– Да, так, – всхлипнул Жаб. – И они, должно быть, голодны… и играют со спичками… и передрались… и опрокинули все лампы – как обычно!
– Хорошо, я подскажу вам решение, – проговорил машинист. – Вы, вроде бы упомянули, что по профессии – прачка. А я машинист, как видите. И нельзя не согласиться, что это чертовски грязная работа. Расходуется уйма рубашек, моя хозяйка совсем выбилась из сил. Если вы постираете мне несколько штук, когда попадёте домой, а потом вышлете – я обеспечу вам поездку на моём паровозе. Это противоречит правилам Компании, но в подобных случаях мы не очень щепетильны.
Несчастье Жаба сменилось восторгом, Он нетерпеливо взобрался по блестящей лестнице в кабину. Никогда в своей жизни ему не приходилось стирать рубашки. Даже, если бы он в лепешку расшибся, ни за что не сумел бы этого сделать. Да он и не собирался браться за это. Он только подумал: «Когда я укроюсь в Жаб Холле и набью все карманы деньгами, я пришлю этому парню достаточно, чтобы ему хватило не только на стирку, но и на покупку новых, куда более лучших.»
Наконец, кондуктор поднял флажок. Машинист ответил бодрым свистком, и поезд отъехал от станции. По мере того, как скорость возрастала, поля и деревья сменяли друг друга быстрей и быстрей. Жаб, безразличный к проносившемуся пейзажу с радостью думал о том, что каждое мгновение делает его всё ближе и ближе к Жаб Холлу, к сочувствующим друзьям, к звону монет, к мягкой постели, к похвалам и восхищению по поводу его рассказов о собственной мудрости. Сам не сознавая, что творит, он начал подпрыгивать и выкрикивать куплеты… к великому, надо сказать, удивлению машиниста, который перевидал немало прачек на своём веку, но ни одну не мог сравнить с этой.
Покрыли уже достаточно миль. Жаб помышлял о вкусном ужине, когда неожиданно заметил, что машинист с недоумением изучает пространство по обе стороны поезда. Затем он увидел, как тот вскарабкался на кучу угля, выглянул через люк и повернулся Жабу.
– Очень странно! Наш поезд в этом направлении сегодня последний, но я готов поклясться, что слышу другой, который следует за нами!
Жаб мигом прекратил свои ужимки, сделался серьёзным и даже унылым. Тупая боль, стукнувшая вдруг в поясницу, передалась ногам, вызвав острое желание присесть и отвлечься от возможных случайностей.
Над крышей состава показалась луна, и машинист выкрикнул:
– Сейчас всё видно! Это паровоз, он на нашем пути, идёт с большой скоростью. Такое впечатление, что он нас догоняет!
В страстном желании непременно победить Жаб скорчился в угольной пыли, усиленно соображая.
– Скоро они догонят нас! – сообщил машинист. – Локомотив заполнен народом! Мужчины, вроде как древние стражники, размахивают алебардами. Полицейские в шлемах махают дубинками. Какие-то странно одетые люди в котелках – заметно даже на расстоянии, детективы, вращают револьверы. Все чем-то вертят и кричат: «Стоп, стоп, стоп!»
Немедля, Жаб среди комьев угля рухнул на колени, воздел к небу сжатые в мольбе лапы:/
– Спасите меня, только спасите меня, милый дорогой Мистер Машинист, и я во всём вам признаюсь! Я не прачка, как прикидывался! У меня нет детей ни непослушных, ни послушных! Я Жаб… широко известный и популярный мистер Жаб, землевладелец! Я только что сбежал из тюрьмы, благодаря лишь своему уму и смелости! Из отвратительной темницы, куда меня бросили мои враги! И если те парни на том паровозе снова меня захватят, опять начнутся цепи, хлеб-вода-солома и другие лишения для бедного несчастного Жаба!
Машинист строго смерил его взглядом и приказал:
– А теперь рассказывайте всю правду: за что вас посадили в тюрьму?
– Это пустяк, – густо краснея, проговорил Жаб. – Я только позаимствовал автомобиль, пока владельцы завтракали. Он не был им нужен в то время! И я не думал его воровать, честное слово. Но эти люди… особенно судьи… они придерживаются таких крайних взглядов на романтические поступки…
Машинист стал ещё строже, чем раньше, и очень серьёзно проговорил:
– Я опасаюсь, что вы действительно безнравственный жаб. Если по справедливости, то я должен вас сдать правоохранительным органам. Но вы, я вижу, сейчас в глубоком горе, поэтому я вас пощажу! Мне безразличны как автомобили, так и полицейские, когда я на паровозе. Но слёзы животного меня просто угнетают, они смягчают моё сердце. Поэтому, Жаб, придите в себя! Я все сделаю, чтобы вас выручить!
Он начал ожесточённо швырять в топку уголь, пламя заревело и из трубы посыпались искры. Он метался, загребал, отчаянно кидал снова и снова, но преследователи неумолимо приближались. Иссякнув, он вздохнул, отёр лоб клоком ветоши и произнёс:
– Я боюсь, Жаб, у нас с вами ничего не получится. Видите, как легко они идут, их машинист более опытен. Нам остается одна возможность, и это для вас – единственный шанс, поэтому слушайте внимательно! Очень скоро мы подойдём к длинному тоннелю, по выходе из него начнётся густой лес. Перед тоннелем я дам максимальную скорость, а те ребята, натурально, сбавят её, чтобы, упаси бог, в нас не врезаться! Когда же минуем тоннель, я сброшу пар и нажму на тормоза так сильно, как только сумею. Наступит самый ответственный момент: вы должны будете спрыгнуть и скрыться в лесу прежде, чем они выскочат и вас увидят. Потом уж я опять наберу скорость, и пусть они гонят за мной так долго как им хочется и так быстро, как смогут. Теперь внимание, будьте готовы прыгать, когда я скомандую!
Он ещё разок подбросил уголька. Поезд влетел в тоннель, засвистел, загрохотал, забарабанил. Потом вырвался на свежий воздух под спокойный лунный свет через густой и темный лес по обе стороны дороги. Нажав на тормоз, Машинист выпустил пар, Жаб занял нижнюю ступеньку, и когда скорость стала почти прогулочной, он услышал, крик: «Ну, прыгайте!»
Жаб спрыгнул и, немного прокатившись по насыпи, поднялся живым и невредимым. Осторожно глянув из зарослей, он заметил, как его поезд быстро прибавил скорость и исчез. Затем из тоннеля, скрежеща и раскачиваясь на стыках, со всей своей пёстрой командой выскочил преследователь. Все они по-прежнему размахивали чем ни попадя и орали: «Стоп, стоп, стоп!» Жаб проводил их взглядом и впервые с тех пор, как его бросили в тюрьму, искренне расхохотался.
Но скоро он посерьёзнел, когда осознал, что уже очень поздно, темно и холодно, а он один-одинёшенек в незнакомом лесу, без денег, без возможности поужинать, всё еще далёкий от друзей и дома. Мертвенное молчание после недавнего рёва и тряски шокировало. Но он ни за что не осмелился бы покинуть свое укрытие. Напротив, он углубился в лес с мыслью оставить железную дорогу как можно дальше.
После стольких недель, проведенных без общения с природой, он нашёл лес чужим, неприветливым и даже насмешливым. Ночные действующие на нервы звуки приводили к мысли о том, что лес кишмя кишит тюремщиками. Сова, хлопнув крыльям, коснулась его плеча, заставив подпрыгнуть от ужаса. Затем, как мотылёк, перелетела куда-то дальше, похабно рассмеявшись при этом: «Хо! Хо! Хо!» Неожиданно ему повстречалась лисица, которая оглядела его с головы до ног и нагло хмыкнула:
– Привет, прачка! На прошлой неделе мы не досчитались одного носка и наволочки. Смотри, чтоб этого не повторилось!
Жаб рассвирепел, бросился искать, чем бы в нее запустить, но не найдя ничего, сильно огорчился. Наконец, голодный, холодный, полностью выбившийся из сил, он набрёл на убежище в дуплистом дереве, где из ветвей и старых листьев смастерил себе на скорую руку постель, шумно вздохнул и забылся.
IX. Странники
Водяной Крыс сделался вдруг беспокойный и не знал отчего. Лето было /еще в полном разгаре, и, хотя на возделанных акрах земли зеленое постепенно склонилось к золотому… несмотря на то, что рябина краснела, а в кроны деревьев тут и там приобретали рыжие подпалины – тепла и красок было ничуть не меньше, чем прохлады и чистоты надвигавшейся перемены года. Дружный хор птичьего населения рощиц и садов уступил место случайному вечернему песнопению нескольких пока не слишком утомленных исполнителей. Снова начала заявлять о себе малиновка. Кукушка, естественно, теперь подолгу молчала. Маленькое общество других пернатых, на несколько месяцев вжившееся в привычный ландшафт, скучало тоже. И дни, которые чередовались один за другим, постепенно укорачивались. Крыс, всегда такой внимательный ко всяким фланговым движениям, заметил, что исподволь начинает внедряться некая южная тенденция. Теперь даже ночью, лежа в постели, он не мог не думать о том, что, проходя в темноте, наверняка подслушал бы удары нетерпеливых крыльев, покорных властному зову.
Природный Гранд отель, как и всякий отель, имеет свои законы. Все гости друг за дружкой, как положено, платят по счету и уезжают. А места за обеденным столом раз от раза освобождаются. Убранство комнат складывается в шкафы, ковры закатывают в рулоны и поднимают на антресоли. Официанты уволены. А гости, которые остаются на пансионе до следующего сезона, ничем не могут помочь, поскольку сами находятся в состоянии аффекта от прощаний, бесконечного взвешивания планов и обсуждения достоинств предстоящих маршрутов и новых пристанищ. Любой тут сделается унылым и раздражительным.
К чему такая жажда перемен? Что бы здесь ни остаться? Ни унять свои капризы?! Что бы ни познать отель вне сезона? Что бы ни поверить тем парням, которым и здесь хорошо в любое время года? «Все очень правильно, – ответят они вам, – мы им почти завидуем… но когда-нибудь, в следующий раз, возможно… а теперь у нас обязательства… и автобус вон уже ждет у дверей… так что прощайте!» Отчалят, с улыбкой помахав вам рукой, а вы посторонитесь с чувством огорчения. Крыс был самостоятельным животным, тяготевшим к земле. И кто бы там куда ни уходил, он всегда оставался. Хотя не мог не замечать того, что творится вокруг. Он даже испытывал в этой связи какое-то волнение в конечностях.
Трудно было с этими перелетами на чем-нибудь сосредоточиться. Оставляя берег, где лениво высились густые камыши, он скитался по родным местам, пересекал пастбище – другое, уже смотревшееся пыльным и выжженым и вверял себя огромному морю пшеницы, желтой, волнистой и шумливой. Он любил блуждать по этому лесу тугих и сильных стеблей, которые смыкались над его головой, образуя свое собственное золотое небо… Это небо одинаково легко вальсировало и трепетало, вскидывалось и ходило ходуном под напором беспутного ветра. Здесь таилось тоже немало друзей, тоже целое общество, ведущее полноценную жизнь, но никогда не отказывающее в удовольствии посплетничать и обменяться новостями с гостем. Однако сегодня, хотя все правила приличия были соблюдены, полевые мыши и хомяки выглядели тоже о-о-чень хлопотливыми. Копошились, рыли какие-то туннели, собирались в группки, просматривали планы, чертежи взятых в наем кварт