Привязывая лодку к прибрежной иве, друзья сходили на берег этого безмолвного посеребренного царства и терпеливо осматривали заросли кустарников, дуплистые деревья, извилистые ручьи, овраги и пересохшие русла. Снова садились в лодку, переправлялись на другой берег, так же тщательно обследовали его, потом плыли дальше. Луна на безоблачном небе, безмятежная и отстраненная, несмотря на свою удаленность, делала что могла, чтобы помочь им в поисках, пока не настало время, когда она нехотя начала снова клониться к земле и наконец покинула их. Землю и реку опять заволок покров тайны.
А спустя недолгое время все снова стало меняться. Посветлел горизонт, поля и деревья стали обретать видимые очертания и выглядеть как-то по-иному, менее таинственно. Вдруг пропела короткую песенку какая-то птица и смолкла вновь; подул и зашелестел в камышах и тростнике легкий ветерок. Крыс, сидевший на корме, пока Крот работал веслами, вдруг насторожился, выпрямился и очень внимательно прислушался. Крот, легкими гребками направлявший лодку вперед, одновременно вглядываясь в берега, посмотрел на него с любопытством.
– Смолкло, – вздохнул Крыс, снова откидываясь на спинку кормового сиденья. – Как же это было прекрасно, необычно и загадочно! Ох, раз оно так быстро закончилось, то лучше бы и не начиналось. Потому что оно пробудило во мне такое томление, от которого даже больно в груди; все отдал бы за то, чтобы еще раз услышать этот звук и слушать его вечно. А, нет! Вот снова! – воскликнул он, опять насторожившись.
Довольно долго они плыли молча; Крыс сидел, как заколдованный.
– Он остается позади, я начинаю терять его, – сказал он наконец. – Ах, Крот! Как же это красиво! Бьющая веселым ключом радость и тонкий, чистый зов отдаленной свирели! Я не мог бы и во сне представить себе такую дивную музыку, а этот зов завораживает даже сильнее, чем красота мелодии! Греби, Крот, греби! Эта музыка и этот зов, должно быть, предназначены для нас.
Крот, чрезвычайно удивленный, повиновался.
– Я-то сам ничего не слышу, – сказал он, – кроме ветра, играющего в ивах, камышах и тростниках.
Крыс не ответил, похоже, он даже не услышал того, что сказал Крот. Отрешенный, трепещущий, он был весь во власти новых, божественных звуков, покоривших его беззащитную душу, качавших и ласкавших ее, словно беспомощное, но счастливое дитя, в своих сильных, надежных объятиях.
Крот молча размеренно греб, пока они не подплыли к месту, где река разветвлялась: в сторону от основного русла отходила длинная заводь. Легким движением головы Крыс, который давно уже бросил руль, указал Кроту грести туда. Свет накатывал на небо все усиливавшимся приливом, и теперь они уже могли различать яркие краски цветов, украшавших берег.
– Он все ближе и яснее! – радостно воскликнул Крыс. – Теперь-то ты наверняка его тоже слышишь! Ну вот! Наконец! Вижу, что и ты услыхал!
Ошеломленный, Крот перестал грести и затаил дыхание, его тоже захлестнула волна ласкающей слух музыки, в которой выделялся высокий чистый голос свирели. Эта музыка полностью завладела им. Он увидел слезы на глазах товарища и понимающе кивнул. Некоторое время лодка свободно скользила по течению, розовые метелки вербейника, росшего у кромки воды, нежно гладили ее борта, а потом на фоне продолжающейся пьянящей музыки прозвучал отчетливый властный призыв, обращенный к Кроту, и он, как завороженный, наклонился и снова взялся за весла. Свет разгорался все ярче, но птицы не пели, как им положено на восходе зари; кроме божественной музыки, не было слышно ни звука.
По обеим сторонам от скользившей лодки землю покрывали луговые травы, которые в то утро казались небывало свежими и изумрудно-зелеными. Никогда еще друзья не видели таких ярких роз, таких буйных зарослей кипрея, такой душистой таволги. А потом воздух стал полниться все более громким бормотанием водопада, и они поняли, что близится развязка – какой бы она ни была – их экспедиции.
Широкий полукруг пены и размашистые плечи дамбы, через которую переваливал мощный поток сверкающей и искрящейся зеленой воды, перекрывали заводь от берега до берега, будоража ее спокойную гладь множеством маленьких водоворотов, испещряя ее дрейфующими белопенными узорами и заглушая все остальные звуки своим торжественным и умиротворяющим рокотом. Посредине потока, окруженный мерцающими водоворотиками, бросил якорь маленький островок, плотно окаймленный ивами, серебристыми березами и ольховыми деревьями. Замкнутый, скромный, но исполненный значимости, он до поры скрывал за их завесой то, что таилось в его глубине, и открывал это только избранным, когда наступало время.
Медленно, но без малейших сомнений и колебаний, в торжественном ожидании двое зверей проплыли через взбаламученную воду и причалили свою лодку у поросшей цветами кромки острова. Молча сошли на берег и стали пробираться сквозь цветущие душистые травы и кустарники, пока не очутились на маленькой, восхитительно-зеленой лужайке, окруженной созданным самой Природой садом диких яблонь, вишен и терна.
– Вот оно, место, о котором рассказывала волшебная музыка, – прошептал зачарованный Крыс. – Если нам суждено найти Его, то только здесь, в этом священном месте!
И тут на Крота снизошел благоговейный трепет, от которого мышцы у него сделались ватными, голова опустилась на грудь, а ноги словно приросли к земле. Это не был панический страх – на самом деле он чувствовал восхитительное спокойствие и радостный подъем – это был трепет от твердого ощущения, что некое божественное Присутствие уже очень-очень близко. С трудом повернувшись, чтобы посмотреть на друга, он увидел, что тот стоит рядом, такой же оробевший, потрясенный и дрожащий. Тем не менее в окружающих кустах и деревьях, густо населенных птицами, царила мертвая тишина. Свет продолжал прибывать.
Возможно, Крот так и не посмел бы поднять голову, хотя песнь свирели к тому моменту стихла, если бы зов не прозвучал в нем так властно и неодолимо. Даже очутись перед лицом самой Смерти, он не смог бы отказаться взглянуть глазами смертного на то сокровенное, что по праву хранилось в тайне. Дрожа, он повиновался зову и поднял свою покорную голову; и тогда в безупречной чистоте восходящей зари, когда Природа, казалось, тоже затаившая дыхание, озарилась неземным розовым сиянием, он взглянул в глаза Друга и Помощника; словно в «обратной развертке»[5], он увидел изогнутые рога, поблескивавшие в нарастающем свете, крупный крючковатый нос между добрыми глазами, весело глядевшими на них сверху вниз; губы в окружении усов и бороды, растянувшиеся в полуулыбке; выпуклые мускулы руки, прижатой к широкой груди; длинные пальцы, сжимавшие флейту Пана[6], только что отнятую от губ; великолепные изгибы мохнатых ног, с чудесной непринужденностью упиравшихся в дерн, и наконец – угнездившегося прямо между их копытами, мирно спавшего глубоким сном маленького пухленького детеныша выдры. Все это он, не дыша, на один миг отчетливо увидел на фоне утреннего неба. Увидел – и остался жив. Остался жив, сам себе не веря.
– Крыс! – дрожа, спросил он, когда сумел перевести дух. – Ты боишься?
– Боюсь? – пробормотал Крыс. Его взгляд светился бесконечной любовью. – Боюсь? Его? Да конечно же нет! Нет! И все же… все же… о, Крот, мне страшно!
Оба зверя, встав на колени, склонили головы к земле и вознесли молитву.
Вдруг волшебным образом широкий золотой диск солнца поднялся над горизонтом прямо напротив них; его первые лучи, пронизав воздух над заливным лугом, ударили им в глаза и ослепили. А когда зрение вернулось, видение исчезло, и воздух огласился птичьим хором, певшим гимн заре.
Пока друзья, ничего не видя перед собой, стояли в безмолвной горести, постепенно осознавая то, что увидели на миг и тут же потеряли, своенравный ветерок пронесся, пританцовывая, по поверхности воды, растрепал кроны осин, встряхнул усеянные капельками росы розы и легко, ласково дунул им в лица; его нежное прикосновение мгновенно принесло забытье. Это был последний и самый прекрасный дар, который добрый полубог предусмотрительно пожаловал тем, кому явил себя, чтобы помочь, – дар забвения. Чтобы благоговейное воспоминание не пребывало с ними впредь, не разрасталось и не затмевало будущие радости и удовольствия, чтобы это великое воспоминание не преследовало их и не омрачало дальнейшую жизнь маленьких зверей, которых он выручил из беды, чтобы они остались такими же счастливыми и беззаботными, как прежде.
Крот протер глаза и уставился на Крыса, в недоумении озиравшегося вокруг.
– Прости, что ты сказал, Крыс? – спросил он.
– Кажется, я сказал, – медленно произнес Крыс, – что это самое правильное место и что если нам суждено найти малыша, то мы найдем его именно здесь. Ой, взгляни! Вот же он, Выдрик! – И он с радостными возгласами побежал к дремавшему Портли.
Крот продолжал какое-то время стоять в задумчивости. Как внезапно пробудившийся от прекрасного сна старается удержать его, но не может вспомнить ничего, кроме общего ощущения красоты, пока и это ощущение не померкнет, пока пробудившийся не осознает, что это был всего лишь сон, и не будет вынужден вернуться к суровой действительности со всеми ее тяготами, так и Крот после недолгих усилий оживить память печально тряхнул головой и последовал за Крысом.
Портли проснулся с радостным визгом и потянулся от удовольствия при виде друзей своего отца, которые частенько играли с ним. Однако через минуту лицо его опечалилось, и он принялся бегать кругами и принюхиваться, жалобно подвывая. Он был похож на ребенка, который счастливо засыпает на руках у няни, но, вдруг проснувшись, обнаруживает себя одного, в незнакомом месте, и начинает с нарастающим в маленьком сердечке отчаянием, бегая из комнаты в комнату, заглядывать во все уголки и шкафы. Точно так же упорно и неутомимо Портли обыскивал остров, пока наконец не сдался и, сев на землю, горько не зарыдал.
Крот быстро подбежал успокоить зверюшку, между тем как Крыс неторопливо, с недоумением изучал следы от копыт на дерне.