– Эй, ты что, пьяная? – мужской голос прорезал гул в ушах Нюкты.
Наташа хихикнула, помогла Нюкте встать на ноги, и в какой-то момент они обе чуть не завалились в лужу.
– Да она пол-литра высосала на моих глазах, – развязно заявила Пуховичок и полезла в пачку за второй сигаретой.
Давешний пацан – на вид лет пятнадцать, басок как у тридцатилетнего, потоптался на месте, погладил льва на вазоне и вошел в центр. Оттуда сразу же выскочила Лена.
– Простите, здесь не курят! – голос у помощницы Мары дрожал, она явно вымоталась здесь одна.
– Господи, ну и стервоза, – шепотом сказала Наташа, обняла руку Нюкты, повисла всем весом и продолжила громко: – Здесь хуже, чем в вытрезвителе, эти девки как надзирательницы в тюрьме.
– Аня, а вы не поможете мне с бухгалтерией?
– Да, конечно. – Нюкта высвободилась из Наташиной хватки и, потирая плечо, пошла за Леной.
Нюкта не любила смотреть новости. Но сейчас, закрывшись в Мариной комнате отдыха, включила телевизор и защелкала пультом, вдруг там покажут сюжет про отца: найден труп, жестокое убийство, разыскиваются дочери жертвы. Телевизор залил белую каморку мерцающими всполохами. Нюкта устроилась на кушетке и убавила звук на минимум. За стеной была общая спальня, новенькая, у которой выдраны волосы, вздрагивала и кричала во сне, даже приняв успокоительное. Пуховичок там же дрыхнет как убитая. Кажется, ее не разбудят ни вскрики, ни бормочущий телевизор. В новостях про отца ничего. Ни на Первом, ни на НТВ, ни на «России»… Нюкта из-за этого то приходила в ярость и металась по комнатушке из угла в угол, то апатично, не моргая, смотрела на экран. Что-то похожее она чувствовала, когда отец сказал, что мама не вернется к ним из Парижа.
Громче телевизора заурчал живот. Когда она ела в последний раз? Нюкта стала рыскать по комнате теперь с конкретной целью – найти что-нибудь съедобное. В узком стеллаже шампунь и икеевское полотенце, свернутое валиком. Нюкта откупорила пластиковую бутылку и вдохнула запах эфирных масел – запах Мариных волос. У окна, заваленная бумагами, на которых тут и там мелькала курчавая Марина подпись, стояла низкая тумбочка, похожая на советское радио. Внутри кипятильник, литровая банка с белым налетом и окаменелые пряники. Нюкта схватила один и, снова усевшись перед экраном, поскоблила добычу зубами. Крошки глазури усыпали хлопковую рубашку и пижамные штаны в голубую полоску. Их Нюкта одолжила в центре – в ее гардеробе никогда не было одежды для дома: мать пижам не признавала. Сгрызла только половину пряника. Обмусоленный остаток отложила на тумбочку. Легкий мятный холодок раскрылся во рту. Сделать бы чай, но уже нет сил вставать.
По сравнению с водительским креслом кушетка казалась пуховым лежбищем. Нюкта опустила звенящую и неспокойную голову на кожаный подлокотник. Сонная усталость тут же залепила веки. Последнее, что она слышала, перед тем как провалиться в сон, – повтор репортажа с какого-то праздника в подмосковном «Жилищнике». Какими ничтожными кажутся усилия людей из говна и палок делать красоту.
Во сне Нюкта стала Марой. Она это поняла сразу – по тому, как свободно двигается тело. Прежде зажатое, сутулое под вечно сползающими плечами материнской одежды, оно теперь распрямилось и казалось невесомым.
Мара бежит на цыпочках, не желая причинять земле боль своими каблучками. Ее короткие волосы взъерошены и похожи на высохший цветок. Маре (или Нюкте) ужасно интересно посмотреться в зеркало. Она оглядывается по сторонам: блик на стекле, за ним бледное пятно – человеческое лицо. Это Изи. Сестра страшно скалится за рулем джипа. От вида этой улыбки Мара вся наливается свинцом и больше не может бежать. Джип ревет кабаном, подскакивает к Маре и свирепо бодает ее бампером. Боли нет, только вспышка и новая картинка: Изи, словно краб, обходит Мару и томагавком прицеливается к горлу.
Шея, неудобно устроенная на подлокотнике, затекла. Перед глазами Нюкты все еще стояла жуткая улыбка Изи. Сестра всегда была такой? Может, из-за нее мать уехала? А что, если Изи убила отца? Нюкта потерла шею, помотала головой и потянулась. Тело ноет, будто ночевало в багажнике «лексуса». Порылась в сумке в поисках зубной щетки, под руку попалась мятая открытка. Снова перечитала записку сестры. Нет, Изи всего лишь подросток.
Нюкта вышла в коридор, миновала общую спальню, из которой доносились храп и тоненькие всхлипы, и нырнула в туалет. Из зеркала над раковиной за Нюктой наблюдало какое-то незнакомое лицо. Это была еще не прежняя Нюкта, но уже и не мать. Она пыталась понять, что изменилось. С шеи совсем сошли синячки. Ну да, отросли светлые корни, появились лиловые полумесяцы под глазами, нос усыпан темными точками. Нюкта поморщилась и принялась сцарапывать их намыленными ногтями. Только когда тщательно умылась, почистила зубы и причесалась бесхозным пластмассовым гребнем, поняла, что дело во взгляде. Один в один как у Изи в сегодняшнем сне.
Если бы Нюкта не провожала отца, не делала бы вид, что не слышит очередную пошлость, что он вытворит с ее тельцем, когда вернется, не видела бы собственными глазами, как тот прошел регистрацию и исчез в зоне досмотра… Нет, невозможно. Ровно в это время Изи сидела на уроках.
В кабинете Нюкту уже ждал Андрей. Раскачивался на диване и отрывал катышки от своего зеленого мохнатого свитера. Быстро и неловко обнял Нюкту и скакнул обратно к дивану за рюкзаком.
– У меня есть новости, – как бы извиняясь, сообщил он. – У меня фотографии. Будешь смотреть?
На миг Нюкта забылась. Словно она в гостях и приветливый хозяин предложил полистать фотоальбом. Она даже улыбнулась, присела на краешек рядом с раскрытым рюкзаком. Андрей разблокировал экран телефона. Медлил, тяжело вздыхая. Нюкта тянула время, фокусировала зрение то на обмахрившемся зеленом рукаве Андрея, то на его волнистом, как после ожога, ногте большого пальца. Цифра наверху экрана сообщала, что у Андрея в телефоне двадцать восемь тысяч фотографий. Дальше прятать взгляд было некуда.
Снято с монитора компьютера. Изображение не четкое, а как бы подернутое мелкой-мелкой рябью.
Мужское лицо, отекшее и поплывшее, будто мыло в мокрой мыльнице. Ощеренные маленькие зубки. Куцые бровки криво наклеены на лоб. Слава богу, не папа. Смахнула снимок вправо. Следующий.
И сразу он!
Нюкта крепко зажмурилась, но все равно продолжала видеть отца. Не мертвого, а живого папу с фотографии, которая стояла когда-то на его звонке. Растерянная улыбка, добрые глаза. Рука Андрея легонько тронула плечо.
– Это твой?
Как ужасна смерть, что угодно лучше смерти, подумала Нюкта и заставила себя посмотреть снова. Дрожащими пальцами раздвинула пугающий снимок. Лицо стекало с костей, словно его сняли с родного черепа и поместили на чужой поменьше. Коротенькие, как ворс зубной щетки, ресницы топорщились, приоткрывая полоски вареных белков. Рот закрыт неестественно, похоже на косо вставший выдвижной ящик. На щеке ближе к уху пятно. И еще одно. И еще…
– Папка…
Нюкта отбросила телефон, вскочила и схватилась за горло. Пол уплывает по кругу, как на карусели. Остановить стены, ухватиться за что-нибудь. Нюкта сделала два неверных шага в никуда. Так шатаясь, шел бы отец по квартире, если бы предприимчивые дочери воткнули ему нож под лопатку. Ему бы не хватало воздуха. Слезы текли бы по его не тронутым пока что смертью щекам…
Нюкта сидит на полу и рыдает в голос. Не закрывает свое ужасное лицо. Звуки, что рвутся из нее, не похожи ни на что человеческое. Время от времени широко открывает рот, точно хочет зевнуть, но воздух не идет в легкие.
Где-то рядом перепуганная Леночка: сует стакан, какие-то белые комья, возможно салфетки. Заявилась Пуховичок. Села перед Нюктой на корточки. Попыталась погладить по голове и мягко завалилась на задницу. До Нюкты доносится их тревожное «бу-бу-бу». Потом слова становятся разборчивее. Обе решили, что это смерть Мары наконец накрыла Нюкту, мол, только сейчас она осознала потерю. Шелковое дуновение прошло по руке. Сквозь розовый слезный туман Нюкта увидала, как Мина трется о джинсы Андрея. Обнюхивает свалившийся на пол рюкзак. Андрей помогает подняться. Потолок косо валится навстречу. Умница Андрей никого ни в чем не разубеждает.
Холодная струя из крана. Еще холоднее. Еще добавить напор. Весь свитер забрызган, но это неважно. Нюкта в Мариной комнатушке собирает вещи. Прихватывает шампунь: пусть запах Мары побудет с ней. Кто же убил папу? Кто пытался похоронить его в чужой могиле? Все, Нюкта твердо стоит на ногах.
Спускается на первый этаж, выходит на крыльцо. Бледное солнце окрашивает голые деревья сепией, как на старой фотографии. Лужицы подернуты игольчатым льдом. На крыльцо выбегает Леночка. Явно хочет догнать, но замирает, закусив кулачок. Ледок сопит под подошвами. Железные прутья ворот посверкивают первым инеем. Кажется, на Нюкте мамино пальто, а может быть, она забыла его в приюте. На ветровом стекле «лексуса» раскисший бурый лист. Водительское сиденье холодное до дрожи.
На пассажирском – Мина. Потягивается, выгибается, смотрит глазами цвета луны. Ключ в зажигание. Печку на полную. Неживой горячий воздух касается щек. На всякий случай Нюкта проверяет сумку. Остатки денег, паспорт, а в нем листочек с адресом судебного морга и номером телефона следователя.
Кто же убил папу? Нюкта обязательно выяснит.
Мина мурчит в такт работающему двигателю. «Лексус», набирая скорость, перестраивается в левый ряд.
12
Кыса никогда раньше не бывал в роддоме. На его удивление, все вокруг были приветливые: и гардеробщица в белых перчатках, что бережно приняла его куртку, и сутулая уборщица, что, налегая на швабру, намывала и без того чистые полы. Все были рады Кысе, не то что в маминой больнице, где только похоронный работник проявила к нему сострадание. Хотя теперь уже он и в этом сомневался: Елена Сергеевна наверняка была милой, только чтобы заполучить клиента в свою «Вечность». Мысли о пустой кредитке тут же расстроили Кысу. Хоть бы Анька нашла заначку бывшего мужа.