– Да-да, зов Юга! Юга! – мечтательно зачирикали две другие ласточки. – Его песни, его краски, его сияющий воздух! О, помнишь?.. – И, забыв о Крысе, они пустились в бурные воспоминания, а он зачарованно слушал, и что-то разгоралось в его сердце. Он понял, что и в нем завибрировала наконец та струна, которая до поры дремала и о существовании которой он даже не догадывался. Болтовня этих нацелившихся на юг пташек, впечатления, которыми они делились, пусть бледные, полученные из вторых рук, все равно сумели разбудить в нем новое острое чувство, которое пронизывало его насквозь; каково бы это было – хоть на миг ощутить горячее прикосновение настоящего южного солнца, с порывом теплого ветра вдохнуть неповторимые южные ароматы? Закрыв глаза, он позволил себе предаться мечтам, отрешившись от действительности, а когда снова открыл их, река показалась стальной и холодной, зеленые поля – серыми и тусклыми. Но потом преданное сердце, похоже, воззвало к более слабой половине его естества, упрекнув ее в измене.
– Зачем же вы тогда вообще возвращаетесь? – ревниво спросил он ласточек. – Что привлекает вас в наших скудных и скучных невеликих краях?
– А ты думаешь, – ответила первая ласточка, – что, когда приходит пора, мы не слышим иной зов? Зов изобильных лугов, влажных фруктовых садов, теплых прудов, кишащих насекомыми, пасущихся стад, сенокоса и фермерских построек вокруг главного дома с такими гостеприимными стрехами?
– Неужели ты считаешь себя единственным живым существом, – подхватила вторая, – которое страстно мечтает услышать голос кукушки?
– В положенное время, – закончила третья, – мы начинаем испытывать тоску по водяным лилиям, спокойно покачивающимся на поверхности английских рек. Но сейчас все это кажется бледным, призрачным и далеким. Сейчас наша кровь бурлит в такт другой музыке.
Они снова принялись болтать между собой, и на сей раз из их возбужденного щебета представали моря фиалкового цвета, рыжеватые пески и стены, облепленные ящерками.
Растревоженный, Крыс побрел прочь и отсюда; вскарабкался на пологий склон, тянувшийся вдоль северного берега реки, и, улегшись на землю, стал смотреть на горный хребет, кольцом опоясывавший Шотландскую низменность и скрывавший от его взгляда то, что находилось дальше к югу, – до сей поры это был его персональный горизонт, его Лунные горы, его предел, за которым не существовало ничего, что ему хотелось бы повидать или о чем хотелось бы узнать. Сегодня такое желание зашевелилось в его сердце, ясное небо над длинной низкой линией гор запульсировало обещанием, невиданное и неизведанное стало словно бы единственной подлинной реальностью. По эту сторону гор все казалось пустым, по другую расстилалась оживленная и живописная панорама, которую он ясно видел внутренним взором. Какие моря лежат там, за горами – зеленые, волнующиеся, покрытые пенными бурунами! Какие омытые солнечным светом берега, где на фоне оливковых рощ сверкают белые виллы! Какие тихие бухты, по которым скользят величавые корабли, направляющиеся за винами и пряностями к лиловым островам, омываемым томными волнами!
Он встал и снова начал спускаться к реке, но на полдороге передумал и сошел с пыльной тропы в сторону, под прохладную сень густых кустов, которые тянулись вдоль нее. Улегшись тут, он мог помечтать о прекрасных щебеночных дорогах и всем том мире чудес, в который они вели, а еще о всех тех путниках, которые, вероятно, топтали их, и о сокровищах и приключениях, на поиски которых они отправлялись или которые находили нежданно-негаданно там, за горами… за горами!
Вдруг до его слуха донесся звук шагов, и в поле зрения показалась с виду усталая фигура, в которой он узнал своего соплеменника, причем весьма запылившегося. Поравнявшись с Крысом, путник вежливо поприветствовал его в манере, позволявшей предположить в нем иностранца, немного замешкался, а потом с любезной улыбкой сошел с дороги и сел рядом с Крысом в прохладной тени. Он казался утомленным, и Крыс дал ему время отдохнуть, зная, как порой, когда мышцы требуют расслабления, а голова – тишины, звери ценят умение просто молча составить компанию.
Путник был худощав, немного сутул, имел длинные тонкие ноги, остренькую мордочку с морщинками в уголках глаз и маленькие золотые сережки в аккуратных, красивой формы ушках. На нем были трикотажная куртка поблекшего синего цвета и залатанные, испачканные, тоже некогда синие штаны; свои пожитки он нес в узелке из голубого носового платка.
Переведя дух, незнакомец вздохнул, принюхался и осмотрелся вокруг.
– Запах, который несет этот теплый ветерок, – это запах клевера, – заметил он, – звук, который слышен у нас за спиной, – это коровы жуют траву и, проглотив, фыркают, а тот, что доносится издалека, – это звук косьбы. Вон там, на фоне леса, видны сизые дымки, которые поднимаются из труб. Где-то рядом течет река, потому что я слышу голоса шотландских куропаток, а ты, судя по твоему телосложению, – речной моряк. Такое впечатление, что все вокруг дремлет и в то же время идет постоянная работа. Похоже, друг, вы тут живете мирно и благочестиво, и это, безусловно, лучшая жизнь, если вам достает силы воли жить ею всегда.
– Да, именно так, это единственная жизнь, которую стоит прожить, – ответил Крыс мечтательно, но без обычной искренней убежденности.
– Это не совсем то, что я сказал, – деликатно возразил незнакомец, – но нет сомнений, что это действительно превосходная жизнь. Я знаю, что говорю, потому что испытал ее на себе – только что, в течение полугода, – и готов поклясться, что это правда, однако взгляни: повинуясь извечному зову, бреду я на стертых ногах, голодный, прочь от нее, топаю на юг, назад, к старой жизни, той, которая у меня в крови и которая меня не отпускает.
«Неужели и он один из них?» – подумал Крыс.
– А откуда ты сейчас идешь? – поинтересовался он, не осмелившись спросить, куда он направляется, потому что, похоже, точно знал ответ.
– С симпатичной маленькой фермы, вон оттуда, – коротко ответил путник, кивнув на север. – Не подумай ничего плохого. У меня там было все, чего я хотел, все, чего я вправе ожидать от жизни, и даже больше, и все же я иду! Несмотря ни на что, я рад, что отмахал уже много миль и на много часов приблизился к своей заветной цели!
Он не сводил восторженного взгляда с горизонта и, казалось, прислушивался к какому-то звуку, который надеялся услышать оттуда, с материка, так же ясно, как недавно слышал веселую музыку пастбищ и фермерского хозяйственного двора.
– Так ты не из наших, – сказал Водяной Крыс, – не фермер и даже, насколько я понимаю, не наш соотечественник?
– Верно, – ответил незнакомец. – Я мореходная крыса, родом из константинопольского порта, хотя и там я в некотором роде иностранец. Ты слышал о Константинополе, друг? Чудесный город, древний и прославленный. Может, ты знаешь о Сигурде, короле Норвегии, о том, как он привел туда шестьдесят своих кораблей, как проехал со своими людьми по улицам, осененным в его честь балдахинами из пурпура и золота, и как император с императрицей пировали с ним на его корабле. Когда Сигурд собрался возвращаться домой, многие из его матросов-норвежцев остались в Константинополе и вступили в личную гвардию императора. Мой предок, норвежец, тоже остался на одном из кораблей, которые Сигурд подарил императору. Мы всегда были мореходами, поэтому неудивительно, что для меня город, где я родился, не роднее любого другого славного порта, от Константинополя до Лондонской реки[10]. Я знаю их все, и они знают меня. Высади меня в любом из них на берег – и я снова дома.
– Наверное, ты много путешествуешь, – сказал Крыс с растущим интересом. – Месяцами не видишь земли, испытываешь порой недостаток провизии и пресной воды, общаешься с могущественным океаном…
– Ничего подобного, – откровенно признался морской крыс. – Жизнь, какую ты описываешь, совсем не для меня. Я плаваю на каботажных судах, которые редко удаляются от берега на расстояние, откуда он не виден. А больше всего мне нравится веселая жизнь на берегу. Ах, эти южные порты! Их особый запах, стояночные огни в ночи – великолепие!
– Ну, может, так и впрямь лучше, – неуверенно сказал Крыс. – Тогда, если есть настроение, расскажи мне о своей прибрежной жизни. Какой багаж впечатлений может вынести из нее смелое и целеустремленное животное, чтобы на склоне лет согреть старость воспоминаниями, сидя у камина? Потому что, должен тебе признаться, сегодня мне показалось, что моя жизнь ограниченна и скудна впечатлениями.
– Последнее мое путешествие, – начал Крыс-мореход, – в результате которого я и оказался в вашей стране и которое было связано с большими надеждами обосноваться на ферме, может послужить отличным примером всех моих путешествий и кратким изложением всей моей непоседливой жизни. Как обычно, все началось с семейных неприятностей. Был поднят домашний штормовой сигнал, и я предпочел погрузиться на борт маленького торгового судна, направлявшегося из Константинополя к греческим островам и Леванту[11] по античным морям, каждая волна которых несет в себе бессмертную историческую память. То были золотые деньки и благоуханные ночи! Из одной гавани в другую… Везде старые друзья… В жару – дневной сон в каком-нибудь прохладном храме или в руинах древнего водоема. Пиршества с песнями после захода солнца под бархатным небом, усеянным огромными звездами! Потом мы развернулись и поплыли в Адриатику, берега которой окутаны янтарно-розово-аквамариновым сиянием; мы стояли на рейдах в замкнутых бухтах, бродили по благородным древним городам, пока однажды утром не вошли в Венецию по золотой дорожке, которую отбрасывало на воду царственно всходившее у нас за спиной солнце. О, Венеция – прекрасный город, где крысе есть где разгуляться в свое удовольствие! Или, устав от ходьбы, посидеть ночью на берегу Гранд-канала, веселясь с друзьями; воздух полон музыки, небо – звезд, огни вспыхивают и дрожат на блестящих лакированных носах множества гондол, стоящих так тесно друг к другу, что по ним можно перебраться с одного берега на другой! А еда! Ты любишь моллюсков? Ладно, не будем сейчас на этом задерживаться.