И. Ш.) Яхве, и хотел умертвить его. И взяла Сепфора камень, и отрезала крайнюю плоть своего сына, и бросила к его ногам, и сказала: зять[74] по крови ты мне! И он отступился от него тогда, ибо она сказала: зять по крови из-за обрезания». Таким образом, обрезание с соответствующим обрядом создает кровное родство между человеком и богом. Повествователь не только вводит в текст Пятикнижия явно языческое объяснение обрезания, но и не замечает, что оно противоречит преданию об Аврааме в его же изложении.
В легенде об Исааке, которая во многих деталях повторяет предание об Аврааме, в общем виде повторяется также и благословение Яхве (Быт. 26:2—5): «И призрел на него Яхве, и сказал: не уходи в Египет, поселись в стране, о которой я скажу. Живи в этой стране, и я буду с тобой, и благословлю тебя, ибо тебе и твоему потомству я дам все эти страны. И я выполню клятву, которою поклялся Аврааму, твоему отцу. И я сделаю твоих потомков многочисленными, как звезды небесные, и дам твоим потомкам все эти страны, и благословятся твоими потомками все народы земли за то, что слушал Авраам мой голос и блюл мои установления, мои заповеди, мои законы и мои учения». Обращаясь во сне к Иакову, сыну Исаака, Яхве обещает ему (Быт. 28: 11—15) то же самое: «И он (Иаков.— И. Ш.) приблизился к некоему месту, и заночевал там, ибо зашло солнце. И он взял из камней того места, и сделал себе изголовье, и спал на том месте. И он увидел сон, и вот — лестница, ее опоры на земле, а ее вершина касается небес, и вот, посланцы бога поднимаются и опускаются по ней. И вот, Яхве стоит на ней. И он сказал: Я — Яхве, бог Авраама, твоего отца[75] и бог Исаака. Не бойся![76] Землю, на которой ты спишь, тебе я отдам и твоему потомству, и будет твое потомство, как прах земной, и ты распространишься к морю[77], и на восток, и на север, и на юг, и благословятся тобою все роды земные и твоим потомством. И вот, я с тобою, и я буду охранять тебя на всем пути[78], которым ты будешь идти, и верну тебя на эту землю, ибо я не оставлю тебя, пока не сделаю всего[79], что я говорил тебе». Примечательна и реакция Иакова (стихи 16—22): «И восстал Иаков от своего сна, и сказал: «так, есть Яхве на этом месте, а я не знал. И он испугался великим страхом[80], и сказал: как страшно это место нынче[81]! Не иначе как это дом бога, и это — врата небес. И проснулся Иаков утром, и взял камень, который сделал себе изголовьем, и поставил его священной плитой, и возлил елей на его вершину. И он назвал это место Beфиль (Бет-Эль[82]), а прежде имя этого города было Луз. И поклялся Иаков клятвой, сказав: если Яхве-бог со мною, и он охранит меня на этом пути, которым я иду, и даст мне хлеба есть и одежду одеться, и я вернусь благополучно в дом моего отца, то будет Яхве мне богом. А этот камень, который я поставил (священной) плитой, будет мне[83] домом бога, и от всего, что ты дашь мне, десятину я отделю тебе».
Текст, рассказывающий об Иакове, в сжатом виде содержит все элементы тех представлений о договоре между богом и его народом, которые повествователь Пятикнижия в дальнейшем станет развивать детально и обстоятельно. Позже (Быт. 35:1 —17) мы узнаем, что именно Иаков по велению бога основывает в Вефиле святилище и что там бог дал ему новое имя — теперь он назвал его Израилем и повторил ему свое обетование. Домом бога оказывается вовсе не Иерусалим, как мы привычно ожидаем, и даже не Сихем — культовый центр североизраильских племен, но Вефиль. Между тем известно (по 1 Цар. [3 Цар.] 12:28—33), что культ в Вефиле (в форме культа тельцов, в которых по представлениям эпохи был воплощен Яхве) был основан Иеровоамом, первым царем Израильского царства на севере Палестины, в противовес культу Яхве в Иерусалиме. Для Ветхого завета характерно устойчиво отрицательное отношение к культу в Вефиле. Так, в книге пророка Амоса (3:14—15) говорится:
Ибо в день, когда я взыщу
преступления Израиля с него:
и я взыщу за жертвенники Вефиля,
и отсечены будут рога жертвенника
и падут на землю,
и я поражу дом зимний
с домом летним,
и погибнут дома из слоновой кости,
и не станет многих домов,—
слово Яхве[84].
Во время религиозной реформы царя Иосии святилище и жертвенник в Вефиле были разрушены. В таком историческом контексте легенда о сновидении Иакова в Вефиле может восприниматься только как североизраильское храмовое предание, которое должно было узаконить положение Вефиля как центра независимого от иудейского (иерусалимского) культа Яхве. Между тем это повествование оказалось включенным в Пятикнижие, и события, в нем изображаемые, предстают перед читателем как один из важнейших этапов в развитии взаимоотношений между иудейско-израильским обществом и богом. Вероятно, легенда сложилась до возникновения антагонизма между Иерусалимом и Вефилем, и именно поэтому она могла войти в ту сводку преданий о патриархах, которой воспользовался повествователь Пятикнижия. В условиях конфронтации между Израильским и Иудейским царствами сложилось отрицательное отношение к храму в Вефиле; но легенда осталась, потому что именно с нею был связан рассказ об обетовании, данном Иакову.
Заключительная стадия в серии договоров Яхве с избранным им народом — это предание о рабстве в Египте и о бегстве из Египта. В пустыне с горы Синай бог возвещает устанавливаемые им законы, нормы нравственного поведения и человеческого общежития сначала непосредственно всему народу, а затем Моисею, который в свою очередь передает их народу. Так народ обретает Учение, которое в будущем должно определять всю его последующую жизнь, чье содержание и высший смысл — в служении Яхве. Ниже мы еще вернемся к этому сюжету; сейчас заметим только следующее. Момент обретения Учения — кульминационный в Пятикнижии, ради него Пятикнижие написано. Именно здесь обстоятельно конкретизируются благословения и обещания Яхве, обращенные к патриархам. Там говорилось, что нужно служить Яхве ради обретения его милости; здесь детально регламентируется, в чем, собственно, должно состоять это служение.
Представляется очевидным, что в основе Пятикнижия лежат народные предания, передававшиеся из уст в уста и из поколения в поколение. В своей совокупности они составляли то знание о вселенной, о предках, о том, что должно и что не должно, которое было результатом коллективного опыта общества и давало человеку ориентиры в окружающем его мире. В принципе оно не подлежало критическому анализу и пересмотру; поэтому, когда от иудейско-израильской традиции отсекались ее языческие корни, это был радикальный переворот в сознании людей. Хранителями традиции, в том числе и в ее устной форме, были храмовые жрецы. Как и везде, в иудейско-израильском обществе существовали также народные сказители, хранившие в своей памяти легенды о далеком и близком прошлом и исполнявшие их в светской обстановке. Наконец, заранее можно считать вероятным, что существовали и записи народных преданий, которыми мог воспользоваться составитель Пятикнижия. Какие?
Судить об этом можно по некоторым свидетельствам как самого Пятикнижия, так и иных ветхозаветных книг. В книге Числа (21:14—15) читаем: «Поэтому сказано в Книге войн Яхве:
Вагеб (Вахев) в Суфе и реки,
Арнон и откосы речные,
которые простираются в Шебет-Ару
и достигают предела Моава».
Цитата находится среди рассказа о передвижениях израильтян и о столкновениях израильтян с окрестным населением и содержит географические ориентиры. Повествователь приводит ее, желая по ходу дела доказать, что река Арнон является границей между Моавом и страной амореев. Таким образом, перед нами ссылка на авторитетный, к моменту составления Пятикнижия реально существовавший и доступный читателю источник (иначе ссылка просто не имела бы смысла). Эта ссылка показывает, что составитель Пятикнижия черпал свой материал, в частности о войнах израильтян с ханаанеянами, из названной книги. В пользу такого заключения свидетельствует и ее заголовок. Он, кстати, говорит, что Яхве воспринимался как водитель древних израильтян в их походах.
Другой возможный источник — Книга Доблестного[85], однако прямые ссылки на нее находятся за пределами Пятикнижия. В одном случае (Нав. 10:12—13) цитируется победная песнь, приписываемая Иисусу Навину:
Солнце, в Гаваоне стой,
и луна в долине Аиалона!
И остановилось солнце,
и луна стояла,
пока мстил народ своим врагам.
«Ведь это она записана в Книге Доблестного»,— добавляет повествователь. В другом случае (2 Сам. [2 Цар.] 1:18—27) со ссылкой на Книгу Доблестного цитируется плач царя Давида об убитом филистимлянами царе Сауле и его сыне Ионафане. В Пятикнижии многократно цитируются поэтические произведения, имевшие хождение в народе. Таковы песнь Ламеха о кровной мести (Быт. 4:23—24), трудовая песня при постройке колодца (Чис. 21:17—18), Благословение Иакова (Быт. 49), содержащее поэтически образную характеристику племен Иудейско-израильского союза. Особняком стоят поэтические отрывки, которые традиция связывает непосредственно с именем Моисея: песнь о переходе через Тростниковое (совр. Красное, в синодальном переводе: Чермное) море (Исх. 15:1—8), Благословение Моисея — сборник оракулов, посвященных отдельным племенам Иудейско-израильского союза (Втор. 33) и так называемая Песнь Моисея (Втор. 32). Историческое предание Пятикнижия целиком изложено в псалмах 105 [104] и 106 [ 105 ]; его краткий вариант имеется также и в псалме 78 [77]. Весьма соблазнительным кажется предположение, что указанные выше материалы восходят к Книге Доблестного, являющейся, таким образом, одним из тех источников, откуда составитель Пятикнижия черпал свой материал.