ир, удобно расположенных близ складов, волокли пыльные сундуки, таскали корзины с одеждой. Повсюду – готовые для транспортировки груды вещей, узлы, горы пшеницы, овса, ячменя, буковых семечек и орехов.
– Здорово, Крыс! – закричали они, наконец, заметив его. Не стойте пнем, подключайтесь!
– Что за игры вы тут развели? – строго спросил Водяной Крыс. – Вы ведь знаете, что еще не время думать о зимних квартирах!
– О да, мы знаем, – довольно смущенно взялась объяснять полевая мышь. – Жаль, что все это пришлось на такую хорошую погоду, не так ли? Но мы действительно должны собрать мебель и разные припасы, чтобы все это вывезти прежде, чем на поле придут их ужасные машины. И потом, вы ведь знаете, что лучшие квартиры мгновенно расхватываются в наши времена. Протянешь – так получишь абы что… а там еще такая масса недоделок. Умаешься, пока удастся обжиться. Конечно, еще не припирает, мы понимаем, мы только готовимся к старту.
– Сплошные старты, – пробубнил Крыс. – В такой чудесный день! Сходили бы лучше погрести, просто погулять или пикничок какой в лесу организовали.
– Нет, только не сегодня, – торопливо вмешался ее друг. – Хотя в другой день, почему бы и нет… когда у нас будет побольше времени.
Крыс презрительно фыркнул, отошел вразвалку, но неожиданно споткнулся о шляпную коробку и упал с довольно неблагородными комментариями.
– Если бы некоторые были поосторожней, – с очевидной холодностью заметила полевая мышь, – и смотрели бы себе под ноги, то и ноги были бы целы, и при дамах не забывались бы. Обратите внимание еще и на тот вещевой мешок, Крыс! Лучше б вам вообще посидеть где-нибудь в сторонке. Через час-другой мы разгрузимся чуточку и сможем уделить вам побольше внимания.
– Вы не «разгрузитесь», как вы это называете, вплоть до самого Рождества, – брюзгливо парировал Крыс, высматривая одновременно дорожку.
В подавленном настроении он возвращался к своей реке… верной уравновешенной старой реке, которая ничего не пакует, никуда не готовится и не рвется в какие-то зимние квартиры.
В зарослях ив, тесно сплотившихся на берегу, он заметил ласточку. К ней подлетела другая… затем – третья. И птицы, усевшись на одной ветке, затараторили горячо, но вполголоса.
– Что, уже? – спросил Крыс, вскарабкавшись к ним наверх. – Ну и спешка! Я бы назвал ее просто смехотворной.
– О, мы еще не уезжаем, если вы это имеете в виду, – ответила первая ласточка. – только планы строим, да кое-что согласовываем. Обсуждаем, видите ли, какой в этом году выбрать маршрут, где сделать остановки и тому подобное. Это не так уж и смешно!
– Не так, да? – переспросил Крыс. – А я думаю, что это очень смешно. Во всяком случае, я так понимаю. вы собираетесь покинуть это чудесное место; друзей, которые будут по вам скучать, уютные обжитые дома, где вы успели наладить быт. Как видите, я даже не сомневаюсь, что, когда наступит час, вы бодрым караваном рванете навстречу неустроенностям. И будете выглядеть при этом отнюдь не печальными и даже не озадаченными. Хотя посудачить по этому вопросу…
– Нет, вы решительно ничего не понимаете, – возразила вторая ласточка. – Во-первых, наше беспокойство подневольное, оно внутри. Воспоминания одно за другим прилетают к нам сами, как почтовые голуби. Ночью они пробиваются в наши сны, а днем парят вместе с нами. И тогда мы испытываем неодолимое желание спрашивать о них друг у дружки, сравнивать их и убеждаться, что все это уже было когда-то: звуки, запахи, далекие места, их названия.
– Неужели так трудно усидеть хотя бы один год? – задумчиво предположил Крыс. – Мы помогли бы вам направить свои чувства куда надо. Вы и представить себе не можете, как здесь хорошо, когда все разлетятся.
– Как-то раз я уже пыталась остаться, – сказала третья ласточка. – Мне так здесь понравилось, что я позволила другим улететь без меня. В течение нескольких недель я была счастлива, но потом… О, эти ужасно длинные ночи! Промозглые мрачные дни! Воздух клейкий, холодный; ни одного насекомого! Нет, такое совсем не по мне. Мой дух был сломлен. И вот, ненастной штормовой ночью я полетела. Можно сказать, меня просто понес сильный восточный ветер. Шел снег, а я пробивалась сквозь ущелья…это была очень жестокая борьба, и я ее выиграла. Но зато никогда не забуду блаженства от ощущения первого горячего луча на своей спине. Не забуду, как я заметила внизу озера, такие синие и такие призывные. А вкус моей первой жирной гусеницы! Прошлое отодвинулось от меня, как дурной сон, а будущее предстало сплошным праздником! Неделя за неделей я неустанно летела, куда меня звало! Нет, я уже имею опыт и никогда не позволю себе даже подумать о непослушании.
– О да, зов Юга, зов Юга, – защебетали две другие мечтательницы. – Его песни, цвета, лучистый воздух! А вы помните… – и, забыв о Крысе, они предались страстным воспоминаниям.
Крыс слушал, и сердце его все больше распалялось. Подсознательно он ощущал, как где-то внутри него задрожала струна, прежде дремлющая и нетронутая. Пустая болтовня этих движимых югом птах, их мятежность и передаваемая из уст в уста их молва – неужели все это так сильно, что способно вызвать и в нем неизвестные ощущения… странный трепет… всего лишь оттого, что до него дотронется южное солнце, и его окутает благоуханное дуновение? Закрыв глаза, он отважился чуточку пофантазировать, а когда вновь открыл их, река показалась неприветливой и холодной… зеленые поля тусклыми. Верное сердце его готово было расплакаться от отчаяния.
– Зачем же вы тогда вообще возвращаетесь? – ревностно потребовал он ответа от ласточек. – Что вас привлекает в этой бедной и скучной стороне?
– А вы думаете, – спросила первая ласточка, – что в последующие сезоны на нас не действуют другие призывы? Призывы сочных луговых трав, садов в росе, комаров на прудах, пасущихся буренок, запахов сена и всех этих фермерских пристроек вокруг Домика с Карнизами?!
– Вы полагаете, – присоединилась вторая ласточка, – что вы единственное на свете существо, обожающее слушать кукушку?
– Настанут дни, – поддержала третья, – и мы опять затоскуем по родине, по тихим лилиям на глади английских рек… но сейчас все эти картины кажутся нам блеклыми и слишком чужими. Сейчас наша кровь танцует под другую музыку.
Они опять быстро заговорили меж собой, и на этот раз разговор их был о фиолетовых морях, о желтых отмелях и о ящерицах на скалах.
Не прощаясь, Крыс покинул своих собеседниц, бесцельно еще чуть-чуть побродил, забрался на невысокий северный берег реки и лег, созерцая кольцо холмов, ставших его горизонтом – Лунными горами, дальше которых он ничего не должен был знать и видеть. Нет уж, открыть для себя Юг стало необходимостью, продиктованной не глазами, а сердцем, а ясное небо над бесконечно унылым контуром сопок, пульсировало от обещаний. По эту сторону холмов образовалась черная дыра, по ту – лежала переполненная красками панорама, которая внутреннему взору представлялась так явственно. Что за моря расстилались там вдали – зеленые, с изумрудными гребешками! Какие залитые солнцем берега, ослепительно белые виллы, оливковые рощи! Какие шумные гавани, в которых тесно от дивных кораблей, груженных специями с пурпурных островов в далеких томных водах!
Он поднялся, заставил себя обернуться к реке, но снова изменил ход мыслей и еще раз кинул взгляд на дымную кромку. Ему представилось, что за этим плотным забором он почти захоронен, и только мысли его о железной дороге и о диковинах большого мира, до которых не суждено ему добраться. Он подумал о непоседах-странниках, о риске, об удаче, такой неуловимой и живой… там, по ту сторону… по ту сторону!
Внезапно слух его уловил чьи-то шаги, и перед ним возникла сильно утомленная фигура незнакомца. Он увидел, что это Крыс, обессиливший крыс. Путник поравнялся, поприветствовал его учтивым жестом, в котором было что-то экзотическое, мгновение подумал, свернул с тропинки и, приятно улыбаясь, опустился рядом с ним на траву. Выглядел он изнуренным, и Крыс решил не обременять его вопросами, понимая, что мысли молчаливого пришельца явно где-то витают. Но, тем не менее, он не забыл принять в расчет особую чувствительность животных ко времени. Он точно знал, что пока восстанавливаются мышцы, голова отсчитывает секунды, и долго это молчание не продлится.
Странник был тощим, несколько сутулым, лапы – тонкими и длинными. Черты лица заострены, углы глаз подчеркнуты бороздками морщин. В близко посаженных прекрасной формы ушах носил он маленькие золотые колечки. Его вязаный синего цвета свитер очень выгорел. Основательное количество брючных заплат – тоже на синем фундаменте. Мелкие безделицы, которые прихватил он собой, – тщательно увязаны в синий шейный платок.
Передохнув малость, чужестранец втянул носом воздух и огляделся.
– Это клевер. Бриз сладкий, – с легким акцентом заметил он. – А это есть коровы. Слышу, как жуют и дуют в ноздри. А там, далеко, жнут. А вон еще дым от кухонь. Где-то река рядом – кричит куропатка. Вы занимаетесь греблей? Сужу по вашему виду. Всё, кажется, спит, и так всегда? Это великолепная жизнь, которую вы ведете, друг мой… Без сомнения, лучшая в мире жизнь… если только вы достаточно сильны, чтоб ее вынести…
– Да, это тот род жизни, который поддерживает только саму жизнь, то есть существование… – без обычной убежденности дремотно поддержал его Крыс.
– Я не говорил совсем так, – предусмотрительно уточнил чужестранец. – Я не сомневался, что она самая лучшая. Я испробовал ее, и я знаю. И потому что я достаточно ее испробовал… шесть месяцев… я знаю, что она самая лучшая. Вот я, голодный, с растертыми до крови ногами, ухожу от нее только по старому зову… назад, к старой жизни, той жизни, которая только моя и которая меня не отпустит.
– И что же она, где-то есть та другая жизнь? – задумчиво спросил Крыс. И, не дождавшись ответа, снова поинтересовался:
– Откуда вы идете? – вопрос о том, куда направляется путешественник, ему не дался. Почти наверняка он уже знал, что ему ответят.