Он спешил, боясь, чтобы как-нибудь не пропала его решимость.
Умылся, заплескав в кухне весь пол. Потом поднялся к себе в комнату, сбросил старые штаны и башмаки и тщательно оделся: натянул свежую рубашку, надел новый синий костюм и коричневые ботинки, потом вернулся в кухню, намочил в воде гребенку и пригладил свои жесткие волосы.
— Ты куда это? — спросила мать. — С чего это ты так распарадился?
Ему хотелось сказать ей, но он понимал, что это невозможно. Он никогда не был откровенен с матерью.
— Да так, надо мне, — сказал он. — Повидаться тут с одним хочу.
Он ушел.
Начинало слегка накрапывать. Пока что дождь был скорее приятный, но чувствовалось, что скоро он разойдется вовсю.
— Куда это тебя черт несет? — вытаращил глаза дед, встретив его посреди луга. — Куда это ты отправился в такое ненастье? Да еще расфрантился, прямо как граф какой-то.
— Деда, — сказал Мико, — в поход я пошел. От этого похода, может, вся жизнь моя зависит.
— А, иди ты! — сказал дед.
— Я тебе правду говорю, — сказал Мико. — К черту! Надоело мне ждать. Надоело мне все время помнить о покойниках. Живой я человек или нет? Здоровый, сильный. Нет, что ли? И ведь, если приглядеться ко мне как следует, не так уж я плох, ведь правда же? Мне надоело ждать и гадать: будет — не будет, будет — не будет. Я теперь пошел, деда, и так или эдак, все через час должно решиться.
— Ну, Господь с тобой! — сказал дед. — Не хотел бы я сейчас быть на твоем месте, хоть бы мне всю рыбу, что есть в океане, на блюде поднесли.
— Вот спасибо, подбодрил, — сказал Мико.
— Куда еще тебя к чертовой матери подбадривать? Ты что, сам не знаешь, что ли, что во всей провинции Голуэй лучше тебя никого нету? И чего ты боишься?
— Не знаю, — ответил Мико.
— Ну, иди! — сказал дед. — Темнеет уж. Такие дела лучше всего в сумерках обделывать, самое подходящее для этого время. Потом увидимся, тогда расскажешь, как все было.
— Хоть бы только, — проговорил Мико, — хоть бы только было, что рассказать.
— Ну, так ли, эдак ли, — возразил дед, — а что-то все равно будет.
— Верно, — сказал Мико, натянул на глаза кепку, застегнул пиджак и пошел прочь.
Дед стоял, глядя вслед большой фигуре, шагавшей по траве. «Не знаю, — думал он. — Ох, не знаю! Вечно у Мико у моего все не по-людски получается. Обидеть его так легко, даром что вымахал в такую громадину. Только бы его теперь не обидели. Ох, Господи, только бы теперь его не обидели!»
— Куда собрался, Мико? — спросил его Туаки, широко открыв от удивления глаза.
— Так, делишки кой-какие есть, — ответил Мико.
— Свят, свят, — сказал Туаки, — ты прямо как рождественская елка. Подождешь, пока я это все дома свалю, а? Тогда вместе пойдем.
— Нет, Туаки, — ответил Мико, — у меня дело не терпит, и должен я туда идти один.
— Ты что, Мико, попивать начал потихоньку, что ли? — спросил Туаки.
— Если б это! — сказал Мико и вдруг не удержался, надеясь в то же время, что ему не придется в этом раскаиваться. — Слушай, Туаки! — сказал он, положив руку ему на плечо. — Как ты смотришь на то, чтобы быть у меня на свадьбе старшим шафером?
— А, иди ты! Скажешь тоже! — возмутился Туаки.
— Да, вот то и скажу! — ответил Мико, и засмеялся, и зашагал прочь от него.
А на голову и на плечи ему сыпался дождь из сухих листьев, которые ветер срывал с деревьев в церковном саду и разбрасывал, как конфетти, повсюду — на дорогу, на водохранилище, на реку.
— Мико! Мико! — услышал он жалобный голос Туаки, но даже не обернулся, только помахал ему и ускорил шаг.
«Решается судьба моя», — думал он.
Глава 22
Мистер Кюсак отворяет дверь. На носу у него очки, в руках газета, на ногах шлепанцы. Реденькие волосы всклокочены, и ему давно пора бы побриться.
Он щурится со света.
— А, это ты, Мико? — задает он ненужный вопрос. — Ну, входи, входи. Это Мико, мамочка.
Мико шагает в прихожую, снимает кепку, а из кухонной двери появляется, вытирая руки передником, миссис Кюсак.
— Заходи, заходи, Мико. Вот хорошо, что пришел.
Он идет в теплую кухню, садится на стул и чувствует, как начинает пылать, отогреваясь у горящей плиты, лицо, застывшее было на холодном ветру.
— Ну, как ты?
— Да я что, я хорошо. А как вы тут все?
— Бога гневить нечего, живем. Сам вот простыл. Да это, пожалуй, только на пользу: хоть дома по крайней мере с нами посидит несколько вечеров, вместо того чтобы пропадать в этом питейном заведении.
— Ну-ну, мамочка, не так уж плохо дела обстоят. А то Мико еще, пожалуй, решит, что я совсем спился.
— Вовсе нет, — говорит Мико, — никто даже и не подумает, — стараясь не смотреть в бледное лицо с катастрофически лиловеющим носом, лицо, которое прежде всегда было таким чистым и загорелым. Каких-нибудь несколько лет тому назад, несмотря на его возраст, и живот у него был плоский, как гладильная доска. Теперь же живот округлился и стал нахально выпирать из-под вязаного жилета.
— Мэйв наверху? — спрашивает он, нисколько не сомневаясь, что она там.
Так уж у них повелось: придет он, посидит в кухне, а потом уж спросит, и миссис Кюсак пойдет к лестнице и крикнет: «Мико пришел!» — и она отзовется, а потом и сама спустится вниз.
— Нет, ее вообще нет дома.
Это известие его так поразило, что он только глазами захлопал.
— Нет? — переспросил он. — А я думал, застану ее.
— Нет, твой брат за ней пришел. Он пригласил ее в кафе чай пить, а потом они собирались зайти к нему домой. Она хотела послушать его пластинки. Знаешь, у него ведь много пластинок.
— Нет, я не знал, — сказал Мико.
«А что я вообще знаю о своем брате? Ровно ничего». Он был как-то раз у Томми в меблированных комнатах. Ему показалось там очень шикарно. Вроде тех квартир, про которые знаешь, что они существуют, но сам таких не имеешь и даже не мечтаешь иметь. Странно, почему это Мэйв вдруг пошла туда? А собственно, чего тут странного? Ровно ничего. Она говорила как-то, что встречалась несколько раз с его братом и что он, кажется, совсем не так уж плох, как его расписывали. Мико поинтересовался, кто его расписывал? Она подумала и потом ответила: «Да, пожалуй, никто. Это просто у меня было такое впечатление».
— Как же, — сказала миссис Кюсак, — он очень милый молодой человек, брат твой. И, кажется, к тому же хорошо зарабатывает. Верно, очень способный.
— Еще бы! — сказал Мико.
— Костюмы у него прямо один другого лучше, — не унималась она. — Он Мэйв все книги приносит. Хорошо, что у нее есть хоть кто-то, с кем поговорить как следует можно.
— Да, конечно, — сказал Мико.
Он не мог понять: что это она, нарочно обидеть его хочет, что ли? Но нет, глаза у нее были ласковые. Все это она говорила без всякой задней мысли.
— Я забегу туда и посижу с ними. — Он сказал это, уже поднимаясь.
— Может, все-таки чайку чашечку выпьешь?
— Да нет, спасибо. Я только поел.
— Ну, заходи тогда с Мэйв поужинать.
— Спасибо, я приду.
Снова кругом ночь. Он был немного встревожен. Чем? Да ничем. Просто он раньше не знал, что Мэйв с его братом вместе читают книги, вместе пьют чай, вместе слушают музыку. Мэйв ничего об этом не говорила. А с чего ей было говорить-то? Обязана она, что ли? Вовсе нет.
У Мэйв это вышло неумышленно, остановило ее внутреннее чутье. В конце концов, как могла она взять да сказать Мико:
«А знаешь, Томми-то, оказывается, вовсе ничего. С ним нескучно. Я с ним на танцы ходила, и в кино была, и разговаривала. Мне с ним просто интересно. С ним я себя совсем другим человеком чувствую. Он не напоминает мне ничего, что связано с Коннемарой и с Комином. Меня тянет к нему. Когда я с ним, мне кажется, что все мое прошлое отодвигается и уходит куда-то, и мне уже не так больно».
А стоит появиться Мико, и пахнет вдруг от него рыбой, или сорвется у него какое-нибудь рыбацкое словечко, и память снова берет свое и гонит тебя обратно в маленькую кухоньку, и вот уж ты опять уставилась сухими глазами в огонь или лежишь на спине в холодной кровати, думаешь, думаешь, вспоминаешь, как тебе бывало в ней тепло когда-то. Вот и получается, что Томми приносит радость забвения. С ним ни на минуту не затоскуешь. «И что я за дура такая была всю свою жизнь, что довольствовалась такими пустяками, когда нужно было мне бросить все это и попробовать выбиться в люди или по крайней мере хоть что-то в жизни увидеть». Взять хотя бы Голуэй. Еще совсем недавно он казался ей таким большим, но стоило взглянуть на него глазами искушенного человека, и оказалось, что это всего-навсего какая-то деревушка на западе Ирландии, немногим больше Клифдена и почти такая же беспросветно скучная. Мико относился к другому миру. Здесь люди были неприхотливы и просты и легко, почти с улыбкой, мирились со своей участью. Жизнь без взлетов, без стремлений… Мико будет рыбачить до конца дней. Больше ему ничего не нужно. Такое положение вещей его вполне удовлетворяет. Вот поэтому ее тянуло и к Мико. Разве не заманчиво было бы снова погрузиться в безмятежный покой прежней незатейливой жизни? Иногда для нее бывало просто необходимо побыть с Мико, пройтись рядом с ним, взять его под руку и почувствовать, какая богатырская сила скрыта в этой руке. Это возвращало ей чувство душевного равновесия. Но ведь выбора у нее, в сущности, не было. Разве так уж и не было? Значит, снова тоска, снова горечь утраты. А ведь есть возможность и уйти от них?
«Что ж, очень хорошо, что Томми ее немного развлекает, — думал Мико. — Скучно ей, наверно, было здесь одной, а теперь она, может, и с молодежью познакомилась, и повеселилась немного. Иногда повеселиться не мешает». Только бы не увидела она теперь его, Мико, глазами брата. Рядом с Томми он всегда чувствовал себя бедным родственником или существом низшего порядка, даже несмотря на то, что в душе был твердо убежден, что сам он, Мико, избрал лучшую участь. Ему казалось, что простая жизнь ограждает от многих тяжких переживаний.