к провизией и фуражом, изредка выкрикивая полезные советы.
В конце концов, путешественники изловили кобылу, запрягли и привели в движение, а сами поплелись следом, по очереди отдыхая на оглоблях и болтая наперебой.
Сколько солнца было в этот день! Густой запах пыли приятно щекотал ноздри, в садах приветливо пели птицы; благодушные странники, поравнявшись с ними, желали доброго дня или останавливались ненадолго, чтобы сказать приятное о фургоне и экспедиции в целом; кролики, сидя у парадных дверей своих нор, закатывали глаза и верещали: «Боже мой! Боже мой!».
К вечеру они были далеко от родных мест, но соскучиться еще не успели и ностальгией не мучались. Выбрав пустынное место, где не пахло собаками и даже мычания коров не было слышно, они пустили кобылу пастись и поужинали сами: бесхитростно, но плотно, — как и подобает голодным животным. Жабб распространялся о планах на ближайшие дни, а в небе все ярче и шире разгорались звезды, томясь по своему властелину. Вот и он взошел — круторогий, безмолвный месяц — стал над костром и, греясь, внимательно слушал Жабба.
Наконец решили укладываться. Жабб, сладко перебирая лапками под одеялом и позевывая, сказал:
— Итак, друзья, вот что такое жизнь джентльмена. А вы: «Река, река…»— рассказывайте мне про вашу реку. Доброй ночи.
— Лично я про реку не рассказывал, — сдержанно возразил Крыс. — И вы, Жабб, прекрасно слышали, что не рассказывал. Тем не менее, я думаю о ней… — голос Крыса сорвался, и он закончил сбивчивым шепотом: — Да, думаю о ней… не переставая.
В полной темноте Крот заскрипел коечкой, нащупал лапу друга и сочувственно пожал ее.
— Я сделаю все, что вы хотите, Крысси, — прошептал он. — Давайте убежим завтра — рано-рано, затемно еще — и возвратимся в нашу старую добрую дыру!
— Нет-нет, что вы, — зашептал в ответ Крыс. — Огромное спасибо, но я должен сопровождать Жабба до конца всей этой затеи. Небезопасно оставлять его одного. Через неделю все кончится, поверьте, Жабб очень ветреный. Спокойной ночи.
Конец путешествия был ближе. Даже Крыс не предполагал столь быстрого его конца…
Опьяневший от свежего воздуха и сладостных переживаний, Жабб спал без задних лап, так что наутро все попытки привести его в вертикальное положение провалились. Пришлось запастись терпением и вдвоем взяться за дело. Крыс разжег костер, вымыл грязную посуду и, не забывая присматривать за строптивой кобылой, подготовил все к завтраку. Тем временем Крот сходил в деревню — весьма отдаленную — за молоком, яйцами и прочими необходимыми вещами, которые Жабб, естественно, позабыл дома. На славу потрудившись, утомленные животные отдыхали, когда появился свеженький, как огурчик, Жабб. Он произнес взволнованную речь о радостях жизни на лоне природы — той безмятежной походной жизни, к которой именно он, Жабб, подвигнул их, отрешив от забот, тревог и трудов домашнего хозяйства… Оставалось позавтракать.
Весь день они странствовали по проселочным дорогам среди тучных долин, а к вечеру остановились на пустоши, как и в прошлый раз. От предыдущего этот вечер отличался лишь тем, что гости позаботились приобщить хозяина к труду. Вследствие этого наутро у Жабба не достало энтузиазма не только на пасторальные речи, но и на успешное сопротивление друзьям, безжалостно тащившим его с коечки. Как и прежде, они двигались проселками и лишь во второй половине дня вышли на шоссе, — первое в их путешествии. Там и произошла катастрофа. Как гром среди ясного неба, она обрушилась на них: неотвратимая, внезапная и окончательная; катастрофа, круто изменившая дальнейшую судьбу мистера Жабба.
Они неспешно шли по дороге: Крот беседовал с кобылой, поскольку та давно жаловалась, что ее не принимают в компанию и не обращают на неё должного внимания; Жабб и Крыс шли за повозкой, беседуя друг с другом, — вернее, Жабб беседовал, а Крыс, думая о своем, вставлял время от времени: «Совершенно верно… А вы что ответили?» — как вдруг далеко позади послышался мерный, будто пчелиный, гуд. Оглянувшись, они увидели облачко пыли с темной точкой посередине: оно приближалось с невероятной скоростью, скуля, как раненое животное: «Бип! Бип!».
Нисколько не встревоженные, друзья вернулись к беседе, как вдруг, через одно-единственное мгновение ока (как впоследствии рассказывал Жабб) идиллии наступил конец. Животные едва успели прыгнуть в ближайшую канаву: извергая зловещее «Би-би», мимо пронесся великолепный и огнедышащий, страстный и зловонный автомобиль. На долю секунды он затмил солнце роскошью сафьяна на сиденьях и блеском ветрового стекла, за которым, в свою очередь, дико сверкали глаза водителя. Это он, именно он (Жабб хорошо разглядел!) своей левой рукой метал в пространства оглушительные «би-би». Ещё через мгновение все стихло. Как руины Помпеи лежали друзья в канаве: оглохшие, ослепшие, погребенные толстым слоем пыли.
Старушка-кобыла, мечтавшая об отчем загоне и только делавшая вид, что слушает наивного Крота, в этой новой, отвратительной ситуации просто из себя вышла. Попытки Крота воззвать к ее лучшим чувствам были напрасны: кобыла прядала ушами, вставала на дыбы и пятилась, пятилась, толкая фургончик назад к придорожной канаве. Фургон повисел над пропастью… раздался душераздирающий треск, — и канареечное чудо с зеленоватым отливом, их радость и гордость, рухнуло в канаву.
Крыс метался по шоссе вне себя от негодования.
— Негодяи! — кричал он. — Подлецы! Бандиты с большой дороги! Вы правила нарушаете! Я найду на вас управу! Я на вас донесу! Я в суд подам!
Крыс и думать забыл про ностальгию: на минуту он стал капитаном, чье канареечное судно село на мель из-за безрассудных маневров встречного новичка, и старался припомнить те утонченно-убийственные словосочетания, которые он, обыкновенно, адресовал хозяевам катеров, — тем из них, что проносились слишком близко к берегу и волной заливали паркет в его гостиной.
Парализованный Жабб сидел посреди дороги, широко растопырив негнущиеся лапы и глядя вдаль. Он неровно и часто дышал, на лице его застыло выражение бесконечного счастья, и только губы время от времени оживали, чтобы испустить едва слышное «би-би».
Крот кое-как успокоил кобылу и теперь смотрел на дно ямы. То было жалкое зрелище: поверх раздавленных бортов и окон фургончика, безнадежно погнутых осей и консервных банок валялась на боку клетка. Птичка жалобно просилась на волю.
Крыс поостыл и присоединился к Кроту: они попытались поставить фургон на колеса. Какое там!
— Эй, Жабб, — позвали они. — Помогли бы нам, что ли!
Жабб безмолвствовал, сидя все в той же позе. Они выбрались из ямы и подошли к нему. Он пребывал в трансе: над блаженной улыбкой нездорово горели глаза, устремленные в одну точку — ту самую точку. Временами он все еще испускал восторженное «би-би».
Крыс встряхнул его.
— Вы не намерены помогать нам? — строго спросил он.
— Сенсационно! Незабываемо, — пробормотал Жабб, не шелохнувшись. — Поэзия скорости! Настоящий способ передвижения. Единственное средство путешествия. Сегодня здесь, завтра — на будущей неделе! Скачут деревни, прыгают села и веси! Новые горизонты! О, блаженство, о, Биби!
— Прекратите быть ослом, Жабб! — Крот совершенно растерялся.
— А я… подумать только: я даже не думал… — монотонно сокрушался Жабб. — Сколько бессмысленно прожитых лет позади… А я не знал! Не знал! Мне даже не снилось никогда! Ну, ничего: теперь, уж теперь-то! Когда я постиг все!.. Какие дороги открыты передо мною! Как много пыли я подниму! Сколько жалких телег я сброшу в канаву, проносясь, как вихрь! Этих обыкновенных телег, — этих убожеств с зеленоватым отливом.
— Что с ним делать? — спросил Крот.
— Ни-че-го, — отчеканил Крыс. — Ничего тут уже не поделаешь: Жабби готов. Я знаком с ним давно, мой друг. Как сказал бы камердинер, у сэра крыша поехала. Несколько дней он будет бродить, как лунатик, совершенно бесполезный для окружающих. Не обращайте внимания, — подумаем лучше, что можно сделать с фургончиком.
После осмотра стало ясно: фургон свое отъездил. Оси в безнадежном состоянии, одно колесо разбито вдребезги. Завязав вожжи на спине кобылы, Крыс одной лапой взял ее под уздцы, а другой обнял клетку с птицей.
— Пойдемте, — мрачно сказал он. — До ближайшего города миль пять-шесть, но деваться некуда, идти надо. Чем раньше, тем лучше.
— А Жабб как же? — забеспокоился Крот, когда они тронулись. — Оставить его посреди дороги, да еще в таком состоянии? Это небезопасно: вдруг еще один… еще одна… в смысле, опять «Би-би»!
— Это его личное дело, — ответил раздраженный Крыс. — Я его знать не хочу.
Они не сделали и десятка шагов, как сзади послышался топот, и Жабб взял их обоих под лапки.
— А теперь я обращаюсь к вам, Жабб, — властно произнес Крыс. — Как только мы доберемся до города, вы отправитесь в полицию и выясните, что там известно об автомобиле и его владельце. Далее: написав жалобу, вы пойдете в кузницу или в каретную мастерскую и договоритесь о доставке фургона и его ремонте. Дело небезнадежное, но повозиться им, конечно, придется. Тем временем г-н Крот и я найдем, где нам остановиться, пока фургон не починят, а вас, Жабб, не подлечат.
— «Полиция, жалоба», — сонно передразнил Жабб. — Чтоб я жаловался на прекрасное видение, которым меня удостоило само небо! Чинить телегу! С телегами покончено навсегда, — я их видеть не могу. Ни слова о них! О, Крысси, вы представить не в состоянии, как премного я вам обязан! Если бы вы не согласились на путешествие, я бы остался в Жаббз-Холле и, может быть, никогда не увидел бы этого лебедя, этот луч света, этот перун! Никогда б не услышал чарующих звуков, не вдохнул сатанинского аромата!
Крыс в отчаянье закатил глаза.
— Теперь видите? — обратился он к Кроту. — Он безнадежен. Я умываю руки: никаких полиций, — сразу на вокзал! Может, нам повезет с поездом, и уже вечером мы будем на берегу реки. И уж больше никто не заставит меня проводить досуг с этим животным!
Он фыркнул в сердцах и до конца их утомительного перехода разговаривал исключительно с Кротом.