Машинист окинул его строгим взглядом:
– А теперь говори правду: за что тебя посадили в тюрьму?
– Ничего серьёзного, – пробормотал бедный Жаб, густо покраснев. – Я всего-навсего решил прокатиться на автомобиле, пока его владельцы обедали: им он на тот момент не был нужен, – и вовсе не собирался его угонять. Однако эти люди, особенно судьи, слишком строго отнеслись к моему легкомысленному и отчаянному поступку.
Машинист помрачнел:
– Боюсь, ты действительно нечестный Жаб, и, судя по всему, мне следовало бы отдать тебя в руки правосудия, но сейчас ты в беде и отчаянии, и я не брошу тебя. Во-первых, я не люблю автомобили, а во-вторых, не желаю, чтобы полицейские распоряжались у меня на паровозе. Кроме того, от вида плачущей зверушки у меня начинает ныть сердце. Взбодрись, Жаб! Я постараюсь тебе помочь. Мы ещё повоюем!
Яростно орудуя лопатами, они принялись кидать в топку уголь. Огонь завыл, искры взметнулись высоко вверх, паровоз рванулся вперёд, но расстояние между ними и преследователями медленно, но неуклонно сокращалось. Машинист со вздохом вытер ветошью лоб.
– Боюсь, Жаб, плохи дела наши: они едут налегке, и паровоз у них мощнее. Единственное, что поможет тебе спастись, это прыжок на ходу. Вот слушай: вскоре мы достигнем туннеля, за которым сразу начинается лес. Я постараюсь разогнать паровоз, мы проскочим туннель на всех парах, а тем ребятам придётся замедлить ход из-за опасности столкновения. Когда выскочим на открытое пространство, я перекрою пар и резко заторможу, а ты спрыгнешь и скроешься в лесу. Потом я опять прибавлю скорость, и пусть они гоняются за мной сколько влезет. Прыгать будешь по моей команде, так что слушай внимательно.
Они подкинули в топку ещё угля, и паровоз с рёвом и грохотом влетел в туннель, а когда выскочил в ночную прохладу с другой стороны, мирно светила луна, а по обеим сторонам пути лежал тёмный спасительный лес. Машинист перекрыл пар, резко нажал на тормоз, а Жаб встал на ступеньку, и когда поезд снизил скорость до почти пешеходной, сверху прозвучала команда: «Прыгай!»
Жаб скатился вниз по небольшой насыпи, вскочил и, целый и невредимый, бросился прятаться в лес.
Он видел, как поезд вновь набрал скорость и стремительно умчался. Затем из туннеля со свистом и рёвом выскочил паровоз. Его разношёрстный экипаж размахивал кто чем мог и кричал: «Стойте, стойте, стойте!» Когда и они скрылись из виду, Жаб от души расхохотался – впервые с тех пор, как попал в тюрьму.
Однако очень скоро ему стало не до смеха. Жаб понял, что тёмной холодной ночью оказался в незнакомом лесу без денег и шансов поужинать, вдали от друзей и дома. Гробовая тишина леса после паровозного рёва и свиста действовала ему на нервы. Жаб боялся выходить из-под сени деревьев и стал углубляться в лес, стараясь как можно дальше уйти от железной дороги.
После стольких недель, проведённых в четырёх стенах, лес казался ему чужим, неприветливым: он вроде даже насмехался над ним. Равномерный стук, издаваемый козодоем, наводил на мысли, что лес полон ищеек, которые смыкают вокруг него кольцо. Бесшумно спикировавшая сова задела его крылом, и ему на какое-то ужасное мгновение показалось, что это чья-то рука. Когда птица с насмешливым уханьем улетела, ему навстречу вышел лис и, остановившись и критически осмотрев его с лап до головы, с издёвкой произнёс:
– Эй, прачка! На этой неделе я не досчитался пары носков и наволочки. Смотри: больше такого не потерплю!
Посмеиваясь, лис важно удалился, а Жаб принялся искать камень, чтобы запустить ему вслед, но не нашёл и разозлился ещё больше. В конце концов, замёрзший, усталый и голодный, он нашёл себе убежище в дупле дерева, соорудил из сухих листьев и веток подобие постели, где и проспал крепко до самого утра.
Глава 9Путешественники
Крысом овладело странное беспокойство, причину которого он никак не мог понять. Лето, судя по всему, в полном разгаре, и хотя зелень на полях сменилась золотом, рябина покраснела, леса местами приобрели охристо-коричневый оттенок, но света, тепла и летних красок было ещё предостаточно и зима не напоминала о себе промозглыми предчувствиями. Однако постоянный птичий хор, выступавший в садах и кустарниках, сменился редкими песнями одиночных неутомимых исполнителей. На сцену вновь вышла малиновка, а в воздухе ощущалось приближение перемен и расставаний. Кукушку уже давно не было слышно, однако и других пернатых, ставших привычной частью местного ландшафта и общества, заметно поубавилось и продолжало убавляться. Крыс, всегда чувствительный ко всем птичьим перемещениям, стал явно различать в их активности обращённость на юг, а ночами ему казалось, что он слышит над собой трепет нетерпеливых крыльев, повинующихся властному зову.
Подобно другим отелям в «Гранд-отеле» природы тоже есть свои сезоны. По мере того как гости один за другим пакуют чемоданы, расплачиваются и уезжают, за общим столом с каждым разом становится всё больше свободных мест, номера запираются, ковры сворачиваются, официанты получают расчёт, а постояльцы, живущие на пансионе до открытия нового сезона, не могут оставаться равнодушными среди всей этой суеты, прощаний, горячих обсуждений планов, маршрутов, новых квартир, которое сопровождает сужение дружеского круга. Некоторые из них становятся беспокойными, подавленными и ворчливыми: «Откуда такая тяга к перемене мест? Почему не сидеть спокойно на одном месте, как это делаем мы, и не получать удовольствие? Вы не были в этом отеле в межсезонье и не знаете, как хорошо здесь живётся нам, тем, кто с интересом наблюдает, как проходит год». – «Всё это, без сомнения, верно, – отвечали те, другие. – Мы вам даже завидуем, но в другой раз: сейчас у нас обязательства – автобус ждёт у дверей, нам пора»! И они с улыбкой, кивнув нам, уходят, а мы скучаем и обижаемся. Крыс хоть и был самостоятельным зверьком, привыкшим жить на одном месте, кто бы куда вокруг ни уезжал, но тоже чувствовал то, что витало в воздухе, и не мог оставаться равнодушным.
Трудно было серьёзно заниматься делами среди всей этой суеты. Покинув речной берег, где густые высокие заросли тростника торчали из почти стоячей воды, Крыс отправился прочь от реки, пересёк пару пастбищ с пожухлой травой и окунулся в широкое море пшеницы, жёлтой, волнистой, полной спокойной силы и еле слышных шорохов. Он любил бродить в этих зарослях, среди крепких сильных стеблей, раскинувших своё собственное золотистое небо у него над головой, – небо, которое постоянно колыхалось, мерцало, разговаривало, а порой падало вниз под ветром, но вновь поднималось, отряхиваясь и весело смеясь. Здесь у него тоже было много маленьких друзей, своего рода общество вечно занятых делами, но тем не менее всегда готовых отвлечься на минуту, чтобы сообщить последние сплетни или обменяться с гостем свежими новостями. Однако сегодня, несмотря на любезность мышей-полёвок и хомячков, чувствовалось, что они очень и очень заняты. Одни копали землю, прокладывая туннели; другие, собравшись небольшими группками, изучали планировку и расположение маленьких квартир, которые должны не только быть уютными и компактными, но и находиться неподалёку от припасов; третьи тащили пыльные чемоданы и корзины для одежды или, наполовину погрузившись в них, укладывали свои вещи. При этом повсюду лежали снопы пшеницы, овса и ячменя, а также кучки орехов, готовые к транспортировке.
– А вот и старина Крыс пожаловал! – раздались возгласы. – Не стой там, иди помогай.
– Что это вы затеяли? – недовольно поинтересовался Крыс. – Рановато вроде думать о зимних квартирах – ещё уйма времени впереди!
– О да, ты прав, – смущённо согласилась мышь-полёвка, – но лучше перестраховаться, правда? Нам нужно перетащить мебель, вещи и запасы отсюда, прежде чем эти ужасные машины начнут клацать на полях. Кроме того, ты же знаешь, что по нынешним временам лучшие квартиры быстро расхватывают: чуть зазеваешься – и окажешься в какой-нибудь дыре, где ещё прибираться и прибираться, перед тем как въехать. Конечно, ещё рано, но мы ведь только начали.
– Да будет уже вам, – не унимался Крыс. – Смотрите, какой прекрасный денёк. Пойдёмте покатаемся на лодке, или побродим вдоль изгородей, или устроим пикник в лесу, или что-нибудь ещё.
– Спасибо, но, думаю, лучше не сегодня, – торопливо проговорила мышь-полёвка, – лучше потом, когда у нас будет время.
Презрительно фыркнув, Крыс повернулся, намереваясь уйти, но споткнулся о шляпную коробку и упал, успев отпустить нелицеприятное замечание.
– Если бы звери были повнимательнее, – сухо заметила полёвка, – и смотрели, куда идут, то меньше ушибались бы и забывали о приличиях. Берегись коробки, Крыс! Ты бы посидел где-нибудь в сторонке, а через пару часиков мы освободимся и тогда сможем уделить тебе внимание.
– Мне кажется, что вы не «освободитесь», как ты выразилась, до самого Рождества, – пробормотал сварливо Крыс и направился прочь.
Опечаленный, вернулся он к своей реке, старой, преданной реке, которая всё так же текла, не паковала вещи, не суетилась и не отправлялась на зимние квартиры.
В ивах на кромке берега он заметил ласточку. Вскоре к ней присоединилась ещё одна, потом ещё. Птицы беспокойно суетились на ветке, а затем завели серьёзный тихий разговор.
– Что, уже? – воскликнул, подходя к ним, Крыс. – Зачем такая спешка? По-моему, это просто смешно.
– О, мы ещё не улетаем, если ты об этом, – ответила первая ласточка. – Мы лишь строим планы и занимаемся приготовлениями. Обсуждаем, знаешь ли, какой маршрут выбрать в этом году, где делать остановки и прочее. В этом половина удовольствия.
– Удовольствия? – удивлённо переспросил Крыс. – Этого я как раз и не понимаю. Если, когда приходит время, вам приходится покидать это чудесное место и друзей, которым вас будет не хватать, и свои уютные дома, которые вы едва успели обжить, я не сомневаюсь, что вы смело отправляетесь в путь, навстречу трудностям, невзгодам, переменам и неизвестности и не чувствуете себя несчастными. Но обсуждать это с удовольствием или даже думать об этом так загодя…