[20].
– Прекрасное утро, мэм! – заметила она, поравнявшись с Жабом.
– Осмелюсь сказать, мэм, так и есть! – вежливо отозвался Жаб, двинувшись по дорожке параллельно барже. – Так и есть для тех, кто не находится в ужасной беде, как я. Дело в том, что моя замужняя дочь прислала мне сообщение, чтобы я срочно пришла к ней. Я тут же пустилась в путь, не зная, что у нее стряслось или вот-вот стрясется, но опасаясь худшего; если вы тоже мать, мэм, вы меня поймете. Я бросила на произвол судьбы свою работу – у меня, знаете ли, своя прачечная – и своих малых детей, а должна вам сказать, что нет на свете более озорных и беспокойных дьяволят, чем они, но, как назло, я потеряла деньги и заблудилась, а уж о том, что́ могло случиться с моей замужней дочерью, мэм, мне и подумать страшно!
– А где живет ваша замужняя дочь, мэм? – поинтересовалась хозяйка баржи.
– Она живет у реки, мэм, – ответил Жаб. – Неподалеку от прекрасного дома, который называют Жаб-холлом, это где-то в этих краях. Может, вы слышали?
– Жаб-холл? Так я примерно туда и направляюсь. В нескольких милях отсюда, чуть дальше Жаб-холла, этот канал впадает в реку, оттуда до него рукой подать. Перебирайтесь ко мне на баржу, я вас подкину.
Она подвела баржу вплотную к берегу, и Жаб, рассыпаясь в благодарностях, легко перешагнул через борт и, довольный, уселся на палубе. «Везение и тут не покинуло Жаба! – подумал он. – Я всегда выкручиваюсь из любой ситуации».
– Значит, у вас своя прачечная, мэм? – вежливо уточнила капитанша, снова направляя баржу вперед. – Прекрасный бизнес, замечу я вам, если вы простите мне такую вольность.
– О, у меня лучшая прачечная во всей округе, – хвастливо сказал Жаб. – Все сливки общества посылают мне свою стирку, они меня отлично знают и не стали бы иметь дела ни с кем другим, даже если бы им за это приплачивали. Видите ли, я мастерица своего дела и лично слежу за всем: за стиркой, глажкой, крахмалением, за тем, чтобы тонкие вечерние мужские рубашки выглядели идеально – все делается под моим присмотром!
– Но, разумеется, вы сами не делаете всю эту работу, мэм? – с уважением предположила капитанша.
– О, конечно нет, – небрежно ответил Жаб. – У меня всегда работают двадцать девушек или около того. Но вы же знаете современных девушек, мэм! Дерзкие маленькие нахалки, вот что я о них думаю.
– Я согласна, – горячо поддержала его капитанша. – Но осмелюсь предположить, что вы своих нерях и бездельниц держите в ежовых рукавицах! А сами вы любите стирать?
– Обожаю, – ответил Жаб. – Я просто помешана на стирке. Я чувствую себя счастливее, чем когда-либо, болтая обеими руками по локоть в лохани. И у меня все так легко получается! Никаких проблем! Настоящее удовольствие, смею вас заверить, мэм!
– Как же мне повезло, что я вас встретила! – обрадовалась хозяйка баржи. – Самая настоящая удача для нас обеих!
– Что вы имеете в виду? – нервно-настороженно уточнил Жаб.
– Если говорить обо мне, – ответила хозяйка баржи, – то я люблю стирать так же, как вы, но в отличие от вас мне, естественно, приходится все делать самой, независимо от того, нравится мне это или нет. Вот и верчусь я, как белка в колесе. Мужу моему – лишь бы не работать, лишь бы спихнуть баржу на меня, так что на мои собственные заботы времени у меня почти не остается. По-хорошему, так это он должен был бы сейчас быть здесь и либо править рулем, либо присматривать за лошадью – еще слава богу, что лошади нашей хватает ума самой за собой присматривать. Так вот, вместо всего этого он умотал со своей собакой, решил где-нибудь добыть кролика на обед. Сказал, мол, догонит меня у следующего шлюза. Как же, держи карман шире; раз уж он вырвался на волю со своей собакой, которая еще хуже, чем он, – только я его и видела. Ну и где мне взять время на стирку?
– О, не думайте о стирке, – сказал Жаб, которому вовсе не нравилась эта тема. – Лучше думайте о кролике – о симпатичном молодом жирненьком кролике. Лук у вас есть?
– Не могу я думать ни о чем, кроме стирки, – ответила хозяйка баржи. – Удивительно, что вы говорите о кроликах, когда перед вами открывается такая радостная перспектива. У меня в каюте, в углу, свалена куча грязного белья. Если вы выберете из нее несколько вещиц, ну, самых необходимых – я не осмелюсь называть их при такой даме, как вы, но вы их с первого взгляда сами узнаете, – и, пока мы плывем, потешитесь их стиркой в корыте, это и вам будет в удовольствие, как вы сами сказали, и мне большая помощь. Там же вы найдете все, что нужно: корыто, мыло, чайник на плите и ведро, чтобы зачерпывать воду за бортом. И мне будет приятно знать, что вы занимаетесь любимым делом вместо того, чтобы без толку сидеть здесь, глядя по сторонам, и зевать от скуки.
– А может, вы дадите мне порулить? – в испуге спросил Жаб. – А сами сможете тем временем заняться стиркой. А то, не дай бог, я сделаю что-то не по-вашему и испорчу вам белье. Я-то больше привыкла стирать мужские вещи – это моя, так сказать, специализация.
– Дать вам порулить? – рассмеялась хозяйка баржи. – Так ведь чтобы правильно вести баржу, нужна практика. Кроме того, это скучная работа, а я хочу, чтобы вам было приятно. Нет, вы уж займитесь стиркой, которую так любите, а я буду делать то, что умею, – рулить. Не лишайте меня удовольствия угодить вам!
Жаб оказался загнанным в угол. Он даже начал озираться в поисках возможности сбежать, но до берега было далеко – не допрыгнуть, поэтому он удрученно покорился судьбе. «Если уж на то пошло, – в отчаянии подумал он, – то стирка особого мастерства не требует, любой дурак справится».
Он вытащил из каюты корыто, мыло и прочие необходимые атрибуты, наугад достал из кучи несколько вещей, попытался вспомнить, что ему доводилось видеть через окна прачечной, и приступил к работе.
Прошло полчаса, в течение которых Жаб с каждой минутой становился все более сердитым. Что бы он ни делал с вещами, которые пытался стирать, чище они не становились и, казалось, всячески противились его усилиям. Он пробовал уговаривать их, шлепать и бить кулаками, они лишь насмехались над ним из своего корыта, упорно не желая очищаться от своей греховной грязи. Раза два он нервно оглядывался через плечо на капитаншу, но та неотрывно смотрела вперед, полностью поглощенная ведением своего судна. У Жаба невыносимо разболелась спина, он с ужасом заметил, как сморщилась кожа на его лапках, которыми он так гордился, и пробормотал себе под нос слова, которым не подобало срываться ни с губ прачки, ни с губ жабы, а в довершение всего он в который уж раз упустил мыло.
Взрыв хохота заставил его распрямиться и посмотреть назад. Хозяйка баржи, прислонившись спиной к ограждению палубы, безудержно хохотала, пока по щекам у нее не потекли слезы.
– Я все время наблюдала за тобой, – вымолвила она в промежутке между приступами смеха. – По твоим хвастливым речам я уже давно догадалась, что ты мошенница. Хороша прачка! Бьюсь об заклад, ты и посудной тряпки в жизни не выстирала!
Злоба, которая уже давно бурно клокотала в нем, теперь выплеснулась через край, и Жаб утратил контроль над собой.
– Ах ты, жирная, вульгарная деревенщина! – заорал он. – Не смей разговаривать со мной подобным образом! Я тебе покажу прачку! Знай же, что я – Жаб, знаменитый, всеми уважаемый, высокородный Жаб! Пусть я попал сейчас в трудное положение, но я не потерплю, чтобы какая-то простолюдинка смеялась надо мной!
Женщина придвинулась к нему поближе и пристально всмотрелась в него из-под своего чепца.
– Ну, так и есть! – воскликнула она. – Подумать только! Жуткая, отвратительная, гадкая жаба! Это на моей-то чистейшей барже! Вот этого уже я не потерплю!
Она оторвала свою большую испещренную пятнами руку от румпеля, быстро выкинула ее вперед, схватила ею Жаба за переднюю ногу, а другой – за заднюю. Мир перед глазами Жаба вмиг перевернулся вверх тормашками, баржа как будто порхнула по небу, ветер засвистел в ушах, и Жаб почувствовал, что летит по воздуху, быстро вращаясь.
Вода, когда он наконец шлепнулся в нее с громким плеском, оказалась на его вкус довольно холодной, хотя и недостаточно, чтобы остудить его распалившуюся гордыню и умерить разгулявшийся темперамент. Отфыркиваясь, он всплыл на поверхность, и первым, что он увидел, стряхнув с глаз прилипшую ряску, была толстая тетка, глядевшая на него с кормы удалявшейся баржи и от души хохотавшая. Кашляя и задыхаясь, Жаб поклялся поквитаться с ней.
Прилагая большие усилия, он поплыл к берегу, хотя намокшее ситцевое платье чрезвычайно мешало его продвижению, а когда наконец достиг суши, оказалось, что без посторонней помощи взобраться на крутой скользкий берег довольно трудно. Потребовалось минуты две, чтобы восстановить дыхание, после чего Жаб, поддернув и перекинув через локоть подол мокрой юбки, изо всех сил помчался вслед за баржей, исполненный негодования и жажды мести.
Когда он поравнялся с баржей, женщина все еще хохотала.
– Пропусти себя через отжимной каток, прачка! – крикнула она. – А потом прогладь лицо утюгом. Может, тогда еще сойдешь за приличную жабу!
Жаб не стал терять времени на легковесную перепалку, он жаждал не словесного триумфа, хотя в голове у него вертелась парочка ответов, которые ему хотелось бы бросить в лицо обидчице, он жаждал серьезной мести. То, что ему было нужно, он увидел впереди. Быстро подбежав к лошади, он отвязал от хомута бечеву и отбросил ее, потом легко вскочил лошади на спину и, отчаянно молотя пятками ей в бока, пустил ее галопом в сторону от берега, по изрытой колеями грунтовке, ведущей в чисто поле. Обернувшись лишь однажды, он увидел, что баржа уткнулась носом в противоположный берег канала, а ее хозяйка, дико жестикулируя, вопит: «Стой! Стой! Стой!»
– Эту песню я уже слышал, – рассмеялся Жаб, продолжая пришпоривать лошадь, которая и так неслась во весь опор.
Но кобыла, привыкшая неспешно тащить баржу, не была способна выдерживать такой темп сколько-нибудь долго, и скоро ее галоп сменился рысью, а потом и медленным шагом, однако Жабу и этого было достаточно, поскольку в любом случае он двигался, а баржа стояла на месте. К тому времени он полностью взял себя в руки, полагая, что очень остроумно вышел из положения, и, довольный, тихонько ехал под ласковым солнышком, выбирая окольные дороги и глухие тропы и стараясь не думать о том, как давно он не ел ничего существенного, пока канал не остался достаточно далеко позади.