Омер спросил Тихонина, что он намерен предпринять, – тот вопроса не услышал или же не понял: лишь улыбался и покусывал край пустой кофейной чашки с неприятным дробным стуком имплантов о фаянс.
– Но ты ведь знаешь, что ты будешь делать? – с легким нажимом настаивал Омер.
– Конечно, знаю, – сказал Тихонин улыбаясь и отставив чашку в сторону.
Омер спросил:
– Чем я могу помочь?
– Мне нужна твоя машина, – сказал Тихонин, и добавил: – Любая.
Больше Омер вопросов не задавал; по опыту он понимал: на что б Тихонин ни решился, решительных и окончательных ответов быть пока не может, а вынуждать Тихонина соврать или молчать в ответ Омеру не хотелось.
У него было три машины: грузовичок «хонда» – для работы, легковые «шкода» и «ниссан» – чтобы просто ездить. Омер отдал Тихонину ключи от «шкоды», но не спешил с ним прощаться. Сказал:
– Твоя прическа слишком всем заметна. Ты с ней не уедешь далеко, когда тебя начнут искать, если уже не начали.
Тихонин не стал спорить и, до пояса раздевшись, дал себя остричь, потом и обрить наголо. Стряхнул клочья былой седины с плеч и груди на пол, встал и пошел к зеркалу.
– Тебе идет, – сказал ему Омер. – Теперь ты похож на римскую статую, еще не древнюю, но постаревшую.
– Да, – согласился с ним Тихонин, глядя в зеркало. – Или на советский манекен.
…Пока он одевался, озадаченный Омер, никогда не видевший его в костюме, внушал негромко:
– Не гони. Ни с кем не вздорь, выключи геолокацию, вообще не привлекай к себе внимания и во всем будь как все… То есть никогда не забывай, что ко всему в придачу у тебя нет прав.
– Остановят – скажу, что потерял все документы, – сказал Тихонин. – И пусть мой паспорт, ноутбук и вещи пока побудут у тебя. Прокачусь налегке.
Омер проводил его к автостоянке по соседству, уже без лишних слов с ним попрощался и поспешил вернуться в дом, не дожидаясь, когда Тихонин заведет его автомобиль.
Было позднее утро, что-то около полудня, когда Тихонин установил на навигаторе маршрут – тот самый в точности маршрут от Стамбула через Трою и до Кушадасы, по которому они проехали вдвоем с Марией, прежде чем вернуться и расстаться.
Необъяснимая нелепость, но что нам делать? – придется и в нелепости последовать за ним.
Выбравшись из города на простор, Тихонин позволил себе разогнаться вопреки увещеваниям Омера. Мы не знаем, что он еще себе позволил. Допустим, он врубил на всю катушку музыку и во все горло подпевал ей, глуша в себе боль… Допустим, он без всякой музыки кричал, а то и матерился, пусть крик и матерщина не были никем из нас за ним замечены… Кто-то из нас вообще предположил, что он на скорости бился головой об руль, не выпуская руль из рук, но это – всем понятно – перебор… Всего вернее, Тихонин даже без свидетелей спокойно и достойно вел машину – аккуратно следил за дорогой, будучи горько погруженным вглубь себя. И эта глубокая горечь вмиг переполнила его, когда машину обдало облако серой строительной пыли и он увидел у дороги кучи щебня и песка, увидел внизу за обочиной карьер, знакомые бульдозер, грейдер и другие яркие машины: все было на тех же местах, то же, что и до всего, словно ничего потом и не происходило… Заскрипел сорный щебень под колесами, строительный мусор зацокал и забарабанил в днище; Тихонин гнал из памяти слова Марии, ею произнесенные, когда проезжали ровно мимо этого участка дорожных работ, – и ему помог прогнать эти слова тревожный стук внизу машины, потом и легкий крен… Тихонин поспешил притормозить, свернуть и встать на запасной полосе. Он вышел на дорогу. Правая задняя покрышка смякла, пробитая неясно и неважно чем. Тихонин огляделся. Карьер с дорожными работами остался позади – туда не хотелось смотреть. Справа, в низине, за параллельным и пустым, еще не достроенным, но уже заасфальтированным шоссе был аэропорт; часть летного поля была видна как на ладони; Тихонин поначалу удивился сам себе: когда они с Марией проезжали здесь, он аэропорта не заметил, а если и заметил – не запомнил. Но удивляться, как он тут же понял, было нечему: тогда он смотрел лишь на Марию, вдруг затеявшую разговор о ревности, – и слышал лишь ее, то есть не слышал даже самолетов, которые один за другим шли на посадку прямо над дорогой… Он достал телефон и позвонил Омеру. Коротко сообщил, что и где произошло. Омер был тоже краток:
– Жди.
И Тихонин ждал. Ходил туда-сюда вокруг автомобиля; считал про себя самолеты, заходившие на посадку прямо над головой и, казалось, готовые ее снести выпущенными шасси, считал молча машины, одна за другой проносившиеся мимо по трассе, а вслух – говорил и говорил, вышагивая вокруг «шкоды», и даже не говорил – кричал, стараясь перекричать рев и гул самолетов, свист машин, но кричал он рассудительно:
– …Если ты, положим, чем-то во мне недовольна или даже чем-то во мне шокирована, ты, наверное, права, но ты несправедлива. Я такой, каков я есть, из-за тебя. Положим, ты не виновата, но ты меня таким создала. Можно сказать, сотворила… Я не знаю и уже никогда не услышу от тебя, чем ты во мне разочарована, позже я попытаюсь догадаться, но, извини, – позже, а не в этом проклятом шуме… Одна догадка у меня есть и в шуме. Я допускаю, что дело не в твоем недовольстве мною. Допустим, ты решила отомстить мне за то, что я тогда, в том старом Шереметьеве, не выдернул тебя из очереди на вылет из этой потной толпы, – не выдернул и не увез тебя куда-нибудь от Шереметьева подальше… Ну что же! Если это месть, то она удалась.
После двадцать шестой по счету машины, промчавшейся мимо, и после того, как, сев вдали, затих двенадцатый по счету самолет, Тихонин услышал за спиной хруст и шелест строительного мусора под чьими-то колесами. Обернулся и узнал «ниссан» Омера. Тот приехал не один – с неизвестным Тихонину пареньком. Не здороваясь, паренек достал из багажника «ниссана» инструмент для герметизации проколотых покрышек, насос, что-то еще… Пока возился с колесом, Омер, глядя в сторону и вверх, говорил Тихонину:
– …Я не знаю, о чем ты думал, пока меня ждал, но ты подумай. Может, эта неприятность – добрый знак. К чему тебе испытывать судьбу и рисковать неведомо зачем?.. Молчишь? Или ты скажешь, что дорога лечит?.. Не лучше ли вернуться? Поживешь у меня, поговорим, помолчим, а там будет видно или хотя бы прояснится…
Тихонин не ответил. Обнял Омера и попытался улыбнуться. Паренек, который до того не произнес ни слова, встал с асфальта, отряхнулся, сказал:
– Готово, – и убрал в багажник аппарат и насос.
Служащий бензозаправки, пока его напарник заправлял одинокую «шкоду», принес на подносе чай и рахат-лукум ее одинокому водителю. Пожилой человек в строгом черном костюме, с загорелым лицом и неожиданно бледной, чуть розоватой лысиной показался ему откуда-то знакомым, что ничуть не взволновало служащего бензоколонки: многие заправлялись у него по многу раз, всех и не упомнишь… Сидя за столиком, клиент о чем-то бормотал, даже и тихо вскрикивал, но не по телефону, что было бы привычно, а с самим собой. Служащий вернулся на свое рабочее место, а Тихонин бормотал и тихо вскрикивал:
– …Конечно, мне пора избавиться от вредной привычки говорить с тобой в одиночестве. Но я сейчас, о чем ты даже не догадываешься, снова сижу в кафе при бензоколонке, там, где растут юкка и сосна и где кот спал в горохе и герани. Все здесь на месте: и юкка, и сосна, и даже кот, только теперь он не один в горохе и герани – с ним щенок незнакомой мне породы, белый, с черным носом и рыжим лбом, тебе бы он понравился… Здесь все то же. Даже прицепы с красным перцем проезжают мимо, как и проезжали, – уже три проехали… И кабриолет, как и тогда, пытался обогнать пыльную фуру, только уже в нем не блондинка за рулем была, а бородатый черт в арабской тюбетейке – хотя тебе все это все равно, я даже не уверен, что ты тогда заметила блондинку…
Вновь подошел служитель, принес счет. Телефон Тихонина задрожал и завибрировал на столике. Тихонин терпеливо подождал, когда он угомонится, сунул его в карман пиджака, заплатил по счету и продолжил путь.
Мы не знаем: по дороге в Трою или уже на обратном пути Тихонин и Мария заезжали в Бухаркент, но они туда точно заезжали, иначе не стал бы Тихонин в него один сворачивать. Там есть пекарня, где пекут известные всей трассе бублики-симиты; возможно, тот же Омер рассказал ему о них, когда Тихонин в ожидании Марии за рюмочкой ракы прикидывал маршрут. Вновь подъехав к той пекарне, он заказал два бублика. Они должны были испечься минут через пятнадцать, которых ему вполне хватило, чтобы, порулив по городку, найти лавочку, где торговали запчастями для автомобилей и подручным инструментом. Тихонин выбрал там без промедлений, но придирчиво – добротный и тяжелый молоток фирмы «Bosch», две широкие фибровые салфетки и непрозрачный черный полиэтиленовый пакет. Снова сев за руль, он выехал на шоссе, там подался задним ходом по запасной полосе в безлюдную тень придорожных акаций и вышел из машины с покупками в руках. Расстелил в глухой тени на асфальте желтую салфетку, положил на самую ее середину свой телефон, накрыл его красной фибровой салфеткой; взвесил молоток в руке, приладился – и нанес им первый удар… Он бил и бил размеренно и сильно по салфеткам, иногда расправляя их края, пока ощупью не убедился, что то, что было его телефоном, измолото в крупу. Свернул, не разворачивая, обе салфетки, отправил их в черный пакет, верх его связал узлом и вернулся с ним и молотком в машину. Снова въехав в городок, выбросил мусор в первый же контейнер и подкатил к пекарне.
…Пока Тихонин, сидя в «шкоде» у пекарни, ест задумчиво горячий бублик с кунжутом, вдалеке, в Стамбуле, старший офицер жандармерии М. (мы договорились меж собой имени его не раскрывать на всякий случай) торопливо садится за руль своего служебного «BMW».
М. уже разослал по всем участкам портреты Тихонина, предупредив коллег, что фотографии не передают самой важной его приметы – седины медного оттенка: на них на всех цвет ее неопределенно-темный. Человек с медной сединой исчез, телефон его не отвечает и даже запеленговать его не удается. М. запросил историю его банковского счета и выяснил, что днями раньше Тихонин, судя по всему, проделал большой путь непонятно на какой машине и в каком качестве: пассажира или же водителя, с учетом того, что у него при себе не было прав. Но на бензозаправках платил он – и карточкой, тогда как все прочие траты он, понятно, совершал наличными, которым отдают предпочтение официанты и торговцы.