята из Кладдаха, и одеты они крайне разношерстно: кто запихал самую обыкновенную рубашку в коротенькие штаны и надел носки и обычные ботинки, кто остался в фуфайке и длинных брюках и только футбольные бутсы надел, а двое так даже одеты по всей форме. Но, как всем давно известно, не одежда красит человека, и были времена, когда в харлинг играли и вовсе голышом, так что в конце концов важно не то, в чем играешь, а то, как играешь.