По ночам или на рассвете, когда все спали, нам с Валерием удавалось поговорить о своих делах. Его беспокоила моя невыдержанность и ненависть к Диксипу.
— Будь как можно хладнокровнее, — внушал он мне, — спокойствие пугает преступников, уж не припасено ли на них какое-нибудь тайное оружие! Не скрывай, что тебе известно о нём всё, но скажи, что, жалея мать, готов молчать и даже заплатить за свой дом… конечно, сходную цену и при условии, что Диксип уберётся из Брундизия. А если он откажется… тогда мы, ничего ему не говоря, возбудим дело об ограблении патрона. Суд будет на твоей стороне. Такие преступления не прощают. Жаль, что убит единственный свидетель… Но всё равно! Сыну Сестия поверят больше, чем сыну его вольноотпущенника.
(Впоследствии мы обрели нового свидетеля. Но об этом я расскажу в своё время.)
Мы были почти уж у берегов Италии, когда крик дозорного: «Пираты!» — поверг наших спутников в тот бессмысленный ужас, который, как я читал, вселяет во всё живое свирель Пана[48]. Переполох был тем сильнее, что нападения уже перестали ждать. Одни, вооружась чем попало, приготовились защищаться. Другие, собравшиеся куда-то бежать, передрались, чтобы первыми спрыгнуть в привязанную за кормой лодку. Беспорядок усиливался ещё и тем, что матросы по приказанию кормчего спускали в ожидании боя парус и мачту, а на борта натягивали полосы просмолённой ткани. Я забыл сказать, что перед этим полнеба закрыла чёрная туча — предвестница бури. И вот, сняв мачту и увеличив высоту бортов, мы приготовились отразить нападение и моря и морских разбойников.
Вдруг из-под тучи вырвалось несколько солнечных лучей. На засверкавших волнах я увидел пять пурпурных парусов, удалявшихся на восток, и, указывая на них, закричал:
— Они уходят! Смотрите: они уходят!..
Те, кто услышал меня, приостановились, следя за кораблями. Другие, заметив это, также перестали метаться. Кормчий из-под ладони посмотрел вслед удаляющимся пиратам.
— Что-то неладно у них! Приближается буря, а они и паруса не спустили.
— Ещё пираты! — крикнул дозорный. — В том же направлении!
— Благоразумнее убраться с их пути, — сказал хозяин судна кормчему. — Держи на Коркиру[49]. Там, кстати, и бурю переждём.
Не успели привязать канаты к причальным тумбам, а на корабль уже поднялся гостеприимец нашего хозяина и сообщил, что у выхода из Мессанского пролива идёт бой между пиратами и флотом Сервилия. Прибывшие оттуда рыбаки рассказывают, что проконсул побеждает: Ионическое море в том месте усеяно опустевшими пиратскими лодками, а подбитые корабли их бегут без оглядки.
Хозяин нашего судна решил заночевать здесь и предложил желающим сойти на берег. Довольные, что можно хоть на время покинуть зыбкую палубу, все бросились переодеваться и собирать необходимые для ночлега вещи.
Мы с Валерием, как обычно, отправились разыскивать матросскую харчевню, надеясь услышать брундизийские новости. Идти пришлось недалеко: тут же на пристани мы увидели длинное строение, на стене которого были намалёваны голубые холмики и среди них — белый четырёхугольник, по-видимому изображавший парус, что подтверждала и надпись на дверях: «Приют моряков».
Переступив порог, мы сперва ничего не могли рассмотреть в клубах пара, плавающего по обширной комнате, скудно освещённой зарешечёнными оконцами, какие обычно бывают в складских помещениях. В нос ударили запахи лука, рыбы, капусты и восточных пряностей.
— Закрой дверь! Огонь в плите задувает!
На этот окрик мы и пошли, как корабли в тумане, и вскоре очутились возле большой плиты, уставленной треножниками с котелками и жаровнями. Над ними колдовали две стряпухи. Третья лопаточкой мешала в корытце творог и размоченную полбу. На скамье возле неё стояла банка с мёдом. Чтобы завязать знакомство, я спросил стряпуху, не для меня ли она готовит пунийскую кашу.
Окинув нас быстрым взором, женщина махнула лопаточкой куда-то в противоположном от входа направлении:
— Не пройдут ли господа в то помещение? Там не так чадно.
— Нет. Здесь веселее, — отказался я (потому что уж разглядел то, что мне было нужно: с десяток оборванцев, просолённых ветрами всех морей).
— На тебе и на твоём спутнике слишком дорогие плащи, — шепнула стряпуха. — Нынче у меня неподходящая для вас компания.
Я объяснил ей, тоже шёпотом, что врагов у меня здесь нет, денег со мною нет, а если кто захочет снять с меня плащ, я отдам без спора. Пока мы шептались, Валерий раздобыл кувшин вина и две кружки. Мы направились к дальнему концу стола, за которым пировала полупьяная компания и откуда, как нам показалось, несколько раз донеслось название моего родного города.
При нашем приближении пьяницы умолкли и недоброжелательно уставились на нас. Пошатнувшись, будто тоже уж совершил возлияние Вакху[50], я одной рукой ухватился за плечо верзилы разбойничьего вида, а другою хлопнул по столу:
— С-с-ставь с-сюда, дядя! Я с э-т-тим друж-жком выпью.
Верзила стряхнул мою руку с плеча:
— Какой я тебе дружок?!
— Совсем опьянел! — подхватил мою выдумку Валерий. — Не получишь больше ни одного глотка! Сколько раз предупреждал, чтобы не приставал к посторонним.
— Он… не по-посторонний… а з…зем-мляк, — бурчал я, продолжая разыгрывать пьяного, в то время как Валерий усаживал меня за стол не очень близко, но и не далеко от компании проходимцев, так, чтобы слышать, о чём они говорят.
Но, видимо, наше приличное платье было плохой рекомендацией: соседи перешли на приглушённый говор и, как мне показалось, собрались уходить. Чтобы привлечь их внимание, я громко стал упрекать Валерия в жадности: он-де жалеет денег на угощение земляка, а деньги-то ведь мои! Кто первый заметил, что умер наш сосед в гостинице? Кто придумал пошарить в его сундуке? Я! Значит, всё, что там нашли, моё! Я помахал полой своего плаща:
— Теперь нам н-не с-стыдно в Б-б-ббрун-дизии пок-каз-зать-ся. Диксип пп-прямо лопнет от зависти.
Зачем я помянул Диксипа, сам не знаю. А всю эту историю с умершим в гостинице я сочинил для того, чтобы верзила и его дружки посчитали нас такими же проходимцами, как и они. Моя выдумка достигла цели: верзила повернулся и воззрился на меня с откровенным интересом. Мы сделали вид, будто встревожены его вниманием, и, сблизив головы, зашептались. Верзила, захватив кружку с вином, передвинулся к нам поближе и без обиняков спросил:
— Что это вы болтали тут о Диксипе?
Валерий подозрительно прищурился:
— А ты что, соглядатай его?
Верзила угрожающе положил кулак на стол:
— Как ты меня назвал? Да Лувения в Брундизии каждый знает.
Почуяв, что напал на какой-то след, я от волнения забыл, что притворяюсь пьяным, и стал умолять их не ссориться, выяснить, об одном ли человеке мы говорим или нет. Верзила кивнул своим дружкам, и они окружили нас. На моё внезапное отрезвление никто не обратил внимания. Возможно, они подумали, что язык мой перестал заплетаться от страха.
— Ну выкладывай, о каком Диксипе ты говорил, — процедил тот, который назвался Лувением.
— О вольноотпущеннике, который ограбил своего патрона Сестия Гавия, — ответил я, делая ударение на слове «ограбил».
— А откуда ты это узнал? — продолжал допрос Лувений.
— От сына Гавия. Диксип его разорил, и он, умирая, рассказал нам свою историю и взял с меня клятву, что я за него отомщу.
Бродяги переглянулись. Верзила хрипло засмеялся:
— Ловко плетёшь! Только я брундизиец, и меня провести не так-то просто. В Брундизии всем известно, что сын Сестия Гавия утонул вместе с лодкой.
— Нет, не утонул, а попал к пиратам.
И я рассказал им «историю Луция» в том виде, в каком преподносил её гостям Волумния, умолчав только о казни разбойников.
— Занятно, — сказал Лувений. — Сына Сестия выкупил Цезарь? Хм… Он храбрый и щедрый патриций[51], это всем известно, и ты мог от кого-нибудь об этом слышать. А всё остальное присочинил… А не может быть, что Диксип подослал вас убить меня, как убили по его приказу Венузия? Чего ради должен я тебе верить? А?
Бродяги угрожающе смотрели на нас. По правде сказать, я испугался: ведь нас было двое против десяти. Благодаря урокам Ганы я, пожалуй, одного-двух и одолел бы… Но чем мог помочь мне Валерий, просидевший весь век над книгами?
В это время Валерий спокойно сказал:
— А ты поди на корабль, который час назад стал у причала. Нас там все знают. Спроси кормчего или первого встречного… Каждый тебе скажет, что мы плывём из Эфеса. Понял — из Эфеса? Значит, никак не могли сговориться с твоим Диксипом.
— Моим?! Да поглотит его тартар![52]
— А раз он не твой, так давай заключим против него союз и будем действовать сообща, — предложил Валерий.
Я наполнил кружки бродяг. Мой учитель попросил хозяйку принести ещё вина и еды на всю компанию. И началась мирная беседа.
— Я уж был в его доме, — начал бродяга. — Только не у него, а у неё, у жены.
— У Тертуллы?! — вскрикнул я.
— Удивляешься, почему я к ней пошёл? Пусть знает, кто убил её муженька. Да и с самим Диксипом иметь дело опасно. Венузий вот потребовал у него денег… заметь: честно заработанных! Ведь Венузий успел прыгнуть в лодку, привязанную за кормою, и обрезать верёвку, прежде чем люди на корабле сообразили, что тонут. Многие из тех, что потом вынырнули, умоляли взять их в лодку, но Венузий всех отталкивал, а Диксипа взял, потому что он кричал: «Со мной утонет миллион сестерций!» — и обещал за спасение половину. Их лодку разбило возле этого проклятого мыса Малей[53]… Венузия ударило головой о камни, и он обеспамятел… А Диксип воспользовался этим и улизнул! Целый год Венузий искал его! И наконец нашёл. Диксип сразу сообразил, что, если будет отпираться, Венузий поднимет крик и народ узнает, как он обманул патрона. Мошенник сделал