Вызывающе безнадзорный автомобиль стоял посреди двора. Работники конюшен, как, впрочем, и другие работники, все до единого были на обеде. Жаб стал медленно описывать круги около машины, изучая ее, критикуя и глубоко размышляя над сделанными наблюдениям.
– Я удивлюсь, – пробубнил он вскоре, – я удивлюсь, если машина этой марки легко стартует.
В следующий миг, с трудом понимая, как это произошло, он уже держал в руках руль и его ощупывал. Как только родной звук рванул наружу, былая страсть охватила и тело, и душу Жаба. Он ощущал себя точь-в-точь как во сне, невероятным образом попав на водительское сиденье. Будто в бреду, дернул рычаг, прогнал машину по двору, дальше – под арку. Смысл правды или неправды, страхи очевидных последствий – все куда-то отодвинувшись, исчезло. Он увеличил скорость – машина послушно сожрала улицу, еще вперед, выпрыгнула на горку, полетела по открытой местности. Он с удовольствием осознал, что он опять Жаб, непревзойденный террорист Жаб, сокрушитель, Лорд одиночной колеи. Отныне все должно было уступить ему дорогу или быть смятым в лепешку. Он загорланил песню, и автомобиль подхватил ее своим густым гудением. Под ним проносились мили, и ему дела нет, куда они деваются. Он дождался своего часа, и теперь все равно, что за этим часом последует.
– По моему глубокому убеждению, – твердо заметил Председатель Суда Магистратов, – в этом вполне очевидном деле существует единственная неопределенность: сумеем ли мы в должной мере дать прочувствовать неисправимому плуту и отъявленному хулигану, которого вы видите на скамье подсудимых, всю тяжесть содеянного. Позвольте напомнить о предъявленных ему обвинениях. Во-первых, кража дорогого автомобиля. Во-вторых, опасное его вождение. В-третьих, оскорбительно грубое обращение с местной полицией. Мистер Секретарь, внесите, пожалуйста, ясность, каким самым суровым наказанием карается каждое из этих правонарушений. Разумеется, без тени какого-либо снисхождения к обвиняемому. О смягчающих обстоятельствах здесь не может быть и речи.
Секретарь почесал пером нос.
Некоторые полагают, – начал он, – что кража автомобиля это – тягчайшее преступление. Такое заключение, конечно, имеет все основания. Но оскорбить полицию?! Это значит, преступить закон сверх всякой меры! И с этим надлежит считаться. Предлагаю подвести итог следующим образом: двенадцать месяцев за угон автомобиля, три года за опасное вождение и пятнадцать лет за дерзость полиции. Согласно представленным суду свидетельским показаниям, эта дерзость была в высшей степени нахальной. Таким образом, если принять во внимание хотя бы одну десятую из того, что показала свидетельская ложа /а лично я во внимание больше и не принял/, то все три срока при тщательном сложении дадут итог в девятнадцать лет…
– Высший класс! – одобрил Председатель.
– Однако, будет лучше, если округлить до двадцати, так вернее, – сделал вывод Секретарь.
– Исключительно разумное предложение, – поддержал Председатель. – Заключенный! Возьмите себя в руки, попытайтесь встать прямо. Вы осуждены на двадцать лет. И смотрите, если вы снова предстанете перед нами, то будете осуждены еще строже!
После этих слов неумолимые служители закона промаршировали к беспомощному Жабу, сковали его цепями и, несмотря на пронзительные протестующие вопли, выволокли из здания суда. Его тащили через базарную площадь, где праздная толпа, такая солидарная с разыскиваемым преступником и такая беспощадная к уже пойманным, закидала его своими морковками и насмешками. Потом его освистывали школьники. И невинные личики их светились от удовольствия, поскольку они всегда поступают по-джентльменски со всяким, кто попадает в трудное положение. Его гнали через тоскливо скрипящий подъемный мост под остроконечные решетки опустившихся за ним ворот, под хмурую арку зловещего старого замка, чьи средневековые башни парят высоко в небе. Потом – через караульные помещения с гогочущими солдатами. Потом – мимо часовых, которые покашливали с леденящим душу сарказмом. Потому как, чем же еще часовой, стоящий на посту, может выразить свое презрение к преступнику?! Потом погнали наверх по изношенным от времени крутым ступеням мимо человека с мушкетом; в шлеме и в латах из стали. Тоже, между прочим, бросившего явно угрожающий взгляд через свое забрало. Затем миновали множество дворов, где сбившиеся в своры собаки молотили воздух лапами, пытаясь к нему прорваться. Шли мимо старых служак, чьи алебарды были прислонены к стене, а сами они дремали после кружки коричневого пива и порции паштета. Все дальше и дальше – мимо раздевалки и мимо комнаты пыток… мимо прогала, который вел к эшафоту… и так прямо к двери закоптелой темницы в самом центре громадной крепости. Наконец, они остановились рядом с тюремщиком, который сидел и вращал на пальце связку могучих ключей.
– Эй, ты! – проговорил сержант полиции, снимая шлем и обтирая потный лоб. – Очнись, старая гагара, и прими от нас этого гнусного Жаба, криминального проныру и непревзойденного наглеца. Следи за ним и опекай его со всем мастерством, на какое способен. Продемонстрируй всю свою сноровку, седая твоя борода. Будь начеку, иначе своей безмозглой башкой за него ответишь!
Тюремщик мрачно кивнул, положил вялую руку на плечо несчастного Жаба, и ржавый ключ скрипнул в замочной скважине. Тяжелая дверь лязгнула, отгородив их. Жаб оказался в глухой подземной темнице, самой крепкой и самой надежной во всей Благословенной Англии.
VII. Свирель на рассвете
Прячась в тёмной каёмке прибрежных ив, крапивник насвистывал свою нежную песенку. Вечер уже перевалил за десять часов, но небо всё ещё цепляло и удерживало шлейф уходящего светила, а смягчённый послеполуденный зной нехотя рассеивался как от прикосновения прохладных пальцев короткой летней ночи.
Крот, блаженно вытянувшись, лежал на берегу, всё ещё изнемогая от напряжения неистово жгучего безоблачного дня, и ждал возвращения друга. В обществе нескольких приятелей он провёл немало времени на реке, предоставив возможность Водяному Крысу посетить Выдра. И он уже разок забега́л домой, но застал дом пустым и тёмным, без каких-либо следов хозяина, который явно засиделся. Жарко было даже подумать о том, чтобы оставаться внутри, поэтому Крот улёгся на холодные листья щавеля и стал перебирать в уме недавние события, размышляя о том, насколько славными они были.
Внезапно сквозь шелест высушенных трав до него донеслась чья-то лёгкая поступь.
– О, благословенная прохлада! – проговорил Крыс (а это был он), и он уселся на берегу чем-то явно поглощённый и озабоченный.
– Вы, конечно, оставались на ужин? – выждав минутку, поинтересовался Крот.
– Естественно, – не отрывая взгляда от реки, сказал Крыс. – Они и слушать не хотели, о том, чтобы позволить уйти раньше. Вы ведь знаете, насколько они всегда любезны. Они делали всё от них зависящее, чтобы мне было весело вплоть до самого ухода. Но я чувствовал себя последней скотиной, поскольку совершенно точно сознавал, что, хоть и пытаются они это скрыть, но они глубоко несчастны. Крот, я боюсь, что у них горе. Снова пропал маленький Портли. А вы, наверное, помните, как много думает о нём отец, даже если и словом об этом не обмолвится.
– Неужели опять этот взбалмошный ребёнок…? – ничуть не опечалившись, переспросил Крот. – Насколько мне известно, что-то подобное с ним уже бывало. К чему устраивать все эти трагедии? Не первый раз он сбивается с дороги, а потом объявится, как ни в чём не бывало, мальчишка он смышленый. И кто его обидит? В округе все его знают и любят, как и самого́ старого Выдра. Можно быть уверенным, что любое животное, которое ему встретится, подскажет самое верное направление. Если помните, то и мы как-то обнаружили его далеко от дома, причём самообладанию этого сорванца можно позавидовать.
– Да, но на сей раз всё обстоит куда серьёзней, – степенно возразил Крыс. – Он отсутствует уже несколько дней. Выдры разыскивали его повсюду: и на холмах, и в оврагах – всё безрезультатно. На мили вокруг они опросили всех жителей, но пока что никто о нем ничего не слышал. Само собой, Выдр взволнован куда больше, чем показывает. Мне удалось из него вытянуть, что юный Портли только-только выучился плавать, и я подозреваю, что ему запала мысль о плотине. Водохранилище сейчас заполнено, а вода манит ребёнка. И ещё там повсюду натыканы эти… западни и прочие штучки… вы знаете. Выдр не переживал бы так ни за одного из сыновей, случись это дело несколько раньше. А сейчас у него с нервами явный непорядок. Когда я уходил, он пошёл вместе со мной, сказал, что хочет глотнуть воздуха, и рассуждал только о пользе кислорода. Хотя нельзя это было не заметить, что ему плевать на кислород. Поэтому я терпеливо за ним тащился и выуживал из него по капельке. Пока, наконец, не узнал всё. Он собирается провести ночь у брода. Вы помните старый брод, которым пользовались до того, как они построили мост?
– Конечно, и очень хорошо, – сказал Крот. – Но почему он выбрал именно это место?
– Да, вроде бы, как раз там он и давал Портли первые уроки плавания, – объяснил Крыс. – На том мелководье, на песчаной косе около берега. И как раз там он обучал его искусству рыбной ловли. Маленький Портли поймал свою первую рыбу, которой очень гордился. Ребёнок обожал спорт… и Выдр полагает, что если он сейчас где-нибудь и болтается… если он вообще сейчас где-нибудь есть, бедный малый… то, скорее всего, он выберет именно брод, который ему всегда так нравился. Или, что тоже не исключено, чисто случайно мог проходить мимо и заиграться. Потому-то Выдр и караулит там каждую ночь и наблюдает, так… на всякий случай, как вы понимаете… мало ли…
Они помолчали, задумавшись об одном и том же… об одинокой скорбящей душе, притулившейся у брода, ожидающей и ожидающей долгие ночи напролёт… мало ли…
– Что ж, – наконец сказал Крыс, – наверное, пора подумать и об отдыхе, – но при этом не сделал ни малейшей попытки сдвинуться с места.