естно, я так и не научилась его танцевать. И вот стою я на экзамене, думаю, что сейчас мой выход. Стою, а на мне толстые, 60 ден, коричневые плотные колготки, потому что других нет, время – июль, туфли на каблуке-рюмочке под замшу за 500 рублей со сбитыми колодками, юбка-миди карандаш (которую мама сшила в 9-м классе, потому что нужно было форму), пиджак, а под пиджаком тяжелая, из синтетического атласа блузка матери, темно-синего цвета, переливающаяся, жуткая… Стою и потею. А я сейчас-то неуклюжая, а тогда была совсем неуклюжей. И тут еще и «Яблочко». И вот режиссер мне говорит: «Сейчас тебе будут играть «Цыганочку», и ты покажешь мне страсть. Сначала покажешь мне горе цыганочки, а потом изобразишь радость цыганочки». Я сняла туфли эти мерзкие, стою и понимаю, что превратилась в онемевший кусок, потому что я ничего не могу – меня настолько напугало его требование, что я просто села на стул и поделала что-то руками; единственное, чего я хотела в тот момент, это сбежать или просто исчезнуть вместе со всеми этими туфлями и колготками, а он говорит мне: «Где твоя страсть?!» Я корячилась там, как могла, но ничего не получилось. И, конечно, на следующий день я пришла, а моей фамилии в списках не было. Нацыганилась.
– А ты вообще любишь театр?
– На самом деле нет, я сама не знаю, зачем туда поперлась. Видимо, думала, что так будет проще всем. Параллельно я еще поступала на журналистику в НГУ, туда меня почти даже взяли, мне не хватило полбалла из-за какого-то внутреннего экзамена. Я знаю, что довольно плохо написала экзамен по русскому языку, – вообще не люблю экзамены, начинаю нервничать и уже ничего не могу. А еще знаю, что очень понравилась преподавательнице, которая набирала себе группу, – мы очень долго разговаривали о книгах, и она поставила мне самый высокий балл, но его было все равно недостаточно для поступления.
– А как отреагировали на твой провал родители?
– Мать начала звонить и плакать в трубку: «Возвращайся в Усть-Илимск», мне было негде жить, но я отказалась возвращаться, сняла квартиру вместе с подругами, отдала за первый месяц скопленные на усть-илимских подработках деньги. Как сейчас помню, в месяц мы платили 7 тысяч рублей, моя доля составляла 2 тысячи. Подруга Оля случайно увидела объявление на кофейне – искали официантку, я прошла собеседование и начала работать. Это была сеть кофеен Traveler’s Сoffee, условия и зарплата были ужасные, но мне хватало на все, я умею жить очень экономно. Кофейня на станции метро «Студенческая» была моя самая любимая, я там работала бариста два года, сейчас ее закрыли, я обнаружила это совсем недавно, когда копалась в гуглмэпе. Очень странное чувство, как будто вырвали зуб.
– А как ты оказалась в Москве, в Литинституте? Почему решила туда поступить? В него-то не от безвыходности же?
– Мне кажется, вся моя жизнь – это история безвыходности. Когда ты попадаешь в безвыходную ситуацию и тебе надо что-то решить, ты понимаешь, что старые лыжи не едут – переобуваешься в другие лыжи, они не лучше, чем были прошлые, но они едут какое-то время… Я писала свои стихи о любви, смерти. Они были очень плохие, я совершенно не представляла себе, что такое современная поэзия… В школе я писала рифмованные, а в 19 лет это были уже не рифмованные, но больше похожи на то, что делают сейчас эстрадные поэты, участвующие в слэмах, и сетевые поэты.
– Так как получилось так, что ты вошла в литературное сообщество – да еще и с (как ты говоришь) плохими стихами?
– В Новосибирске я познакомилась с литературным критиком Леной Макеенко, которая делала фестиваль «Поэмания», Лена прочитала мои стихи и сказала: «Поучаствуй в поэтическом слэме». Сначала это был внутренний новосибирский слэм, а потом в качестве приглашенного гостя приехал Андрей Родионов[8]. Это был, по-моему, 2010 год или 2009 год, когда у меня произошла встреча с современной поэзией и я, если честно, была шокирована. Когда я прочитала стихи Линор Горалик, Станислава Львовского, Елены Фанайловой[9], группы «Орбита»[10], когда я встретилась с этими текстами, то поняла, что это тот звук, который всегда во мне был, но я не знала, как его выразить.
– И это они научили тебя «выражать»?
– Я была человеком, очень восприимчивым ко всему новому, мне, видимо, очень хотелось попасть в другой мир из того, в котором я жила, и эти стихи оказались для меня мостом в него. Лена привезла в Новосибирск многих: Дмитрия Кузьмина, Сергея Тимофеева, Марию Галину, еще кого-то, кажется, Василий Чепелев был даже, я была поражена и не понимала, куда я попала, даже не могла слушать стихи, которые читали со сцены, этот фестиваль меня оглушил. Я участвовала в том слэме и заняла второе место, кажется. А потом у меня случился странный момент в жизни, я бросила все…
….– Бросила?
– Предыстория: мои мать с отцом развелись, когда мне было девять лет, а когда мне было 19, я решила, что надо познакомиться заново с отцом. Я поехала в город Астрахань, это как раз совпало по времени с моей историей со слэмом. Мой отец был дальнобойщиком, я приехала к нему сначала во Владимир, он встретил меня на вокзале, посадил в свою фуру, и мы поехали в Астрахань. Мы ехали почти две недели, он загружался и выгружился в разных городах, несколько дней мы стояли под Рыбинском, потому что он должен был везти трубу, которую выкапывали какие-то предприниматели из бывших совхозных полей, короче, воровали трубу, вот мы стояли и ждали, пока эти предприимчивые ребята пригонят трактор, чтобы выкопать трубу, а трактор застрял в песке и не мог проехать. Потом трубу все-таки выкопали. Помню, как мы стояли в огромном поле, оно было до самого горизонта. У нас был с собой котелок, тушенка, много хлеба и сгущенное молоко, да, было еще много чая и сигарет. И вот мы стояли в поле, когда мне надоедало читать книгу, я вылезала из «МАЗа» и шла в любую из сторон, пока огромная грузовая машина не становилась игрушечного размера, а потом возвращалась.
– Вы разговаривали с отцом во время вашей поездки? Она вас сблизила?
– Нет. Он вообще не был очень разговорчивым человеком. Нас вообще ничего не могло никогда сблизить, потому что мы оба оказались безъязыкими, как камни. Отец всегда очень жалел о том, как все сложилось, а когда пил, говорил, что у него была только одна семья – я и моя мать, но при этом понятно, что у них все было очень плохо друг с другом и ничем хорошим это не могло кончиться. И – такой спойлер – перед своей смертью отец два года жил вместе с матерью, он вернулся к ней. И когда я приехала из того странного путешествия, мне кажется, у меня произошел такой шифт – я поняла, что я не могу больше жить в Новосибирске, работать на двух работах и делать то, что я делала до этого.
– А что ты делала до этого помимо работы?
– У меня был молодой человек, с которым мы проводили всякие рейв-вечеринки. И я поняла, что это не моя история, и я к тому моменту переехала в странную квартиру к своим знакомым, где часто останавливались всякие путешественники. И как-то раз приехал молодой человек, который сказал: «Я еду автостопом в Казахстан, ты можешь поехать со мной». Я быстро уволилась со всех работ, взяла расчеты, попросила подругу-коллегу, чтобы она взяла на хранение мои вещи. Когда она приехала за вещами на машине, то сказала: «Оксана, ты сошла с ума, что ты делаешь? Ты видишь этого странного чувака первый раз в жизни и едешь с ним в Казахстан!» А я сказала, что мне нормально.
– Тебе совсем не было страшно?
– Нет. Мне было понятно, что надо ехать в Казахстан, какие могут быть вопросы? Ты просто собираешь свои пожитки, покупаешь рюкзак, теплую куртку и едешь. К миру нет никаких вопросов, ты просто понимаешь, что все надо менять и сейчас – самое время. Дорога была тяжелой, потому что это… это Казахстан. На границе было очень холодно, мы ночевали в палатках, а на улице – пять градусов, все покрывалось инеем ночью. А когда на юг едешь – теплеет. Время – октябрь. Ехали мы из Новосибирска по степям, я смотрела на мир. А этот парень с Алтая, ехал по своим делам – он занимался производством бубнов…
– Ритуальных?
– Да, он такой алтайский шаман, который занимается продажей и производством бубнов. И ехал к своим алматинским коллегам, чтобы обменяться с ними опытом. Да, я приняла решение поехать вместе с ним, но быстро поняла, что делать мне в Казахстане совершенно нечего, хотя Алма-Ата стала одним из моих любимых городов. Мы остановились у местных бубноделов, один из них видел, что я чувствовала себя потеряно, и когда я сидела и курила под деревом, подошел и сказал мне, что в 100 км от Алма-Аты живет шаманка, и я могу съездить посмотреть, потому что это интересно. Я не задумывалась, собрала вещи, села на попутку и поехала. Когда я туда приехала, меня выбросили на трассе, а поселок находился в трех или четырех километрах. И на трассе я заметила, что стоит нулевой километр – решила, что обнулилась, это был мой нулевой километр. И от него шла пешком все эти четыре км. Я тогда выглядела как хиппи двухтысячных, у меня были длинные дреды. Прихожу я такая, спрашиваю, где живет шаманка, ведьма. Мне говорят. Естественно, как полагается в страшных сказках, ведьма жила на краю села, потому что все самые страшные люди живут ближе к лесу. Я пришла к ней и сказала «здравствуйте». А она не говорит по-русски, говорит только по-казахски. Когда ты говоришь ей: «Апа (бабушка), я не понимаю», она отвечает «Слушай сердцем».
– Ты же была не единственная ее гостья?
– Там была куча людей, которые приезжают работать, читать Коран. Это такое своеобразное направление ислама (они называют его суфийским), очень старое, первобытное, с жертвоприношениями. И апа тебе сразу дает местное имя, и ты сразу начинаешь встраиваться в эту систему, жить вместе – там все спят на полу, вповалку, в одеялах. Каждый день надо пасти овец, разгребать коровники, делать всякие разные вещи, которые делают люди в деревнях. Я стала жить у апы, она побрила меня, я была лысая, потому что она всех бреет.