В городе они отыскали вокзал и оставили Жабба в зале ожидания для пассажиров второго класса. Дежурный участливо (всего за два пенса) согласился присмотреть за больным. Затем они устроили кобылу в конюшню гостиницы и распорядились насчет фургона с его содержимым.
А через несколько часов они вышли из поезда неподалеку от Жаббз-Холла, проводили невменяемого Жабба до самых дверей и передали камердинеру, велев ему накормить, раздеть и уложить хозяина в постель. Скоро и они добрались домой и, к великому облегчению Крыса, сели ужинать в уютной гостиной на берегу реки.
На следующий день Крот, вставший поздно и целый день без устали отдыхавший, дремал с удочкой на берегу. Там Крыс и разыскал его поздно вечером.
— Я прямо из клуба, — сказал он. — Слышали новость? Вся река только об этом и говорит! Утренним поездом мистер Жабб отбыл в город. Он заказал самый большой и самый дорогой автомобиль.
III. ЛЕС ДРЕМУЧИЙ
Крот давно хотел познакомиться с г-ном Барсуком. Барсук обладал серьезным весом в Обществе и имел чрезвычайное на него влияние, хотя крайне редко баловал его своим присутствием и нисколько его не стеснял. На все просьбы Крота Водяной Крыс отвечал неопределенно.
— Почему бы и нет? — обыкновенно отвечал он. — Рано или поздно мы наткнемся на него, — если он нам подвернется, конечно, — и я вас друг другу представлю. Удивительное создание! неважно, каким он вам покажется, важно, покажется ли он вообще.
— А вы не могли бы пригласить его на обед или что-нибудь в этом роде?
— Он не придет, — ответил Крыс просто. — Барсук ненавидит светскую жизнь: всякие приглашения, визиты и все такое.
— А если мы сами навестим его? — предложил Крот.
— Что вы! — встревожился Крыс. — Он так заносчив! Да он просто озвереет. Даже я не рискну навещать Барсука в его собственном доме, хотя знаю его давным-давно. Кроме того, это невозможно: Барсук живет в самой чаще Леса Дремучего.
— Ну и что? Вы же говорили, что в Лесу нечего бояться.
— Говорил? Разумеется, говорил, — уклончиво протянул Крыс и вздохнул. — Но я думаю, сейчас мы туда не пойдем. То есть, в данный момент. Путь неблизкий, да и дома его не окажется — в такое-то время года! И вообще: если подождать потихонечку, он и сам придет.
На том и порешили. Крот ждал потихонечку, а Барсук все не подворачивался. Шли дни, и каждый был так насыщен событиями, что Крот скоро забыл о нем — о загадочном г-не Барсуке, что жил в самой чаще Леса Дремучего жизнью одинокой и суровой.
Но вот пролетело лето, дни стали короче и холодней; по утрам подмерзшая грязь больно ранила лапы. Река от дождей поднялась, помутнела, одичала — ни о каком плавании и речи быть не могло, — так что друзья все реже выходили из дому, целые дни просиживая у камина.
Вот тогда-то Крот и обнаружил, что мысли его опять устремились в чащу Леса Дремучего к одинокому Барсуку.
К зиме Крыс стал сонливым: рано отходил ко сну, поднимался заполдень. Все дни напролет — правда, они укоротились к этому времени — Крыс занимался поэзией или другой мелкой работой по дому. Впрочем, и гости не забывали его, так что время текло незаметно.
Каким дивным кажется прошлое, когда вдруг найдешь время оглянуться на него! Как многочисленны, как красочны его картины! У камина минувшее лето оживает: лиловый дербенник снова смотрится в воду, любуясь своей затейливой прической, вслед за ним вспоминаются цветы иван-чая, нежные и печальные, как предзакатные облака. Окопник — лиловое с белым — карабкается, чтобы занять достойное место. Наконец, нерешительно и так несмело расцветает шиповник — будто струнные, заблудившись в величественных аккордах, расцветают в гавот, празднуя начало июня. Не хватает лишь пастушка, лишь рыцаря или принца, который бы пробудил поцелуем спящую красавицу — лето. И вот появляется таволга — благоуханный, свежий цветок в янтарном камзоле, — и тогда начинается долгожданный праздник.
Каким праздником было минувшее лето! Сонные животные, зябко кутаясь в пледы — так холодны были ветер и дождь за окном! — вспоминали хрупкие летние сумерки за час до восхода, когда над водой еще не растаял туман; первый прыжок в холодную воду после долгих минут малодушия, и галоп по росе — почему? от кого? — и медленный восход солнца, когда серое вдруг золотилось, и земля расцветала снова… Они вспоминали полуденную истому в зеленых зарослях, прогулки в лодках и купание, как только спадет зной; блуждание по пыльным проселкам и золотисто-зеленым нивам и, наконец, прохладные длинные вечера, когда так отрадно поразмышлять о прожитом дне или подружиться с кем-нибудь. Или строить планы на завтра…
Да-а, зимой у огня животным есть о чем потолковать. Но все же, свободное время оставалось, и однажды Крот, наблюдая за другом, пока тот у камина мучительно подыскивал рифму, решился исследовать Лес Дремучий в одиночку. Возможность знакомства с Барсуком не исключалась.
Крот на цыпочках вышел из дома; на улице было холодно, свинцовые тучи неподвижно, тяжело нависали над землей. Все было так голо кругом, так открыто. Никогда еще Крот не проникал в суть вещей глубже, чем в тот зимний день. Природа, казалось, сбросила одеяло во сне. Рощи, долины, овраги — все тайны зеленого лета теперь раскрылись: трогательные, умоляющие не замечать до времени их нищенской наготы — до того времени, когда они, нарядившись, как прежде, смогут опять поманить его, соблазнить, сбить с толку своими хитростями.
Непонятная печаль переполняла Крота: он улыбался и плакал. Он был рад, что мир ему нравится таким бедным и безыскусным. Он увидел его начала — гибкие, сильные, стройные, — и ему не нужны были ни теплый клевер, ни тяжелая рожь: казалось, нет ничего красивее тонких черных веток на пасмурном небе.
Крот бежал к лесу, и все в нем пело, — совсем как минувшей весной.
Поначалу ничто в Лесу не показалось ему странным. Под лапами хрустели ветки, а те, что потолще, норовили подставить ему ножку; древесные грибы походили на журнальные карикатуры, пугая сходством с чем-то неуловимо знакомым, — но лишь на мгновенье пугая. Было весело и интересно. Но чем дальше он бежал, тем мрачней становилось в Лесу, тем тесней и тесней жались друг к другу корявые деревья, разевали навстречу Кроту узловатые дупла.
Все вокруг помертвело. Сумерки быстро сгущались повсюду: перед ним и за ним, и над ним: свет убывал, как вода.
Тут-то и появились физиономии!
Первая померещилась ему над плечом: рыхлая злая физиономия, заостренная книзу, смотрела на него из дупла. Когда Крот взглянул на нее в упор, она пропала.
Он ускорил шаг, мягко уговаривая собственное воображение оставить его в покое, миновал еще одно дупло, потом еще и еще, — и вдруг: она!., да нет же… она, точно, она! Маленькая узкая физиономия с жестоким взглядом мелькнула и исчезла в дупле. Крот постоял в нерешительности, но все же собрался с духом и побежал дальше. Теперь уже в каждом дупле со всех четырех сторон его окружали физиономии: они появлялись, исчезали и снова появлялись; все до единой терзали Крота взглядами ненависти и злобы — острыми, жесткими, глумливыми. Крот сбился с тропы.
И началось посвистывание.
Поначалу очень тоненькое и слабое, оно едва доносилось откуда-то сзади; тем не менее Крот прибавил шагу. Затем, все такое же тонкое и тихое, оно зазвучало далеко впереди. Крот развернулся было, но в этот момент посвистывание окружило его, весь Лес наполнился этим зловещим звуком. Сомнений не оставалось: Они были наготове. Они следили за ним, так что никакого значения не имело, кто они, собственно, такие! А он? — что он против Них: вдали от друзей, безоружный, маленький такой…
Потом началось топотание.
Он думал, то опадает листва — таким мягким и легким было оно. Но вот оно стало отчетливей и ритмичней, и Крот узнал в нем далекое «топ-топ-топ» маленьких лап. Только где? — впереди? позади? Он решил: впереди, но тут же передумал, потом передумал снова и окончательно растерялся. Топотание доносилось все явственней, разрасталось в десятки топотаний, а Крот наклонял голову то в одну, то в другую сторону, пытаясь определить, откуда Они приближаются.
Вдруг из чащобы прямо на Крота вылетел Кролик. Даже не свернув, даже не замедлив бега, он прохрипел: «Уноси ноги отсюда, глупец! Уноси ноги!» — и был таков. Какая сосредоточенная морда была при этом у Кролика! Какие вытаращенные глаза!
Топотание все усиливалось, — будто град молотил по палой листве. Это пустились в погоню Они, и охотились, и травили, и настигали что-то. Или кого-то!? В панике Крот тоже пустился бегом, не разбирая дороги, неизвестно куда. Он спотыкался обо что-то, падал на что-то, под чем-то карабкался, что-то перепрыгивал. Наконец, он укрылся в корнях старого дерева: глубокая темная яма чем-то приглянулась ему: казалось, именно в ней он найдет временное убежище, а то и полную безопасность — кто знает? Как бы там ни было, он слишком устал, чтобы продолжать бег. Крот зарылся в сухую листву, стараясь дышать и дрожать потише, с замиранием сердца прислушиваясь к топотанию и посвистыванию преследователей. Теперь-то он во всей полноте изведал, с Чем сталкиваются здесь маленькие жители полей и долин; что считают своим самым мрачным переживанием! Так вот от чего деликатный Крыс тщетно пытался уберечь неопытного друга! — от Жути Леса Дремучего.
Тем временем Крыс дремал у камина. Тепло и уютно было Крысу. Лист бумаги с неоконченным стихотворением соскользнул с его колен, голова запрокинулась, рот раскрылся. Он катался на лодочке по реке сновидений.
Вдруг в камине треснуло сырое полено, брызнули искры, и поэт испуганно пробудился. Вспомнив, чем он занимался, Крыс поднял с пола лист, почитал, пощурился с минуту на потолок, потом вкусно зевнул и посмотрел по сторонам.
Крота не было.
Крыс навострил уши. В доме было совсем тихо. Тогда он несколько раз окликнул друга. Ответа не последовало.
Он прошел в прихожую. Фуражка Крота исчезла. Его галоши — они обычно стояли под вешалкой — тоже исчезли.