Изложенная выше внешне стройная сюжетная схема не исчерпывает всего многообразного содержания Пятикнижия. Многочисленные предания, новеллы, фольклорные повествования, щедро включенные в текст и более или менее строго систематизированные, либо служат обоснованием прав израильтян, либо объясняют происхождение тех или иных явлений или обрядов, либо содержат полемические выпады против врагов. Однако систематизация преданий была проведена непоследовательно: иногда мы сталкиваемся с двумя различными вариантами одного и того же предания; в некоторых случаях один и тот же сюжет связывается с различными повествованиями; встречаются и прямые противоречия. Законы и нравственные нормы, устанавливаемые в Пятикнижии, также неоднократно повторяются. Наконец, общее содержание Пятикнижия и в особенности его законов опровергает иудаистскую и христианскую традиции о времени его возникновения и об авторстве Моисея. Уже в древности (Бава Батра, 14 в; Иос. Флав., Древн., 4,326) рассказ о смерти Моисея приписывался его легендарному преемнику Иисусу Навину (Йехошуа сын Нуна).
Прибытие семитов в Египет. Сцена гробничной росписи из Бени-Хассана (XIX в. до н. э.)
Историю научного изучения (или, как принято говорить, научной критики) Пятикнижия обычно начинают с высказываний известного средневекового комментатора Авраама Ибн Эзры (XII в.), который в нарочито завуалированной форме, что объясняется условиями его времени, высказал сомнения в авторстве Моисея. В своем комментарии к началу Второзакония (1:1) он писал: «За Иорданом и т. д., и если ты поймешь тайну двенадцати, а также: И написал Моисей закон, И ханаанеянин тогда был в стране, На горе Яхве усмотрит, также: Вот ложе его, ложе железное,— ты познаешь истину». Содержание этого комментария было раскрыто в XVII в. Бенедиктом Спинозой, которого привлекла в нем явная антиклерикальная направленность. Он же ввел мысли Ибн Эзры в европейскую науку. В целом высказывание Ибн Эзры представляет целую систему доводов, доказывающих, что Моисей не мог быть автором Пятикнижия.
Второзаконие начинается фразой (1:1): «Вот слова, которые говорил Моисей всему Израилю за Иорданом в пустыне». Однако сказать «за Иорданом», когда речь идет о территории, расположенной восточнее Иордана (а действие развертывается именно там), мог только человек, находившийся западнее Иордана, в Палестине, обращаясь к читателю, пребывающему там же. Во Второзаконии мы находим и такую фразу (31:9): «И написал Моисей это Учение, и отдал его жрецам, левитам, носящим Ковчег Завета Яхве, и всем старейшинам Израиля». Но Моисей не стал бы (так, по-видимому, думал Ибн Эзра) писать о себе самом в третьем лице. В книге Бытие (12:6) к рассказу о перекочевках Авраама в Палестине добавлено: «а ханаанеянин тогда был в стране». Предполагается, что, когда составлялся этот текст, ханаанейского населения в Палестине уже не было; это значит, что он мог возникнуть только после возникновения Иудейско-израильского царства. Еще одна фраза, на которую указывает Ибн Эзра, содержит ссылку на «археологический» источник (Втор. 3:11): «Ибо только Ог, царь Васана, остался из остатка рефаимов[40] вот ложе его, ложе железное, вот оно в Равве сынов Аммона». Но ложе Ога можно было таким образом упомянуть только значительно позже событий, описываемых во Второзаконии. Авраам Ибн Эзра ссылается также на то, что в одном из отрывков Пятикнижия гора Морийа названа «горою Яхве» (Быт. 22:14), что возможно было только после постройки там храма этого божества. Здесь имело место явное недоразумение. В тексте сказано: «на горе Яхве усмотрит», так что о «горе Яхве» здесь речи нет. Наконец, последний довод Авраама Ибн Эзры сводится к тому, что библейские законы были записаны на камнях жертвенника (Втор. 27:1—8; Нав. 8:30—35), которых по традиции было двенадцать. Предполагается, что Пятикнижие не могло быть записано на таком количестве камней. Очевидно, текст, фиксировавшийся на камнях, был значительно меньше по своему объему, нежели дошедший до нас памятник.
Значительно позже, в XVI—XVII вв., сомнения в авторстве Моисея высказывались уже в гораздо более свободной форме, чем это мог себе позволить Ибн Эзра. А. Б. Карлштадт в 1520 г. утверждал, что Моисей не мог быть автором Пятикнижия, так как он не мог описывать собственную смерть[41]. Более ста лет спустя Гоббс[42] говорил, что Пятикнижие названо Моисеевым только потому, что его главным действующим лицом является Моисей. По его мнению, Моисей в лучшем случае мог быть только составителем какого-то отрывка; при этом Гоббс особенно указывает на 12—16-ю главы Второзакония. Современник Гоббса Исаак де ла Пейрер[43] полагал, что Моисей мог быть автором только тех повествований Пятикнижия, которые предшествуют его собственному времени, а также законов.
В 1670 г. в Амстердаме анонимно и с соблюдением предосторожностей, которые должны были по возможности оградить автора от преследований (так, местом издания был назван Гамбург), была опубликована книга «Богословско-политический трактат, содержащий несколько рассуждений, показывающих, что свобода философствования не только может быть допущена без вреда благочестию и спокойствию государства, но что она может быть отменена не иначе как вместе со спокойствием государства и самим благочестием»[44]. Однако предосторожности не помогли, имя автора было раскрыто: им оказался известный вольнодумец, отдалившийся от амстердамской еврейской общины, Бенедикт Спиноза. Его пытались заставить подкупом и угрозами изменить своим убеждениям, посещать синагогу и соблюдать иудаистские обряды и обычаи, к нему подсылали наемного убийцу, а 27 июля 1656 г. Бенедикт Спиноза был отлучен и изгнан из еврейской общины[45]. Однако мужественный философ остался верен своим убеждениям.
Книга Спинозы — страстный гимн свободе человеческой мысли; его цель — ликвидировать господствующее положение церкви в обществе. Характеризующийся яркой антицерковной и, в конечном счете, антирелигиозной направленностью, трактат вызвал яростные нападки со стороны всех церковников вплоть до запрещения печатать и распространять его.
В своей книге Спиноза отталкивается от мысли, которую он формулирует следующим образом (с. 51): «Под управлением бога я понимаю известный незыблемый и неизменный порядок природы или сцепление естественных вещей... Следовательно, говорим ли мы, что все происходит по законам природы или что все устраивается по решению и управлению божию,— мы говорим одно и то же». Другой его важнейший тезис (там же): «Все, что только природа человека благодаря одной своей мощи может предоставить для сохранения его бытия, все это мы можем по справедливости назвать внутреннею помощью божиею, а все, что сверх этого выпадает человеку на пользу благодаря мощи внешних причин,— все это мы можем назвать внешнею помощью божиею». Но, занимая такую позицию, Спиноза практически не оставляет места для бога как для созидательной действенной силы; в ходе своего изложения он стремится представить все то, о чем говорится в Библии, как звено в цепи естественных процессов, результат человеческой деятельности. Это полностью относится к законам Пятикнижия и библейской религиозной обрядности.
В том, что касается Пятикнижия, Спиноза развивает взгляды Ибн Эзры и приводит дополнительные аргументы против авторства Моисея: способ выражения, свидетельства и самый состав всего повествования; рассказ о смерти и погребении Моисея и его сравнение с другими пророками; некоторые местности названы именами, появившимися после предполагаемой жизни Моисея, а исторические рассказы охватывают события, также выходящие за ее хронологические рамки.
Нет ничего удивительного в том, что современники Спинозы — враги свободомыслия и научного прогресса — на всех перекрестках кричали, что «Богословско-политический трактат» составлен «отщепенцем-евреем при помощи дьявола» (памфлет против покровителя Спинозы Яна де Витта) и что «автор хитро и скрыто учит в своем трактате атеизму. Он, правда, очень часто говорит о боге, м0Гуществе божьем, о его знании и воле, но это только слова» (письмо Филиппа Лиморха от 13 сентября 1671 г.). Но именно эти отзывы показывают, каким было общественное звучание книги Спинозы.
Начало новому этапу в изучении Пятикнижия было положено в середине XVIII в. Это было время, когда пробудился интерес к народному поэтическому творчеству, и в классической филологии наметились существенные перемены. Еще в 1715 г. было анонимно опубликовано сочинение к тому времени давно уже скончавшегося аббата д'Обиньяка, положившее начало знаменитому «гомеровскому вопросу»[46]. По его мнению, поэмы Гомера представляют собою собрание отрывков, соединенных редактором без общего плана. Идеи д'Обиньяка развил Ф. А. Вольф в своем «Предисловии к Гомеру», опубликованном в 1794—1795 г.[47] По мнению Вольфа, первоначально существовали отдельные песни, жившие в устной передаче, и лишь сравнительно поздно (во второй половине VI в. до н. э.) они были записаны и сведены в единое целое. Основную часть этих песен Вольф считает принадлежащей Гомеру; наряду с ними в свод вошли и произведения других авторов. Теория д'Обиньяка и Вольфа оказала огромное воздействие на филологическую мысль.
Естественным казалось рассмотреть Пятикнижие под этим углом зрения; в результате сформировалась так называемая «документальная гипотеза». Еще Г. Б. Виттер в 1711 г. отметил, что в Пятикнижии чередуются обозначения божества: в одних случаях Яхве, а в других — Элохим («Бог»)[48]. Аналогичное наблюдение сделал (по-видимому, самостоятельно) французский врач Ж. Астрюк, близкий к энциклопедистам, т. е. к наиболее прогрессивно и антицерковно настроенным писателям и общественным деятелям своего времени. В своей книге, опубликованной в 1753 г.