– Естественно, ты не понимаешь, – заметила вторая ласточка. – Во-первых, мы начинаем ощущать беспокойство, сладкое томление, затем одно за другим приходят воспоминания, возвращаются, словно голуби домой. Они летят сквозь наши сны, кружат с нами в небе днём. Мы жаждем расспросить друг друга, сравнить и убедиться, что это правда, по мере того как запахи, звуки и названия давно забытых мест постепенно возвращаются и манят нас.
– А вы могли бы хоть один год не улетать? – с надеждой спросил Крыс. – Мы постараемся, чтобы вы чувствовали себя как дома. Вы даже не представляете, как хорошо мы здесь проводим время, когда вы далеко.
– Однажды я не улетала, – присоединилась к их беседе третья ласточка. – Мне так полюбилось это место, что, когда пришло время, стая улетела без меня. Несколько недель всё было неплохо, но потом… Эти изнуряющие долгие ночи! Промозглые хмурые дни! Вязкий, влажный воздух! Ничего хорошего, и я не выдержала: однажды в холодную ненастную ночь решилась и полетела в глубь материка, воспользовавшись попутными восточными ветрами, и, когда пыталась перелететь высокие горы, начался сильный снегопад. Трудно дался мне тот полёт, но никогда не забуду блаженного ощущения прикосновения согревающих солнечных лучей к моей спине, когда спустилась наконец к голубым спокойным озёрам, а ещё вкус первого жирного насекомого! Прошлое казалось мне страшным сном, а будущее сулило счастливый отдых, пока я летела на юг неделя за неделей, легко, неторопливо, с долгими остановками, но всегда повинуясь зову. Тот раз был для меня предупреждением, и больше заведённый порядок я не нарушу.
– О, зов юга, зов юга! – мечтательно защебетали птицы. – Эти его песни, краски, тёплый воздух… А помнишь…
И, забыв о Крысе, товарки пустились в воспоминания, которые были так ярки и живы, что у него защемило сердце. В глубине души он знал, что какая-то доселе неведомая струна у него внутри, о существовании которой он никогда не подозревал, тоже начала вибрировать. Незамысловатый разговор этих птиц, навечно привязанных к югу, их простенькие рассказы, часто с чужих слов, тем не менее зародили в нём страстное желание узнать, как одно-единственное мгновение настоящей жизни отразится на нём – одно будоражащее прикосновение настоящего южного солнца, одно дуновение настоящего аромата. Он закрыл глаза и на минуту забылся, а когда снова открыл, река показалась ему тусклой и холодной, а поля – серыми и унылыми. Затем его верное сердце устыдилось этого предательства.
– Почему же тогда вы возвращаетесь? – продолжал он допытываться. – Что привлекает вас в этой убогой скучной стране?
– А ты полагаешь, – первой заметила ласточка, – что другой зов в иное время года не для нас? Зов сочной луговой травы, омытых дождями садов, тёплых прудов, кишащих насекомыми, пасущихся коров, сенокоса, сельских построек вокруг Дома с идеальными карнизами?
– Ты думаешь, – присоединилась к первой вторая ласточка, – что единственный, кому не терпится снова услышать кукушку?
– Приходит время, – подхватила третья, – и мы начинаем тосковать по неброским кувшинкам, покачивающимся на глади английских рек. Но сейчас всё это кажется тусклым и очень далёким, сейчас наша кровь стучит в ритмах другой музыки.
Ласточки опять принялись щебетать между собой, и на сей раз их опьяняющие речи касались лиловых морей, белого песка и скал, на которых греются ящерицы.
В смятении Крыс побрёл дальше, вскарабкался на пологий холм, располагавшийся на северном берегу реки, и улёгся там, глядя на кольцо холмов, что высились на юге и до сегодняшнего дня были его горизонтом, его Лунными горами, за которыми его ничто больше прежде не интересовало. Сейчас он смотрел на юг по-новому: чистое небо над невысокими силуэтами гор, казалось, обещало ему что-то, в невиданном заключалось всё по-настоящему стоящее, а неизведанное только и было подлинной жизнью. По эту сторону холмов всё было до примитивного банально, а по другую их сторону лежала оживлённая красочная панорама, которую он очень явственно видел внутренним зрением. Там – зелёные моря с хохолками волн! Там – залитые солнцем берега со сверкающими белыми виллами в окружении оливковых рощ! Там – тихие бухты с изящными кораблями, готовыми отправиться за специями к розовым островам, что покоятся среди лениво перекатывавшихся волн.
Он поднялся и решил было опять спуститься к реке, но передумал и пошёл к пыльной дороге, где устроился в тени густой прохладной живой изгороди, обрамлявшей её по бокам. Лёжа там, он мог размышлять о дороге и удивительном мире, к которому она ведёт, обо всех путниках, когда-либо проходивших по ней, о сокровищах и приключениях, которые они пытаются отыскать или считают недостижимыми где-то там, далеко-далеко!
Тут до его слуха донеслись шаги, и он увидел усталого путника – как оказалось, собрата, представителя крысиного племени, изрядно покрытого пылью. Незнакомец, поравнявшись с ним, сделал приветственный жест, в котором угадывалось что-то нездешнее, и после секундного колебания с учтивой улыбкой свернул с тропы и уселся рядом на прохладную траву. Он выглядел очень усталым, и Крыс дал ему отдохнуть, не докучая вопросами, понимая, что на уме у незнакомца. Он прекрасно знал, как все животные ценят дружеское молчание, когда можно расслабить натруженные мускулы, в уме отсчитывая время.
Путник был худ, с острыми чертами и некоторой сутулостью в плечах, длинными тонкими лапами, морщинками в уголках глаз и небольшими золотыми серьгами в изящно посаженных ушках. Вылинявший голубой свитер и заплатанные, в пятнах, бриджи, когда-то тоже синие, висели на нём как на вешалке, а его скромные пожитки лежали в синем хлопчатом платке.
Отдохнув немного, незнакомец вздохнул, повёл носом и, оглядевшись по сторонам, заметил:
– Пахнет клевером – тёплый ветерок доносит запах. А там, за нами, коровы щиплют траву и шумно дышат. Где-то далеко работают жнецы, а у леса поднимается голубой дымок от коттеджа. Здесь поблизости река, потому что я слышу крики куропатки, да и по тебе видно, что ты пресноводный моряк. Кажется, что всё вокруг спит, но всюду жизнь ни на минуту не останавливается. У тебя хорошая жизнь, приятель, лучшая на свете, если хватает на неё сил!
– Да, это настоящая жизнь, единственно стоящая, – задумчиво согласился Речной Крыс, однако на сей раз не слишком уверенно.
– Я не совсем то хотел сказать, – осторожно возразил незнакомец, – но она, несомненно, лучшая: пробовал, знаю. Вот потому, что жил так шесть месяцев, я и говорю: лучше не бывает, – и потому снова здесь, со сбитыми лапами и голодный, бегущий от неё, бегущий на юг, повинуясь древнему зову, назад к старой жизни, моей жизни, которая никогда не отпустит.
«Ещё один из них?» – подумал Крыс и поинтересовался:
– Откуда ты?
Почему-то он не осмелился спросить, куда незнакомец держит путь, – казалось, что ответ ему известен.
– С одной славной маленькой фермы, – лаконично ответил незнакомец и махнул лапой на север: – Она находится там. Но это не важно. У меня было всё, что только можно пожелать, всё, на что я только мог в жизни рассчитывать, и даже больше, но вот я здесь, перед тобой, и я доволен, доволен, что на столько миль и часов ближе к мечте, стремлению моего сердца!
Он быстро перевёл сияющий взгляд на горизонт, казалось, вслушиваясь в какие-то звуки, доносившиеся с полей, в какой-то голос, сопровождаемый весёлой музыкой пастбищ и фермерских дворов.
– Ты, должно быть, нездешний, – предположил Речной Крыс, – не из фермеров и даже, насколько я могу судить, не из этих краёв.
– Верно, – согласился незнакомец. – Я Корабельный Крыс родом из порта Константинополя, хотя, по правде сказать, и там был вроде иностранца. Ты слышал о Константинополе, приятель? Хороший город, древний и прославленный. Может, ты и о Сигурде слыхал, короле Норвегии, который прибыл туда с шестьюдесятью кораблями, и о том, как он со своими людьми проскакал по городу, украшенному в его честь лиловыми и золотыми полотнищами, и о том, как император с императрицей взошёл на его корабль и они вместе пировали там. Когда Сигурд вернулся домой, многие его товарищи остались на берегу и поступили в личную охрану императора. Вот и мой предок норвежец тоже остался там вместе с кораблями, которые Сигурд подарил императору. Что ж удивительного в том, что с тех пор мы потомственные мореплаватели. Что касается меня, то город, в котором я родился, такой же родной, как и любой хороший порт на всём побережье Англии. Я знаю их, а они знают меня. Высади меня на любом причале или пирсе, и я там буду как дома.
– Наверное, ты много путешествовал, – предположил Речной Крыс, заинтригованный. – Многие месяцы вдали от суши, нехватка продуктов и пресной воды, а ты один на один с могучим океаном, и всё в таком роде?
– Нет, – честно признался Корабельный Крыс, – такая жизнь не по мне. Я плаваю вдоль побережья и редко выхожу в открытое море. Весёлая жизнь на берегу мне так же по нраву, как морские путешествия. О эти южные порты! Их запах, ночные огни на рейде[4], романтика!
– Что ж, возможно, твой путь лучше, – заметил Речной Крыс. – Тогда расскажи об этих плаваниях, если есть желание, и что о такой жизни сможет потом, на склоне дней, поведать отважный зверёк зимними вечерами у камина. По правде говоря, сейчас моя жизнь кажется мне пресной и предсказуемой.
– Моё последнее путешествие, – начал рассказ Корабельный Крыс, – в результате которого я и оказался в этих краях в надежде найти ферму вдали от моря, одно из многих, так что вполне может служить хорошим примером моей яркой жизни. Как обычно, всё началось с семейных проблем. Мой домашний барометр показывал бурю, и я покинул Константинополь на небольшом торговом судёнышке, которое следовало к греческим островам и Леванту через древние моря, волны которых хранят память о многовековой истории. Золотые денёчки и сладкие ночи: то в гавань, то из гавани, на каждом шагу старые приятели, сон в прохладном храме или у древнего водоёма в жаркий день, а после заката веселье и песни под яркими звёздами на бархатном небе! Там мы повернули к берегам Адриатики, утопающим в янтарно-розово-аквамариновом воздухе. Мы заходили в просторные, защищённые от ветра бухты, где бродили по древним, величественным городам, до тех пор пока, наконец, однажды утром, на рассвете, не приплыли в Венецию. О Венеция, чудный город, где любая крыса может свободно разгуливать и наслаждаться жизнью, а вечером, после долгих прогулок, сидеть с друзьями на набережной Большого канала, когда в воздухе разлита музыка, на небе звёзды, а на отполированных носах покачивающихся гондол