Афина, которая его в бок толкнула, дескать: ты чего? – он бы обделался прямо в дверях… А с Афиной вы – конечно! – с ней вы все герои…
Если б после этих слов Тихонин и Мария не обнаружили себя на улице Сахиль и если бы Тихонин вдруг не вскрикнул: Здесь! – то неизвестно, к чему привел бы этот разговор, который был закончен уже в машине. Ее вела Мария. Она предположила:
– Сдается мне, ты недавно читал «Илиаду».
– На Корфу, – подтвердил Тихонин, – и потом в Стамбуле. Ждал тебя и воображал нас в Трое.
– И я, – призналась Мария. – Ждала встречи с тобой и перечитывала…
– Мы ведь не ссоримся? – осторожно спросил ее Тихонин.
– Разумеется, нет, – ответила Мария. – В конце концов, во всем там были виноваты боги.
Они вошли в свой номер еще светлым вечером. От ее волос пахло дымом жаровен Чанаккале.
– Ты докажешь мне, что мы не ссоримся? – обняв ее, спросил Тихонин.
– Это я должна требовать доказательств, – уверенно ответила Мария, и Тихонин больше ничего вокруг не видел, кроме ее глаз: ни ее вещей, разбросанных по номеру где придется, ни легкой занавески, пошевеливаемой сквозняком, ни яблонь за окном, чьи грузные ветки подрагивали на ветру, ни хозяина пансионата с корзиной и садовыми ножницами в руках. Проходя мимо их окна, Уран на миг остановился, прислушался и покачал головой.
На другой день, перед рассветом, Тихонин и Мария отправились в дорогу. Перекличка муэдзинов в селе Тевфикие, что невдалеке от Трои, долго тянулась им вслед прощальным напутствием, пока не затихла вдали. Дорога поначалу вилась в холмах и скалах, под нависающими над нею голыми глыбами; следы недавних камнепадов, аккуратно огороженные дорожной службой, громоздились чуть ли не за каждым левым поворотом, а справа тянулся и то и дело заворачивался бесконечный, почти сплошной обрыв над залитой солнцем и густо зеленеющей внизу долиной, распластавшейся и вширь, и вдаль – до самого горизонта, где ее рощи и сады, словно бы вздымаясь, встречались со снизошедшим до них небом… Нам здесь нет нужды в подробном описании маршрута; нас там не было, и неважно, где Тихонин и Мария ели бублики или же пили кофе; скажем лишь, что где-то после полудня они прибыли в Памуккале.
Они оставили машину на стоянке у обочины шоссе, преодолели, уставая, пеший подъем в гору, к Бассейну Клеопатры, как и намечал Тихонин еще в Греции, когда обдумывал маршрут. Вода Бассейна была тепла, как дыхание, и переполнена людьми; подводные камни по его краям, сплошь обросшие мягким, набрякшим подобием мха, казались при касании живыми вздыхающими телами… Уже спускаясь босиком с крутых и белых меловых уступов по воде, которая, стекая со скалы, щекотала щиколотки, Тихонин недоверчиво заметил:
– Надеюсь, здешняя водичка и в самом деле хоть чуть-чуть целебна. Путеводитель утверждает: Клеопатре – помогла, но доказательств не приводит; чем помогла, не говорит.
– О, у тебя что – набралось, что исцелять?.. За столько лет должно было набраться.
– Как ты заметила, я бодр. Особых жалоб нет, они не стоят разговора…
– Нет, сознавайся, – потребовала Мария. – Кто-кто, а я-то должна знать, каков у нас букет проблем.
Тихонин сдался нехотя:
– Не то чтобы букет… Два-три цветочка.
– Назови мне самый яркий.
– Самый яркий, но и самый редкий у меня – подагра. Очень редко, раз в полгода, но и очень больно.
– У него подагра, а он хлещет красное вино! – взвилась Мария, разбрызгивая воду босыми пятками и едва не поскользнувшись на скале.
– Я могу и водку… Подагрический артрит к ней равнодушен, а я ее люблю, пожалуй…
– Вот и пей водку.
Тихонин рассмеялся:
– Это смешно, но я боялся, ты увидишь: я пью водку – и что-нибудь не то подумаешь.
– Все это глупости, – ответила Мария. – По-моему, ты слишком озабочен тем, как выглядишь в моих глазах.
– А как я выгляжу в твоих глазах?
– Как был моим Тихоней, так и сейчас им выглядишь, – ответила решительно Мария. Потом подумала немного: – А если б ты был алкоголиком, я б это сразу поняла. Хоть пей при мне одну лишь воду…
– Каким образом? – спросил ее Тихонин, обуваясь у подножия скалы.
– Попей с мое, – ответила Мария, оглядывая снизу белые, как пена, округлые уступы, и спохватилась: – Дело прошлое, дело давнее. Сейчас одно могу сказать о тех, былых цветочках моего букета… Джин-тоник – опаснейший из антидепрессантов, если принимать его два раза в день, в компании таких же, как и ты, скучающих подруг, к тому же скучных, как сама Айова… На случай, если захандришь, Тихоня, джин-тоник точно не рекомендую.
– Мы вместе, и хандра мне не грозит, – сухо напомнил ей Тихонин.
…Бассейн Клеопатры, неторопливый спуск с мокрой скалы, обед в китайском ресторане у шоссе – на всё пребывание в Памуккале ушло немало времени, но в Лаодикею, благо близко, они успели прибыть засветло. Вечернее солнце заселило что осталось от древнеримских пустых улиц многообразными тенями; маленькие ящерки дремали и сновали по-хозяйски в обжитых ими тесаных обломанных камнях – эти живые, большеглазые, казалось, вечно юные гекконы, иные из которых даже пощелкивали и покрикивали друг на друга, завладели вниманием Тихонина уверенней, чем древние, навеки замершие камни…
Смеркалось; надо было торопиться. Мария гнала «меган» в надежде добраться до Бахчедере, где их ждал ночлег, до наступления темноты. Не удалось – стемнело слишком быстро. После долгой езды почти вслепую, полагаясь на навигатор и свет фар, они съехали с асфальта в деревеньку, где лишь в одном из всех домов горели окна. Снаружи дом был освещен лампой на недлинной жерди, под которой за столом, возле крыльца, в одиночестве сидел, попивая чай, хозяин дома. Тихонин спросил дорогу, указанную навигатором, но невидимую в сплошной тьме вокруг. Его акцент насторожил хозяина; Тихонину пришлось признаться в том, что он русский путешественник, чем сильно хозяина возбудил: никогда прежде русских к ним в деревню не заносило. Явился чай, от которого при всей спешке отказаться было невозможно… По словам хозяина, дорога, предписанная навигатором, начиналась в двух шагах, сразу за углом дома, но она, как оказалось, даже днем была опасной из-за слишком частых камнепадов, а в сплошной темноте туда и вовсе не стоило соваться. Чтобы наверняка добраться до Бахчедере, надо вернуться на шоссе и сделать немалый крюк сообразно дорожным указателям. Хозяин дома аккуратно записал на салфетке все указатели в их последовательности и на прощание вместе с салфеткой преподнес бумажный пакет с огурцами. Большие, переросшие до желтизны, они всё еще пахли влажной свежестью огорода…
Перенацелив навигатор и строго следуя салфетке, Тихонин и Мария без приключений добрались до отеля. Он располагался на холме. Вдали и вокруг во тьме мерцали на невидимых горах огни жилья. Выйдя из машины, измученная Мария облокотилось обеими руками на капот. Немного отдышалась. Потом спросила, разминая шею:
– Чем знаменито это гетто?
В ответ Тихонин рассмеялся.
– Чем я тебя развеселила? Тебя совсем меня не жаль? Я плохо выгляжу, я понимаю, но это не смешно…
– Прости, но я не о тебе… Я вспомнил о Шен Фине; расскажу тебе потом.
– Да уж, не сейчас. Но, надеюсь, не забудешь…
– Само собой, – сказал Тихонин и поспешил ответить: – Если верить пресс-релизу, тебя здесь ждет, помимо ужина с ночлегом, бассейн и весь набор водных процедур: хамам, к примеру, и, главное, массаж. Тебе он точно не помешает.
Время было полуночное, и, пресс-релизу вопреки, ужин их уже не ждал, зато все прочее оставалось к их услугам круглые сутки. Тихонин проводил Марию на массаж и пошел ждать ее в бассейне. Там под высокой, стеклянной ночной крышей стоял ровный несильный гул голосов; сонно к ним прислушиваясь, он различал лишь русские слова: соотечественники кучками толпились по углам и бортикам бассейна. Поплавав, побродив в воде, потом оставшись в ней стоять по грудь, Тихонин вдруг заснул, держась за бортик, и Мария громким гулким голосом говорила ему во сне: «Ты о чем? Может, об этом хватит? Уже сорок лет прошло» – и он ей отвечал не без ехидства: «Уже? Да неужели? А я-то зазевался, не заметил». И Мария недовольно отзывалась с прежним гулом: «Довольно, прекрати хохмить, а то утонешь». Он открыл глаза и увидел перед собой лицо Марии: она стояла в воде по самую шею, опустив ему на плечи мокрые ладони:
– Разве можно спать в бассейне? Всего на час оставила, а он тонуть собрался!.. На массаж пойдешь? Ариф хорош, и он готов.
Она обернулась, посмотрела вверх, и он невольно проследил ее взгляд. Над ним на бортике стоял высокий парень в тренировочных штанах и майке; поигрывал мускулами и приветливо улыбался. «Ариф, – подумал Тихонин, не вполне проснувшись. – Имя турецкое, но эти черные длинные ресницы, особенно верхние, что кверху загибаются, – они как у египтянина… Да, он, пожалуй, египтянин…»
– Нет, – сказал он, глядя снизу. – Поздновато для массажа.
Ариф смиренно опустил ресницы, улыбнулся и пошел прочь по краю бортика.
Тихонин вдруг проснулся среди ночи, оттого что понял: Марии рядом нет. Он сразу вспомнил, на чем прервался его сон – то были загнутые кверху черные ресницы массажиста, – и испугался. Еще не зная, что предпринять, спустил ноги с кровати – но скрипнула дверь лоджии; Мария в халате, наброшенном на плечи, вернулась к нему, виновато поеживаясь:
– Я не сплю, потому что не ужинала. Я голодна, Тихоня. У нас ничего не найдется?
Он расстроился:
– Извини, я, дурак, не позаботился, – но вспомнил вдруг: – У нас есть огурцы!
…Они сидели рядом на кровати и ели старые огурцы. Ножа, чтобы их очистить, в номере не нашлось, и жесткая кожа громко скрипела на зубах.
– Скажи, – спросил Тихонин, доев второй по счету огурец. – Как ты от него избавилась?
– Ты о ком?
– Я об опаснейшем из антидепрессантов… Потому спрашиваю, что принято считать: женщинам труднее справиться с собой, чем нам… справиться с зависимостью, я хотел сказать.
– Не знаю, – Мария отложила на тумбочку недоеденный огурец. – Просто перестала… Вернее, просто выпала из компании скучающих подруг.