Мир в то утро принадлежал только ему. Кончился гулкий и розовый лес, и открылось небо — до оскомы лазурное небо над бескрайней зеленью полей — широких, чистых, манящих.
Вокруг не было ни души, и оттого проселок, казалось, обрадовался Жабби, завилял пыльным рыжим хвостом, словно бродячий пес, давно искавший попутчика. Жабба, впрочем, такой попутчик не устраивал: дорогам все равно куда и с кем идти; спору нет, и нам порой приятно побродяжничать с ними, но для таких прогулок необходимо иметь чистую совесть и полные карманы денег; кроме того, надо быть уверенным, что никто не прочесывает окрестности с отвратительным намерением посадить вас в тюрьму. Практичному мистеру Жаббу, понятно, было очень небезразлично, в какую сторону идти; лиризм утренней прогулки мало интересовал его, и, в сердцах, он зашагал нервно, разве что, не пиная вызывающе бессловесного спутника.
Вскоре рядом с проселком появился малыш-канал и, словно щенок, в прилежном молчании засеменил бок о бок со старшим братом.
— Чтоб вам пусто было! — огрызнулся Жабб, раздосадованный их немотой. — Черт с вами! Одно понятно: вы вышли откуда-то и, следовательно, ведете куда-то.
Неоспоримая стройность умозаключения успокоила Жаб-ба, и он, криво усмехнувшись, процедил:
— Это факт, мой мальчик. Они куда-то ведут. И факт сей даже вы, мистер Жабб, не сможете опровергнуть, — так что идите-помалкивайте.
Он намеревался возразить себе, да не успел: из-за поворота, едва перебирая ногами и будто в великом сокрушении тряся седой гривою, вышла лошадь. От хомута на вытянутой шее тянулся канат, и с каждым шагом лошади он то натягивался, то долгою дугой провисал до самой воды — грузный, влажный, усыпанный жемчугом капель. Пропустив ее, Жабб остановился, осторожно и выжидательно поглядывая на медлительный танец каната — туда, где, еще не видимый за излукой, судьба приготовила ему новый сюрприз.
Это была баржа: тупоносая, с высокой, ярко раскрашенной палубой, она выплыла навстречу Жаббу громоздкой лебедицей, гоня перед собой упругую волну; на корме, обняв руль мускулистой рукою, покоилась хозяйка судна — крупная женщина в накрахмаленной панаме.
— Прекрасное утро, мадам, — прогудела она, поравнявшись с Жаббом.
— Трудно не согласиться с вами, мадам, — вежливо ответил он и пошел берегом рядом с баржей. — Утро прекрасное, но не для тех, у которых серьезные неприятности, подобно мне. Скажем, есть у меня замужняя дочь и посылает телеграфом, срочно к ней приехать, что я и делаю, а сама не знаю, что стряслось или вот-вот стрясется и готовлюсь к самому худшему, как сами знаете, если у вас материнское сердце, мадам. И вот иду, а работаю я, знаете ли, прачкой работаю — работа без присмотра осталась, и детки без присмотра, а других таких озорных да вредных бедокуров свет не видывал… А еще я деньги потеряла и дорогу потеряла, а что касается до дочки, то я думать боюсь, что там у нее случилось.
— Интересно, где бы она могла жить, дочь-то ваша? — спросила женщина.
— Недалеко от реки, мадам. Там еще дом красивый такой, Жаббз-Холл называется. Не слыхали? Далеко это?
— Жаббз-Холл? Так я туда и плыву, — ответила женщина. — Через пару миль канал впадет в реку, чуть выше Жаббз-Холла, а там идти-то всего ничего. Садитесь на баржу, я вас подброшу.
Она пристала к берегу, и Жабб, захлебываясь в изъявлениях робкой признательности, легко прыгнул на палубу и уселся там, весьма довольный. «Опять удача! — хихикнул он в кулачок. — Наш Жабби снова на высоте… как всегда!»
В величавом молчании хозяйка вырулила на середину канала, где и сочла возможным возобновить беседу.
— Стало быть, держите прачечную, мадам? — спросила она вежливым басом. — Не сочтите за фамильярность, но бизнес у вас недурственный, я бы так сказала.
— В нашей стране это самое милое дело, мадам! — с жаром ответил Жабб. — От господ отбою нет — ни к кому не пойдут! Только в мое заведение. Видите ли, я знаю толк в своем ремесле. Постирать, погладить, накрахмалить господское бельишко? — милости прошу! Все будет сделано буквально на моих глазах.
— То есть вы, конечно, не сами это делаете? — с уважением осведомилась хозяйка баржи.
— Что вы! Я девушек содержу, — мягко сказал м-р Жабб. — Двадцать или около того. Они у меня не покладая рук трудятся, как проклятые! Мы-то с вами знаем, что такое девушки! Капризные, мерзкие вертихвостки — так я их называю.
— Золотые слова, — от всей души подтвердила хозяйка, — но вы, как видно, умеете задать жару своим бездельницам. Жабби многозначительно хмыкнул.
— А скажите, лично вы любите заниматься постирушкой? — помолчав, спросила женщина.
— Просто обожаю, — признался Жабби. — Поверите ли: как увижу где корыто с бельем, так прямо слабею вся. Да и дается она мне легко, стирка-то. Истинное наслаждение получаю, что там скрывать!
— Как хорошо, что мы с вами встретились, — задумчиво протянула хозяйка. — Это подарок судьбы для нас обеих.
— О чем вы, собственно? — переполошился мистер Жабб.
— О чем? Взгляните, как я живу! — всхлипнула хозяйка всем телом. — Люблю стирку не меньше вашего, а когда мне стирать? Приходится вертеться у руля: муженек у меня никудышный, так и норовит пофилонить и с баржи удрать, — на личную жизнь ни минуты нет. Вот сейчас, пожалуйста: где он? Хорошо хоть у лошади мозгов хватает лямку тянуть. А мой — что? Свистнул пса и пошел, видите ли, на охоту, зайчишка, мол, к обеду раздобыть. Что б он там ни бубнил, а раз со своим псом отправился, не видать им зайца: двух дураков легче заметить. Вот и спрашивается: когда мне постирать в свое удовольствие?
— Да что вы все о стирке? — пугливо улыбнулся Жабби. — Старайтесь думать об этом зайчике. Аппетитный такой, жирный заяц, клянусь вам. Лучок-то прихватили?
— Что вы, кроме стирки я ни о чём думать не могу. Как можно болтать о каких-то зайцах, имея возможность прекрасно провести время? В углу каюты целая гора моего белья валяется. Возьмите оттуда кое-что — не рискну Объяснять такой порядочной женщине, как вы, что именно… да вы поймете: самое необходимое — и простирните по дороге. Корыто, мыльце — все есть. Котёл с кипятком на очаге, ведерко для холодной воды — вон там висит. Какое-никакое, а все развлечение для вас. А то мне прямо неудобно смотреть: сидит гостья и знай, на природу любуется да зевает от скуки. Негостеприимно получается.
— Давайте я лучше порулю! — слабо протестовал Жабби. — Тогда вы сможете стирать, сколько влезет. Я ведь испортить могу, или не так сделаю что. Мне мужские вещи попривычней будут. Другой профиль, так сказать.
— К рулю сядете? — хозяюшка добродушно рассмеялась. — Здесь опыт нужен, — к рулю она сядет! И потом, занятие это скучное, а я порадовать вас хочу. Нет уж, — вы наслаждайтесь всласть, порулю сама, так и быть. Не лишайте меня удовольствия сделать вам приятность.
Попался! Жабб повертел головой в поисках выхода, оценил расстояние до берегов, сник и молча отдался воле рока. «Если на то пошло, стирать и дурак сможет!» — в гордом отчаянии подумал он.
С грохотом вытащив из каюты корыто, он швырнул туда охапку белья из кучи, плеснул воды и, вспомнив годы юности, когда он, бывало, подглядывал в окна прачечной, принялся за дело.
С каждой мучительно долгой минутой Жабб становился все агрессивнее. Казалось, ничто из того, что он тужился сделать, белью не нравилось и, тем более, не шло на пользу. Он поглаживал его, он шлепал и избивал его что было сил — все впустую: белье таращилось на мучителя как ни в чем ни бывало, такое же грязное и счастливое во грехе. Пару раз Жабб косился на тучную владелицу баржи, но она делала вид, что внимательно смотрит вперед, поглощенная управлением. Спина мистера Жабба пронзительно ныла, лапки его сморщились, словно соленые огурцы. Не без гордости он рассмотрел их и прохрипел такое, чего не следует произносить не только прачкам, но и представителям семейства Жаббов; прохрипел — и в пятнадцатый раз упустил мыло.
Взрыв хохота заставил его вздрогнуть. Он обернулся: не в силах утереть слезы, почти опрокинувшись, владелица баржи неудержимо хохотала.
— Ну, позабавил! — стонала она. — Да я тебя, голубчик, с первого слова раскусила. Тон у тебя барский. Хорошенькая прачка — небось, салфетки за всю жизнь не выстирал.
Горячий темперамент Жабба, до сей поры злобно затаенный, вздыбился во всей своей непривлекательной мощи — Жабба понесло.
— Ты! Подлая, низкая, жирная баба! — гремел он. — Как ты смеешь так разговаривать с джентльменом? Нашла прачку! Ставлю тебя в известность: перед тобой Жабб — известнейший, многоуважаемый, выдающийся мистер Жабб! И пусть сейчас у него временные трудности, я не позволю смеяться над ним всяким бабам!
Женщина приблизилась к нему, пытливо и строго заглянула под чепчик.
— Бог мой, и правда! — воскликнула она. — Да как я могла? Омерзительная ползучая жаба на моей чистенькой барже! Ну, нет! Этому не бывать.
Одна рука ее — мощная, в веснушках — настигла Жабба и схватила за переднюю лапу, другая цепко держала заднюю. Мир перевернулся, баржа-с легкостью взмыла в небеса, в ушах засвистело; Жабби сообразил, что летит по воздуху, некрасиво кувыркаясь.
Вода, когда он, наконец-то, смачно приводнился, оказалась, на его вкус, слишком прохладной, но все же не на столько, чтобы сокрушить его гордыню или умерить пыл необузданного темперамента. Он нащупал дно, отплевался. Первое, что ему бросилось в глаза, когда он очистил их от водорослей, была, конечно, хозяюшка. Эта толстая баба сотрясалась от смеха на корме уплывавшей баржи, и Жабб, пожирая ее глазами, чихая и кашляя, нечленораздельно поклялся разделаться с негодяйкой.
Он попытался с достоинством выйти из воды, но намокшее платье заставляло ковылять самым унизительным образом, а когда он-таки коснулся материка, выяснилось, что без посторонней помощи взобраться на крутой берег — дело непростое.
Две-три минуты Жабби отдыхал. Как только сердце его угомонилось, он подобрал платье выше колен и в жажде реванша галопом припустил вослед обидчице, неумолимый, как Судьба.