Здесь и далее прим. пер.
Овцы сбегались к плетеным оградам, раздувая тонкие ноздри, топоча изящными передними ножками и запрокидывая головы так, что от тесных овчарен в морозный воздух поднимался легкий пар, когда Крыс с Кротом, болтая и смеясь, в превосходном настроении быстро проходили мимо. Они возвращались домой после долгого дня, проведенного с Выдром на природе, где они охотились и исследовали обширные плоскогорья у истоков небольших ручьев, впадающих в их Реку. Сумерки короткого зимнего дня уже надвигались на них, а им предстояло еще немало пройти. Бредя наугад через спящую пашню, они услышали блеяние овец, пошли на звук и обнаружили за овчарней разбитый тракт, идти по которому было гораздо легче, к тому же инстинкт, который живет в каждом звере, безошибочно подсказывал им: «Да, правильно, эта дорога ведет к дому!»
– Кажется, мы подходим к какой-то деревне, – немного нервничая, сказал Крот, замедляя шаг по мере того, как проезжий тракт постепенно превращался в пешеходную тропу, а потом – в улицу, которая своим чередом вела к удобной щебёночной дороге. Звери сторонятся деревень, их собственные пути, причем весьма оживленные, прокладываются по независимым курсам, не связанным с церквями, почтовыми отделениями и общественными зданиями.
– О, не волнуйся! – ответил Крыс. – Зимой в это время дня все – мужчины, женщины, дети, собаки и кошки – уже сидят по домам, собравшись у камина. Мы незаметно проскользнем через деревню без всяких осложнений и даже, если захочешь, сможем заглянуть в окна и увидеть, чем занимаются люди.
По мере того как они на мягких лапах по тонкой пороше приближались к деревушке, декабрьская ночь быстро накрывала ее. Почти ничего не было видно, кроме квадратов тусклого оранжево-красного света от каминов или керосиновых ламп, пробивавшегося во внешний мир через окна домов по обе стороны улицы. Большинство низко расположенных решетчатых окон были не занавешены, и ничто не мешало прохожим видеть обитателей домов, собравшихся вокруг стола за чаем, поглощенных рукоделием или беседующих, смеясь и оживленно жестикулируя с той непринужденной грацией людей, не подозревающих, что за ними наблюдают, какую не может имитировать даже самый искусный актер. Переходя от одних театральных подмостков к другим, двое зрителей, находившихся так далеко от собственного дома, с тоской наблюдали, как кто-то гладит кошку или поднимает на руки и несет в постель сонного ребенка, или как усталый мужчина потягивается и выбивает золу из трубки о край тлеющего полена.
Но особенно острое чувство тоски по дому вызвало у них одно маленькое окошко с задернутыми занавесками – просто полупрозрачный квадрат на фоне ночи, который отгораживал уютный мирок внутри от большого, полного тревог внешнего мира. Прямо за белой занавеской висела птичья клетка, ее силуэт – каждый прутик, каждая жердочка, поилка и даже вчерашний обклеванный кусочек сахара – четко вырисовывались на фоне занавески. На средней жердочке, спрятав головку под крыло, сидел нахохлившийся хозяин клетки, он был так близко, что, казалось, протяни руку – и можно его погладить; даже нежные кончики его оттопырившихся на хохолке перышек были как будто нарисованы карандашом на подсвеченном изнутри экране. Под их взглядами сонное маленькое существо беспокойно встрепенулось, очнулось и подняло головку. Они ясно видели, как раскрылся крохотный клювик, словно птичка недовольно зевнула, потом она посмотрела вокруг и снова зарылась головкой под перышки, которые постепенно опять улеглись. Но тут резкий порыв ветра хлестнул друзей по загривкам, колючая снежная крупа посыпалась им за воротники, мгновенно пробудив от грез, и они осознали, что пальцы на ногах замерзли, ноги устали, а до дома еще предстоит долгая утомительная дорога.
Как только деревня осталась позади и дома́, стоявшие по обе стороны улицы, резко оборвались, в темноте они снова почувствовали знакомый запах полей и решительно настроились на последний длинный бросок до дома, бросок, который рано или поздно должен был неизбежно завершиться скрипом дверного замка, огнем в очаге и видом знакомых вещей, приветствующих хозяев после их долгого странствия в заморские земли. Они шагали молча, размеренно, думая каждый о своем. Мысли Крота в основном вращались вокруг ужина; поскольку стояла кромешная тьма и окрестности были ему совершенно неведомы, он послушно следовал за Крысом, полностью доверившись ему в поисках пути. Крыс, по обыкновению, шел немного впереди, ссутулившись и не отрывая взгляда от прямой серой дороги, простиравшейся перед ним, поэтому не обратил внимания на Крота, когда тот внезапно что-то учуял в воздухе и остановился, словно пораженный электрическим током.
Мы, давно утратившие самое неуловимо-тонкое из наших физических восприятий, не имеем даже точного слова для обозначения такой взаимосвязи животного с окружающей средой, живой и мертвой, мы знаем только слово «запах» и вкладываем в него всю ту гамму тончайших ощущений, которые посредством обоняния днем и ночью предупреждают, побуждают, привлекают или отпугивают зверя. Именно такой таинственный зов из ниоткуда, вызвавший знакомое призывное покалывание во всем теле, вдруг почуял в темноте Крот, хотя и не мог точно вспомнить, что тот означает. Он остановился как вкопанный, поводя носом, чтобы снова поймать эту тоненькую ниточку, этот беспроводной ток, который так сильно поразил его. Но еще миг – и он уловил его снова, а вместе с ним вернулась и память.
Дом! Вот что означали эти ласковые призывы, эти легкие дуновения воздуха, похожие на невидимые маленькие ручки, тянувшие и подталкивавшие его в одном направлении! Должно быть, он находился где-то совсем рядом, его старый дом, который он так скоропалительно покинул и куда больше не возвращался с того самого дня, когда впервые увидел Реку! И теперь он высылает своих разведчиков и гонцов, чтобы захватить хозяина и привести обратно. После своего побега в то солнечное утро Крот, увлеченный новой жизнью, новыми удовольствиями и сюрпризами, захватывающим новым опытом, почти и не думал о нем. Но теперь, в нахлынувшем потоке воспоминаний, дом даже в темноте отчетливо предстал перед его мысленным взором. Пусть обветшалый, маленький и бедно обставленный, но – его собственный, дом, который он сам для себя построил и куда был счастлив возвращаться после дневных трудов. Дом, который совершенно очевидно тоже радовался его приходу по вечерам, скучал по нему, ждал его и который сейчас говорил ему об этом посредством запахов с печалью, укоризной, но без горечи и гнева – просто жалобно напоминал, что он здесь, рядом, и надеется его снова увидеть.
Зов был отчетливым, а послание недвусмысленным. Крот должен был немедленно повиноваться.
– Крысик! – позвал он в радостном возбуждении. – Постой! Вернись! Ты мне нужен немедленно!
– Не отставай, Крот, подтягивайся! – весело отозвался Крыс, продолжая шагать вперед.
– Пожалуйста, Крысик, остановись! – взмолился бедный Крот с болью в сердце. – Ты не понимаешь! Это мой дом, мой старый дом! Я только что учуял его, он тут, рядом, совсем рядом. И я должен его навестить, должен, должен! О, Крысик, вернись! Вернись, пожалуйста!
К тому времени Крыс ушел уже далеко, слишком далеко, чтобы разобрать причитания Крота, слишком далеко, чтобы уловить отчаянную мольбу в его голосе. К тому же его очень беспокоила погода, и он тоже учуял в воздухе нечто подозрительное – предвестие снегопада.
– Крот, нам нельзя останавливаться, поверь! – крикнул он. – Завтра мы вернемся сюда и найдем то, что ты там учуял. Но сейчас задерживаться опасно – уже поздно, и снова надвигается метель, а я не уверен, что правильно угадываю дорогу. Мне нужен твой нос, Крот, так что будь другом, иди сюда поскорей! – И, не дожидаясь ответа, Крыс устремился вперед с удвоенной энергией.
Бедолага Крот стоял на дороге один, сердце у него разрывалось на части, и где-то глубоко внутри собирался комок, готовый вырваться наружу горьким рыданием. Но безмерная преданность другу выдержала даже такое тяжкое испытание. Мысль о том, чтобы бросить его, Кроту даже в голову не пришла. Старый дом тем временем продолжал посылать ему мольбы, увещевания и заклинания, а под конец и властные требования. Крот не мог больше оставаться в пределах его магического круга. Со щемящей тоской, от который лопались его сердечные струны, опустив голову и уставившись себе под ноги, он послушно зашагал вслед за Крысом, между тем как едва уловимые запахи, еще достигавшие его удаляющегося носа, упрекали его в душевной черствости, с какой он предпочел новую дружбу старой привязанности.
Не без труда Крот догнал ничего не подозревавшего Крыса, который принялся весело болтать о том, что́ они будут делать, когда дойдут до дома, как весело будет пылать огонь в камине и какой славный ужин он приготовит, не замечая молчаливости и подавленного состояния друга. Тем не менее когда они, отмахав весьма значительное расстояние, проходили мимо пней на краю рощицы, торчавших вдоль дороги, он остановился и ласково сказал:
– Послушай, Кротик, старина, ты выглядишь смертельно усталым. Сло́ва вымолвить не в состоянии и ноги волочишь, словно они у тебя свинцовые. Давай посидим минутку и отдохнем. Снег пока не начался, а бо́льшую часть пути мы уже преодолели.
Крот смиренно присел на пенек и постарался взять себя в руки, потому что чувствовал, что рыдания, которые он так долго сдерживал, вот-вот вырвутся наружу. Ком внутри него поднимался все выше, выше, за ним еще один, и еще, пока бедный Крот не оставил наконец попытки сдерживать их и не разрыдался откровенно и беспомощно, осознав, что все кончено и он потерял то, чего, в сущности, даже и не нашел.
Крыс, потрясенный и расстроенный глубиной отчаяния Крота, некоторое время не знал, что сказать. Наконец он тихо и сочувственно произнес:
– Что с тобой, дружок? В чем дело? Поделись со мной своей бедой, может, я смогу тебе чем-то помочь.
Кроту было трудно вставить хоть словечко между рыданиями, которые сотрясали его с такой частотой и силой, что он едва не задыхался, и лишали голоса.