После недель, проведенных в застенках, лес казался ему местом странным и недружелюбным, склонным, как ему казалось, покуражиться над ним. Механическая дробь козодоев наводила на мысль, что лес полон преследовавших его надзирателей. Беззвучно спикировавшая на него сова задела его плечо, отчего он подпрыгнул, в испуге приняв ее крыло за чью-то руку, и улетела, хохоча низким голосом: «Ха-ха-ха», что показалось Жабу проявлением дурных манер. Однажды ему повстречалась лиса, которая остановилась, окинула его саркастическим взглядом и сказала:
– Привет, прачка! На этой неделе в чистом белье не хватало одного носка и одной наволочки! Если такое повторится – берегись! – и удалилась с чванливым видом, посмеиваясь.
Жаб огляделся в поисках камня, чтобы швырнуть ей вслед, но не нашел ни одного, что разозлило его больше всего. Наконец, озябший, голодный и изнемогший от усталости, он нашел пристанище в дупле, из которого с помощью веток и опавших листьев соорудил себе удобную, насколько это было возможно, постель, и крепко проспал в ней до утра.
Глава IX. Все отправляются в путь
Крыса что-то беспокоило, но он не мог понять, что именно. По всем внешним признакам летнее великолепие было еще в полном разгаре, и, хотя на возделанных полях зелень уже уступала дорогу золоту, хотя начала краснеть рябина и рыжеватые мазки там и сям легли на общую картину леса, света, тепла и яркости красок еще ничуть не убавилось, и не наблюдалось пока никаких предвестий наступления холодов. Однако постоянный птичий хор в садах и кустарниках сменился лишь одинокими вечерними песнями немногих неутомимых пернатых исполнителей. Снова принялись отстаивать свои права малиновки, и в воздухе повеяло-таки переменами и расставанием. Кукушки, конечно, замолчали уже давно, но теперь недоставало и других представителей разноголосого братства, которые в предыдущие месяцы составляли неотъемлемую часть местного пейзажа и птичьего сообщества, чьи ряды, казалось, редели день ото дня. Крыс, всегда наблюдательный в отношении всех птичьих миграций, видел, что с каждым днем все больше стай устремляется на юг; даже по ночам, лежа в постели, он различал их движение в небе по нетерпеливому хлопанью крыльев, подчиняющемуся извечному зову инстинкта.
«Гранд-отель» Природы работал сезонно, как и вообще все гостиницы: постояльцы один за другим пакуют вещи, расплачиваются и отбывают, занятых мест за table-d’hôte[8] становится все меньше с каждой последующей трапезой; номера постепенно закрываются, сворачиваются ковры, увольняются нанятые на курортный сезон официанты… Те постояльцы, которые остаются en pension[9], тоже не могут не испытывать на себе влияния этой атмосферы отъездов и прощаний, обсуждения планов, маршрутов и новых мест, обмеления водоема товарищества. Они становятся беспокойными, унылыми и склонными к ворчливости. «К чему эта охота перемен? Почему бы спокойно не остаться здесь, как остаемся мы, и не радоваться жизни? Вы не знаете, каким бывает этот отель вне сезона, как весело живем тут мы, те, кто остаются и имеют возможность видеть то интересное, что случается на протяжении всего года». «Это, без сомнения, правда, – соглашаются отъезжающие, – мы вам даже завидуем, и, может быть, когда-нибудь, в следующем году… Но сейчас у нас уже назначены встречи… И автобус ждет у ворот… Нам пора!» И они уезжают, улыбнувшись и помахав рукой на прощание, а мы начинаем скучать и немного обижаемся на них. Крыс всегда был зверем независимым, привязанным к своей земле; кто бы куда ни уезжал, он неизменно оставался на месте, и тем не менее даже он не мог не ощущать того, что витало в воздухе, и костями не чувствовать влияние происходящего.
Трудно было заниматься чем бы то ни было серьезно в атмосфере всеобщего перемещения. Уйдя от берега, окаймленного густой порослью высоких камышей, стоявших в постепенно мелевшей воде, течение которой становилось все более вялым, он пересек два пастбища, выглядевших пыльными и обожженными, и углубился в обширное море пшеницы, желтой, волнующейся, шелестящей, наполненной тайными передвижениями и тихими шепотками. Он любил бродить здесь, в лесу крепких прямых стеблей, которые поддерживали над его головой собственное, золотое небо – небо, состоящее из массы колосьев, танцующих, переливающихся, тихо шуршащих или клонящихся под порывом ветра и пробегающих мощной волной, а потом снова встающих во весь рост с веселым смехом. Здесь у Крыса тоже было много маленьких друзей, самостоятельное общество, ведущее активную жизнь, полную забот, но всегда находящее свободную минутку, чтобы посплетничать и обменяться новостями с гостем. Сегодня, однако, несмотря на всю свою воспитанность, полевые мышки и хомячки были слишком заняты. Многие усердно рыли тоннели, другие, собравшись небольшими группами, обсуждали планы строительства маленьких зимних квартир, которые должны были быть удобными, но компактными и располагаться поблизости от хранилищ. Некоторые перетаскивали пыльные баулы и бельевые корзины, другие паковали свои пожитки, и везде высились готовые к отправке пирамиды мешков с пшеницей, овсом, ячменем, буковыми и другими орешками.
– Крысик, старина! – приветствовали они его, едва завидев. – Давай помогай, не стой без дела!
– Что это вы тут затеяли? – сердито отвечал Крыс. – Вы же знаете, что рано еще думать о зимних квартирах, до зимы далеко!
– Ну да, знаем, конечно, – смущенно начал объяснять ему один из мышей-полевок, – но всегда лучше позаботиться обо всем заранее, ведь так? Мы должны перенести отсюда всю мебель, имущество и запасы, пока эти ужасные грохочущие машины не начали стричь наши поля. И потом ты ведь знаешь, лучшие квартиры в наше время расхватывают так быстро, что, замешкавшись, можно остаться лишь с тем, что никому не приглянулось, и тогда, прежде чем въехать, придется очень многое отремонтировать, чтобы помещение стало пригодным для жилья. Да, конечно, мы рано затеяли переселение, но ведь это только начало.
– Да бог с ним, с переселением! – воскликнул Крыс. – Вы посмотрите, какой сегодня чудесный день. Поедем покатаемся на лодке, или погуляем вдоль живых изгородей, или устроим пикник в лесу, или еще что-нибудь придумаем.
– Спасибо, но давай не сегодня, – поспешно ответил Мыш. – Может, в другой раз… Когда у нас будет побольше времени…
Презрительно фыркнув, Крыс развернулся, чтобы уйти, споткнулся о шляпную коробку и упал, с языка у него невольно сорвалось крепкое словцо.
– Если бы некоторые звери были внимательней, – весьма холодно произнес Мыш, – и смотрели, куда ставят ноги, они бы не ушибались и не теряли самообладания. Не споткнись еще и о вон ту сумку для инструментов, Крыс! А лучше присядь где-нибудь и подожди. Через час-другой у нас, вероятно, будет больше свободного времени, чтобы уделить тебе внимание.
– «Свободного», как ты выразился, времени у вас, как я вижу, не будет до самого Рождества, – сварливо огрызнулся Крыс и пошел с поля прочь.
В довольно унылом настроении он вернулся к Реке – к своей верной, неизменно текущей старой Реке, которая никогда не паковала вещи, не суетилась и не перебиралась на зимнюю квартиру.
В прибрежном ивняке он заметил ласточку. Вскоре к ней присоединилась еще одна, потом третья. Беспокойно переминаясь с ноги на ногу на ивовой ветке, троица начала серьезно обсуждать план перелета.
– Как, уже? – возмутился Крыс, подходя к ним. – Что за срочность? Это же просто смешно.
– О, если ты подумал, что мы уже улетаем, то это не так, – ответила первая ласточка. – Только составляем планы и готовимся. Обговариваем все: какой маршрут выбрать в этом году, где делать остановки и так далее. В этом – половина удовольствия!
– Удовольствия? – переспросил Крыс. – Вот это мне совершенно непонятно. Если уж так необходимо покидать это приятное место, друзей, которые будут по вам скучать, и уютные дома, в которых вы совсем недавно так удобно устроились, что ж, час пробьет – не сомневаюсь, вы отважно пуститесь в путь навстречу всем невзгодам, неудобствам, переменам и новым приключениям и даже сделаете вид, будто это не такое уж суровое испытание. Но хотеть говорить об этом или даже думать, пока не настала реальная необходимость…
– Тебе этого, естественно, не понять, – сказала вторая ласточка. – Сначала мы ощущаем некое внутреннее волнение, приятное беспокойство; потом одно за другим наплывают воспоминания – словно возвращающиеся домой почтовые голуби. По ночам они влетают в наши сны, а потом кружат вокруг нас и днем. Нам начинает хотеться поделиться ими друг с другом, сравнить, убедиться, что это воспоминания о том, что было на самом деле, и запахи, звуки, названия давно забытых мест постепенно возвращаются и зовут нас за собой.
– А вы не могли бы остаться хотя бы на один этот год? – с надеждой спросил Крыс. – Мы бы сделали все возможное, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома. Вы не представляете, как хорошо мы проводим тут время, пока вас нет.
– Однажды я попыталась остаться, – сказала третья ласточка. – Мне так понравилось место, что, когда пришло время улетать, я отстала от стаи и вернулась. Несколько недель все шло хорошо, но потом!.. Ах, эти длинные утомительные ночи! До дрожи знобкие дни без солнца! Воздух холодный и влажный, и ни единого насекомого на много миль вокруг! Нет, это уже было совсем не так хорошо; храбрость покинула меня, и в одну холодную ненастную ночь я встала на крыло и, подгоняемая сильным восточным ветром, полетела в глубь материка. Когда я пробивалась через ущелья высоких гор, шел сильный снег. Это был суровый полет, но я никогда не забуду то благословенное чувство, которое испытала, когда солнце снова пригрело мне спину и я ринулась вниз, к лежавшим в долине мирным синим озерам, а еще – когда я ощутила вкус первого жирненького насекомого! Прошлое представлялось мне дурным сном, а будущее – сплошным праздником, пока я неделя за неделей летела все дальше на юг – легко, неторопливо, позволяя себе отдыхать столько, сколько хотела, но постоянно следуя зову! И я твердо усвоила урок: никогда в жизни я больше не посмею ослушаться его.