В дальнейшем разговоров между ними прибавилось. Дочка тюремщика преисполнилась к нему ещё большей жалостью. Она считала великим позором запереть такое маленькое существо в тюрьму и всего лишь за проступок, казавшийся ей весьма тривиальным. Жаб, конечно, при своём самомнении полагал, будто заинтересованность в нём происходит от растущей к нему нежности. Трудно было побороть сожаление, что социальная бездна между ними настольно широка. Миловидная девушка, по всей вероятности, увлеклась им слишком сильно.
Однажды утром она явилась особенно задумчивой. Отвечала невпопад, и даже, как показалось Жабу, не проявила должного интереса к его осторожным на этот счёт комментариям./
– Жаб, – сказала она неожиданно, – послушайте, пожалуйста. У меня есть одна тётя, она прачка.
– Так, так, – проговорил Жаб снисходительно и очень приветливо. – Ничего, пустяки, не думайте об этом больше. У меня есть несколько тёть, которым следовало бы стать прачками.
– Да остановитесь вы, Жаб, – перебила его девушка. – Вы так много говорите и, главное, постоянно забиваете мне голову. Как я вам уже объяснила, у меня есть тётя, прачка. Она обстирывает всех заключённых в этой тюрьме… мы стараемся придержать для семьи любой бизнес, понимаете? Собирает бельё она в понедельник утром, а разносит в пятницу вечером. Сегодня четверг. Теперь вот что пришло мне на ум: вы очень богаты… по крайней мере, вы мне не раз об этом рассказывали… а она очень бедная. Несколько фунтов ничего для вас не значат, тогда как для неё это очень много. И вот я думаю, если она будет как следует приближена… подкуплена… я это хочу сказать, я полагаю, вы, животные, тоже прибегаете к этому слову… так вы могли бы прийти с ней к какому-то соглашению… например, она могла бы дать вам своё платье, шляпку и прочее… и вы могли бы убежать из тюрьмы как вполне официальная прачка. Вы во многом похожи на неё, особенно фигурой.
– Ну, нет, – задиристо возразил Жаб. – Моя фигура здесь ни при чём… да мне это и не надо!
– Тогда возьмите мою тётю, – вспылила девушка. – больно ей это надо! Всё это лишь для вашей пользы! Я жалею вас и пытаюсь вам помочь, а вы мне платите чёрной неблагодарностью!
– Да, да, вы правы! Спасибо, в самом деле! – покладисто осел Жаб. – Но посмотрите, что ж такое получается! Вы представляете себе мистера Жаба из Жаб Холла, странствующего по дорогам в костюме прачки?
– Хорошо, тогда сидите здесь как Жаб из Жаб Холла, – взорвалась девушка. – Может, вас когда-нибудь вывезут отсюда в карете!
Жаб озадаченно призадумался, начал что-то соображать.
– Вы хорошая, добрая, умная девушка, – сказал он, – а я действительно надменный глупый жаб. Будьте так любезны, представьте меня своей тёте. Я не сомневаюсь, что с этой достойной леди мы придём к обоюдному согласию.
Следующим вечером девушка ввела в камеру женщину, в руках которой был увязанный в полотенце свёрток. Старую даму заранее подготовили к беседе, а вид настоящего золотого соверена, который Жаб намеренно положил на стол, практически довершил дело. Остались детали. Взамен денег Жаб получил хлопковое платье, фартук, шаль и жухлый чёрный капор. Единственным условием леди было, чтобы её связали, затолкали в рот кляп и свалили в угол. Этой не ахти какой убедительной хитростью она вопреки подозрительной ситуации надеялась обезопасить себя и сохранить своё положение.
Жаб уже ликовал. Ему предоставили возможность покинуть тюрьму, не нарушив собственного стиля, с незапятнанной репутацией рискового парня. Он рад был помочь и дочери тюремщика, и её тёте, лишь бы на его счету было побольше жертв собственной безотчётной отваги.
– Теперь ваш черёд, Жаб, – сказала девушка. – Снимайте пиджак и жилет, вы и без него достаточно толстый.
Давясь смехом, она перешила петли и крючки, с трудом втиснув Жаба в ситцевое платье. Привела в порядок шаль, скрестив её на груди и профессионально обвязав поясницу. Соединила ленты капора под подбородком.
– Вы точное её отражение в зеркале, – покатываясь, сообщила она. – И не задавайтесь, я уверена, что вы и наполовину никогда не выглядели так респектабельно. А теперь, до свидания, Жаб, и счастливо! Идите назад по той дороге, по какой пришли. И если кто-нибудь скажет вам что-нибудь такое… ну, как они это делают обычно, будучи заурядными мужчинами, то можете, конечно, отшутиться. Но не забывайте, что вы одинокая вдова и вам легко о себе составить нелестное мнение.
С замирающим сердцем, но твёрдым шагом, поскольку умел быстро приноравливаться ко всему, Жаб отправился на самое что ни на есть отчаянное предприятие. Но скоро он приятно удивился. Несмотря на то, что и положение, и пол (главные предметы его гордости) были круто сменены, все довольно просто складывалось.
Коренастая фигура прачки в её обычном хлопковом наряде для всех дверей и ворот оказалась паспортом. И даже, когда Жаб замешкался и не знал, какое выбрать направление, тюремщик, собравшийся было пойти попить чаю, посоветовал ему живенько идти прямо, а не толкаться здесь до ночи. Безобидные насмешки и колкие реплики, на которые он должен был как-то реагировать, разумеется, стали главной опасностью. Жабу, животному с ярко выраженным собственным достоинством, все эти поддразнивания казались бестактными, жалкими и двусмысленными. Однако он поддерживал их, через силу приспосабливая свой ответный юмор предполагаемому уровню компании.
Создалось впечатление, что прошло несколько часов, прежде чем он миновал последний двор, отверг назойливые приглашения из последней караулки и увернулся от выставленного ружья самого последнего тюремщика, который умолял о прощальном объятии. Наконец, он услышал, как за спиной в огромных внешних воротах захлопнулась калитка, ощутил озабоченным лбом свежее дуновение и понял, что свободен.
Испытав головокружение от успеха, он направил стопы к городским огням, толком не зная, что теперь следует предпринять, но будучи уверенным лишь в одном – следует как можно быстрее уходить от покинутой леди с её мудрёным народным характером.
Он шёл по улочке, следя за светофорами, и вдруг его уши уловили фырканье… пыхтение… скрежет переводимых на запасной путь товарных платформ… «Ага! (мгновенно подумал он) Это – уже удача! Железнодорожный вокзал – та вещь, которая в данный момент попросту необходима! Не нужно идти через весь город, поддерживать унизительные диалоги и в пользу чужой глупости жертвовать самоуважением.»
Подойдя к станции, он заглянул в расписание и узнал, что поезд, следующий в направлении его дома, отправляется через полчаса. «Ещё одна удача!» – возликовал Жаб. Воодушевление охватило его, и он решительно двинулся в кассу за билетом.
Он назвал пункт, по его расчётам ближе всего расположенный к местности, в которой Жаб Холл был основной примечательностью, и механически перебрал пальцами там, где следовало находиться пиджачному карману. Неожиданно пальцы его наткнулись на ситцевые сборки, с чем благородное чванство не вязалось. Платье… про что он основательно подзабыл и что стёрло на нет все его помыслы. Как в кошмаре, он взорвался от странной непредсказуемости. Враз покрывшись бисеринками пота, он попросил стакан воды и не забыл при этом улыбнуться.
Другие путешественники, выстроившиеся за ним в длинную очередь, делали между тем нетерпеливые замечания, уместные, и не очень. Наконец, сам не зная как… он не мог понять как… преодолел препятствие и достиг цели… добрался туда, где извечно помещались карманы жилета… и нашёл… нет, не деньги… в этой штуке не было не только кармана, но даже жилета, чтобы хранить в его кармане деньги!
С ужасом он вспомнил, что оставил и пиджак, и жилет в камере. А вместе с ними – свою записную книжку, ключи, карманные часы, спички, пенал – короче, всё, что наполняло смыслом его существование, что отличало почтенное животное от более низменного «однокарманного» или «бескарманного».
В прекрасно усвоенной им манере выкручиваться он сделал попытку скомбинировать Сквайра с Преподавателем Колледжа:
– Послушайте! Мне кажется, мой кошелёк дома. Не дадите ли вы мне билет с тем условием, что деньги я вам пришлю завтра? Меня в этих краях хорошо знают.
Клерк вначале посмотрел ему в лицо, потом на жухлый чёрный капор и рассмеялся.
– Я думаю, вас действительно хорошо знают в этих краях, – сказал он, – если вы частенько прибегаете к таким фокусам. Будьте добры, отойдите от окошка, мадам. Вы мешаете другим пассажирам.
Старый джентльмен, который давно тыкал пальцем в спину, осмелев, отодвинул его в сторону. И что особенно покоробило Жаба, адресовался к Нему, как к «своей милочке»!
Вконец расстроившись, он пустился блуждать по платформе, и слёзы ручейками стекали у него по обеим сторонам носа. «Как это плохо, – (думалось ему), – как же плохо быть в одном шаге от безопасности, почти дома, и упустить эту возможность из-за паскудного неверия официального лица, из-за каких-то нескольких шиллингов».
Очень скоро побег его раскроется, сам он будет пойман, обруган, закован в цепи, снова помещен в тюрьму. И начнётся… хлеб-вода-солома. Стражников и наказаний только удвоится. И о, какие саркастические замечания выскажет девушка!
Что же делать?! На ногу он не быстр, фигурой, к несчастью, слишком приметен. Может быть, скорчиться и втиснуть себя под сидение? Он видел, как к такому способу прибегали школьники, когда деньги, выданные родителями, растекались по другим надобностям. Размышляя обо всём этом, он дошёл до самого паровоза и рядом с его лоснящимся боком заметил дородного машиниста с большой жестяной маслёнкой и куском ветоши.
– Здорово, мамаша! – окликнул тот. – Что за горе? Вы не выглядите веселой!
– О, сэр! – окончательно расплакался Жаб. – Я бедная несчастная вдова. Я потеряла все свои деньги и не могу заплатить за билет. А я должна быть сегодня вечером дома… как угодно, и что бы ни случилось… ещё как должна, я просто обязана! О, дорогой! О, дорогой!
– Да, похоже, дело швах, – нахмурившись, сказал машинист. – Потерять деньги… и лишиться возможности попасть домой… к детишкам, которые, верно, заждались?