– Навязанные обществом?
– Это называется принудительная гетеросексуальность. Я родилась в маленьком городе, в простой семье, где слово «лесбиянка» я узнала очень поздно. Усть-Иимск – это место, лежащее среди зон, и там много тюремных мифов и там чаще можно встретить слово «ковырялка»…
– Что это?
– Так называют лесбиянок в тюрьме. В тюрьме женщины по разным причинам становятся лесбиянками. И первое слово, которое я узнала, было «ковырялка». Подошла к маме и спросила, что это такое. Я была чуть ли не в первом классе и еще не знала слово «секс». Мама сильно растерялась, но попыталась ответить: «Понимаешь, бывают такие ситуации в жизни, когда женщины сидят в тюрьме и у них же нет мужчины, а надо как-то справляться…» Я сделала вид, что поняла. И сейчас, последние года три-четыре, я занимаюсь ретроспективным осознанием себя. В 25 лет у меня появились более-менее серьезные отношения с женщиной, а до 25 лет я понимаю, что со всеми моими знакомыми девушками, с которыми я дружила, – с ними была история не про дружбу, это было про другое.
– А расскажи про самое большое разочарование в жизни?
– Когда я поступила в Литинститут, у меня появилась подруга, она была совершенно прекрасная – Полина, – и она с детства увлекалась Серебряным веком. Делала по Одоевцевой выставки, изучала мемуары. Я тогда только приехала из Новосибирска, и что такое делать выставки, совершенно не понимала – как люди берут что-то из головы, а потом делают выставки и вообще зачем они это делают, если можно и так жить? Меня она восхищала, Полина была особенная. Мы вместе путешествовали, она научила меня кататься на велосипеде, мы вместе попадали в разные переделки, готовились к сессии, пили ликеры на задних партах… А потом она почему-то начала заниматься детскими праздниками. Я всегда думала, что она будет крутой исследовательницей, заниматься наукой, и вот у нас перестали ладиться отношения. Произошел ценностный раскол, я уже поняла, что хочу заниматься современной поэзией, я читала, а она начала делать капкейки, это такие кексы с кремом и блестками, и вот это вот все. И вот однажды я все поняла. Мы сидели в общежитии Литинститута в комнате поэта Никиты Сунгатова с Дашей Серенко, Галей Рымбу и Степой Кузнецовым[17] и обсуждали фестиваль поэзии, который вместе готовили. В общежитии были кровати с панцирными сетками, я сидела на одной из них и качалась. Я качалась-качалась и тут остановилась и все про себя поняла. Все обратили внимание на то, что я перестала смеяться и задумалась, закричали: «Васякина, ты где?» А я поняла, что я все это время любила Полину! Я ей звоню: «Нам нужно срочно поговорить». Дождь, какая-то слякоть, холод, мы с ней встречаемся в Лите, садимся на лавочку напротив приемной комиссии, я говорю: «Я поняла, что я тебя люблю». Она охуела и ответила: «А я тебя нет». Я ей пыталась объяснить, что для меня стало все прозрачно, вся моя жизнь стала очень простой понятной вещью…
– А до этого ты встречалась только с мужчинами?
– Ну у меня были какие-то мутные истории с женщинами, болезненные…
– И как на твое признание отреагировала Полина?
– Она предложила обсудить это позже, когда все уляжется в моем сердце… Через две недели я вызвала ее на разговор, а она к тому моменту жила со своим молодым человеком. Я говорю: «Полина, я все решила, я тебя люблю, давай жить вместе». А она ответила: «Я тебя не люблю, уходи из моей жизни! Если я когда-нибудь полюблю женщину, это будешь не ты!» Это было очень больно. Иногда я мониторю ее страницу в Фейсбуке, ей посвящен один текст в книжке «Женская проза» и все. Это была моя первая осознанная мощная любовь. И большое разочарование.
– Как ты смогла это пережить?
– Мне кажется, я до сих пор не пережила. Мы – это кладбище наших любимых… Для меня это было большим потрясением, может быть, сейчас я закрываю для себя эту историю, но вчера я ехала в метро и увидела девушку, похожую на нее. Выскочила из вагона, побежала за ней и увидела, что это не она.
– Ты разочаровалась?
– Нет. Первое чувство было – «хочется увидеть»… Мы, конечно, виделись после того разговора, но не говорили. Сидели в институте за разными партами. Я жутко злилась на эти ее капкейки, агентство свадеб и детских праздников, думала: «Ты! Растратила себя на капкейки! Как ты могла!» Конечно, я понимаю, что капкейки тоже нужны людям, возможно, даже больше, чем современная поэзия…
– Помнишь, как у Цветаевой в «Нездешнем вечере»: «Стихи нужны как десерт, если десерт кому-нибудь нужен».
– Именно. А потом, когда я защищала диплом, я подарила ей свою книжку – мой диплом был книгой. Я подарила и на той странице, где был текст про нее, написала: «Это твое стихотворение». Это была «Женская проза», вышедшая в 2016 году весной. А потом я написала «ветер ярости».
– Тебе не страшно было признаться Полине в любви?
– Нет, я же любила, зачем мне бояться? Меня колбасило, мне было вообще не до страха. Я была на краю открытия, и я надеялась на взаимность, надеялась, что она тоже все поймет про себя, и мы все поймем… Меня не беспокоило ничего. Мне было важно ей сообщить.
– Как происходит осознание того, что ты гомосексуальна?
– Я вспомнила буквально недавно историю. Мне было девять или восемь лет, каждое лето моя мать ходила загорать на водохранилище. И как-то раз она взяла с собой меня и пошла загорать со своей подругой и ее дочерью. Эта дочь была старше меня немного, и я не знаю, кто эта подруга и как их звали. Я помню только одно: как эта девочка опускается на потертое советское покрывало и в ярком свете сибирского солнца я вижу ее поясницу – и больше ничего. Я помню, я сделала ей замечание: «Ты ложишься как олененок».
– Это как?
– Когда оленята ложатся, они сначала опускают передние лапы, а потом задние – вот и она также ложилась сначала на руки, потом укладывала зад. И я очень хорошо помню эту поясницу и то, как она укладывается как олененок – я понимаю, что это мой первый опыт столкновения с женским телом, совершенно потрясающий, но я ничего не помню, кроме этого. А сейчас я могу ретроспективно делать засечки. В 14 лет у меня появились влюбленности и желания, но я понимала, что так люди не делают – мальчики живут с девочками, и если тебе нравится девочка, то в тебе что-то не так и ты пытаешься себя скрыть. И потом ты живешь как все, пока не встречаешься с большой своей любовью, от которой тебя колбасит. И нужно понимать еще, что когда ты живешь в маленьком городе, там невозможно быть лесбиянкой. Или возможно, но очень сложно и страшно.
– Сложно ли в современной России быть лесбиянкой?
– Конечно, быть лесбиянкой или геем сложно. Меня тут сейчас брали на работу, и я подумала: а если они посмотрят мои соцсети? Я даже подумала, может, скрыть? Одно время я работала с детьми и страшно переживала, потому что в 2013 году вышел этот дурацкий закон о запрете пропаганды гомосексуализма[18]. Я не помню, сколько на тот момент я работала с детьми и на проектах разных, но я понимала, что тяжеловато будет все объяснить. Дети-то все прекрасно открыты, но родители бывают разными. И когда я каждый раз встречалась с родителями, я немного парилась, думала, понимают ли они, что я лесбиянка. То, как работает закон внутри нас, любопытно – вот закон появляется, и ты начинаешь заниматься самоцензурированием, перестаешь что-то говорить, умалчиваешь. Я думаю, что замужняя женщина, когда устраивается на работу, не скрывает свой статус отношений Вконтакте, и даже не думает о том, как к ней отнесутся новые коллеги из-за того, что она замужем. Она просто идет, устраивается и работает. А когда ты лесбиянка в России, ты смотришь на людей и ждешь, что они скривят лицо или еще что-то такое сделают.
– Твои родители знают о твоей ориентации?
– Мама знает. А когда умер мой отец, я окончательно поняла, что я лесбиянка.
– Ты не думала о том, что все эти мутные, непонятные мужчины в твоей жизни и ускользающая фигура отца – связанные истории?
– Может быть, я не пыталась психоанализировать, если честно. Я хожу на психотерапию, а не на психоанализ. Мать знает давно о том, что я лесбиянка. Когда у меня в 19 лет случилась драма с Жанной…
– Жанной?
– Я работала в магазине одежды, и у меня была Жанна. Жанна была очень похожа на Шейн из сериала «LWord». Это такая лесбиянка-Казанова, которая со всеми тусуется, забористая, эффектная. Она работала парикмахеркой и выглядела очень круто, многие лесбиянки ее копируют. Вот Жанна была похожа на нее, только была такой остепенившейся Казановой. Ее остепенила ее девушка Юля. А у нас с Жанной начался очень странный мутный роман, он ничем не закончился. Я страдала, мне казалось, что я ее люблю.
– Получается, что это было до Полины? И ты не понимала ничего даже после этой истории про свою ориентацию?
– Я понимала, что моя сексуальность расшатана.
– А почему ты решила, что ты лесбиянка, а не бисексуалка?
– Бисексуальность всегда дает шанс соскользнуть в мужскую историю, выйти замуж. Поэтому лесбиянки не очень любят бисексуалок. В общем, когда у нас с Жанкой был мучительный роман, я звонила маме и плакала. Так она все узнала.
– У тебя не было подруг?
– Были, которые наблюдали за этой историей. Я позвонила маме и сказала: «Жанка меня не любит!» Мама могла понять меня, потому что у нее своя история на эту тему – мама живет сейчас с мужчиной, мать которого ушла из семьи к женщине. А это были 70-е годы! Так что моя мама знала, что не только в тюрьме женщины бывают друг с другом. Но она все равно расстроилась, что не будет внуков, и что же делать. А потом это как-то все сгладилось, и когда мы начали жить с Аней, которая была до Лолиты[19], я ответила маме на вопрос, что у меня на личном фронте просто – «Аня». И все. Теперь мама мне звонит и спрашивает, как дела у Лолиты. Думаю, она в глубине души страдает, но принимает.