– Как хорошо вы чушствуете атмошферу города, жизнь так и бьет ключом, – передразнил Голум препода. – В следующий раз кладбище нарисую, посмотрим, чем там будут бить ключи, – захихикал он.
Только перед распахнутым багажником, размером с чемодан, Вадик вдруг понял, что труп туда не поместится. Сажать его пассажиром как-то неправильно, да и совсем рисково, если их вдруг остановят. Придется все-таки запихивать. Вадик спустил мумию с плеч в автомобильное нутро. Попытался как-то согнуть, не вышло. Рука Угаренко, окаменелая, словно он был памятником Ленину, не позволяла закрыть багажник.
– Ломать надо, – констатировал Голум с интонацией врача травмпункта.
– Чего? Сам ломай, я что, изверг какой? – возмутился Вадик, но почему-то вспомнил кошкины роды и как был готов прибить детоубийцу гантелей.
– Тогда на крышу его.
– Ага, только освободим от мешков, чтобы уж наверняка, – ехидно возразил Вадик.
– Да я серьезно, мало ли что у нас там. Ты вон вечно какие-то стройматериалы перевозишь туда-сюда.
Вадик пошатал самодельный багажник на предмет прочности: может, мысль не такая уж и плохая. Безумная, но креативная. Он вернулся к багажнику, лег животом на мумию, уже пустившую тошнотворный запашок, и достал из-за головы Угаренко моток веревки. Вручил ее Голуму, выволок труп и снова, как со штангой, подсел, сделал рывок и с рычанием забросил папашу на крышу. Голум восхищенно охнул.
Орудовали они быстро и сноровисто, оплетая труп веревкой и завязывая узлы. Уже ни о чем не говорили, только тяжело дышали. В последний момент Вадику привиделось, что зигующий труп снова лежит на земле, и он выругался. Моргнул и понял, что перед ним не Угаренко, а мешок с листвой. Уселись и поехали.
Все-таки груз на крыше мотался и ерзал. Казалось, что на каждом повороте папаша указывает куда-то в противоположную сторону. Дорога, хоть и была практически безлюдной, низко и страшно гудела. Или это опять перепуганное сердце Вадика.
Минут через сорок кое-как добрались до кладбища. Сквозь ажурный кованый заборчик казалось, что там не могилы, а какие-то огородики. Два высоких креста с рушниками на перекладинах напомнили девушек в шарфах, раскинувших руки для объятий. Кладбище приветствовало Голума.
Вадика обдало суеверным холодком. Он вспомнил, что этот ясноглазый пацанчик буквально вырос на этих грядках и аллейках и, наверное, в детстве чаще всего играл в похороны. Вадика подташнивало. Он со скрипом опустил стекло на водительской двери, пахнуло лилиями и землей.
В детстве маленький Вадик мечтал о щенке, о котором мог бы заботиться и который вырос бы и стал настоящим другом. Отец щенка пообещал, а потом вдруг приволок в дом здоровую овчарку Герду и стал показывать, какая она умная: бросал игрушку и громко ржал, когда Герда кидалась за ней и, как свинья рылом, проходилась по земле, чтобы ухватить пастью маленькую резиновую штучку. Приносила ее и обслюнявленную выкладывала перед ботинками отца. Наконец отец подозвал собаку, усадил напротив сына и спросил, нравится ли ему щеночек. Герда тоже хотела знать. Смотрела, не моргая, обдавая Вадика частым горячим дыханием. Вадик не мог пошевелиться, ему казалось, стоит только сказать правду, Герда вцепится ему в лицо. Не успел он об этом подумать, как псина поднялась на задние лапы, оказавшись выше ростом, распахнула жаркую пасть и принялась облизывать белые щеки Вадика мокрым шершавым языком.
Вадик поежился, вспоминая тяжелый запах земли из пасти Герды. На кладбище пахло точно так же. Мимо прошли неосвещенные торговые прилавки и закрытый дощатый магазинчик с вывеской ООО «Вечность». Вот и ворота, сваренные будто из тюремных решеток, подле них светилась маленьким занавешенным окном будка сторожа. Голум постучал костяшками пальцев по стеклу. Тут же в окне показался старичок, как колдун из сказок. Голова с пышной седой гривой приблизилась к стеклу, глаза, наполовину прикрытые сухонькими веками, уставились на незваных гостей. Вадик разглядел белоснежную бороду с темным пятном вокруг рта. Губы не по-стариковски резво жевали папиросу, которая обдавала стекло дымом. Старичок поморгал, видимо, узнал Голума, кивнул.
Лампасы на олимпийке Голума сверкнули как молнии, пацанчик скрылся в темноте. Что-то вкрадчиво зашептал. Ему отвечал голос, напоминающий скрип рассохшегося дерева. Что они там возятся!
Вадик беспокойно оглянулся на машину: папаня Угаренко на месте. Надо же, каким-то чудом они доехали, не привлекая ненужного внимания. Из будки послышался грохот. Голум выскочил в высоких сапогах, с лучом света в одной руке, а в другой волок лопату, пересчитывая ей ступени крыльца. Белоснежные кроссовки, связанные салатовыми шнурками, болтались на плече.
– Все окей, – неприлично развязно крикнул Голум. – Бери хмыря, нам во-о-он туда.
Голум направил луч дорожного фонаря куда-то в темень.
– Деду можно верить? – Вадик нерешительно медлил, утаптывая кроссовками черную землю.
– Какому деду? – Голум направил фонарь на свой подбородок, сам сделался похож на мертвеца и заржал. – Нет здесь никакого деда.
Вадик кивнул. Вдвоем они вернулись к машине. Голум со сноровкой паука развязал узлы на багажнике и уступил место. Вадик стянул мешок, словно в самолете ручную кладь с верхней полки, и закинул себе на плечо. Идти было тяжело. Земля, привыкшая забирать людей, затягивала ноги, точно болото. Голум скользил впереди, не оставляя следов, будто ничего не весил, а сапоги были волшебными.
– Долго еще? – задыхаясь, спросил Вадик.
Голум не ответил, но ускорился. Вадик поднажал тоже. Вдоль аллеи замаячили металлические оградки, точно облитые тушью. За ними громоздились венки, похожие на щиты из супергеройских фильмов.
– Голу-у-ум, – недовольно прохрипел Вадик.
– Да почти пришли, – буркнул пацанчик и, вильнув в сторону, скрылся за каким-то памятником.
– Да чтоб тебя, – выругался Вадик.
Полиэтилен шуршал в ухо и нагревался от вспотевших рук. Вадик то и дело останавливался, подкидывал Угаренко, чтобы ухватить поудобнее. В один момент пакет не выдержал и порвался. Вадик услышал ползущий треск пластика и щекой почувствовал холодную бочину Изиного отца. Он обогнул памятник и нагнал Голума, с облегчением сбросив ношу на землю аккурат рядом с фонарем, поставленным на свежую горку земли. Свет был направлен в сырую яму, стены которой по верху черные, на половине становились рыжими глинистыми. Рядом с ямой, будто небольшого роста человек, темнел аккуратный каменный крест, на который Вадик старался не смотреть.
– Деда хоронить завтра будут, – ответил Голум на немой вопрос Вадика. – Бабка-то давно умерла, ждет его лежит.
Голум погладил надгробие, как другие поглаживают капот новой машины. Почти ласково. На перекладину креста повесил связку кроссовок.
– Считай, получит старушка двух мужичков по цене одного. – Голум схватил лопату, расправил плечи и солдатиком прыгнул в яму.
Резкий режущий звук и первый шмат глины вылетел из черноты, приземлился испорченным пирогом. Копал Голум энергично, как заведенный. Лампасы, когда на них попадал луч фонаря, посверкивали, будто на дискотеке. Минут через пятнадцать, он разогнулся, встал на цыпочки.
– Хорошо, что земля еще не начала промерзать, – Голум выкатил глаза-блюдца. – Отбойник ведь мертвого поднимет.
– Долго еще? – нетерпеливо спросил Вадик.
– Да хватит, – копальщик забросил лопату наверх, ухватился за труп и ловко стянул его к себе.
Вадик не успел ничего сообразить. Только услышал сначала мелкое бульканье: понял, что нож с оранжевой ручкой выбрался из-за пазухи Угаренко и рыбкой нырнул в черноту. Потом тупой удар и всплеск. Вадик направил луч фонаря в яму. Голум неуверенно утрамбовывал мумию сапогом.
– Ты аккуратней там, – Вадик направил свет на торчащую из пакета, уже запачканную в грязи, руку Угаренко. – Мы же не мясники какие-нибудь.
Хруст.
Голум прошелся сапогами по мумии и как паук выкарабкался из могилы. Сначала отправил в яму земляные бортики, а потом вдруг замедлился, устал. Сыпал землю над могилой словно специи. Фигура Угаренко скрылась как бы под черным молотым перцем.
– Точно никто не будет задавать вопросов? – засомневался Вадик.
– Лет через двадцать разве что, если родня даст добро хоронить сверху, вот будет сюрприз могильщикам в одинарной-то могиле.
Голум снял с перекладины кроссовки. Пока Вадик не обдал его светом, казалось, что это не крест вовсе, а старушка замерла в ожидании и протягивает внуку узелок. Всю грязную работу делал Голум, но вымазался почему-то Вадик. Как бы не испачкать салон.
– Ну, ты, наверное, ехай отсюда, – шмыгнув мокрым носом, сказал Голум. – Я что-то замерз, посижу, у деда отогреюсь и потом поеду.
– Ладно, – быстро согласился Вадик.
– Только денег дай на такси.
Вадик тут же заелозил по карманам. Протянул первую бумажку, что попалась под руку.
– Две тысячи? Чувак, серьезно? – Голум сделал обиженное лицо.
Вадик, не раздумывая, выгреб все, что было в карманах, и передал Голуму. Тот довольно ухмыльнулся, деньги спрятал в карман на рукаве, а сникерс распаковал одним движением и откусил половину батончика.
– Моя прэлэсть, – с набитым ртом сказал Голум и закатил глаза от наслаждения.
5
Наташа пыталась понять, сколько времени на часах. Будильник поводил стрелками, будто таракан усами из щели. Какой сегодня день недели? Что, выходить на работу? Наташа представила себе бесконечных четыре подъезда. И в каждом окне черноволосая злыдня. Нет, она не боится. Она уже раз выгнала ведьму из квартиры…
Наташа медленно поднялась с кровати, потом снова села, кажется, на пол. Комната плыла перед глазами, она сосредоточилась и увидела рядом с комом одеяла спасительный сосуд. Подползла, сделала жгучий глоток. Сразу полегчало. Теперь бы водички. Наташе казалось, что она может выпить целое ведро, то самое ведро, в котором она жамкает тряпку перед тем, как возить ею по ступеням. Рабочие штаны и кофта нашлись почему-то на кухне под столом. Это точно Наташина одежда, но ей было неудобно. Будто она надела все задом наперед. Завязывала кроссовки десять минут, а может, полчаса. Все это время мозг в черепной коробке бултыхался, словно чайный гриб в банке. Ключи тяжеленькой гроздью легли в ладонь. Наташа не поняла, откуда они взялись. Так, надо на воздух. Погуляет, подышит. Потом поработает, может быть.