Мифы, в которых Силач Балу играет центральную роль, обнаруживают поразительную сюжетную близость с языческой мифологией Яхве. Это прежде всего миф о борьбе Силача Балу с богом смерти Муту. Здесь Балу — умирающий и воскресающий бог, вместе с которым умирает и воскресает природа. Другой миф — о постройке дома для Балу, что делает возможным осуществление его функций подателя дождя и громовержца, а также осуществление его царской власти над богами и над всею вселенной. Еще один миф — о победе Силача Балу над Йамму — богом моря и водной стихии, причем Балу олицетворяет вселенский миропорядок, тогда как Йамму — темные, разрушительные силы мироздания. Существовали и мифы о борьбе Силача Балу со Змеем.
Вообще тексты, происходящие из Угарита, показывают на каждом шагу общность угаритских и ветхозаветных представлений, в сущности, даже в тех случаях, когда Ветхий завет их отвергает. Приведем лишь некоторые примеры.
Ветхозаветный историк (2 Сам. [2 Цар.] 6:14), рассказывая, как переносили в скинию Ковчег завета, говорит: «А Давид плясал изо всей силы пред лицом Яхве; и Давид был одет в льняной эфод (т. е. в ритуальную одежду.— И. Ш.)». Дальше Историк добавляет (стихи 20—23): «И возвратился Давид, чтобы благословить свой дом, и вышла Мелхола (Михаль) дочь Саула навстречу Давиду и сказала: что, почтился сегодня царь Израиля, который обнажился сегодня перед глазами рабынь своих рабов, как обнажается кто-нибудь из пустых людей[111]. И сказал Давид Мелхоле: пред Яхве, который предпочел меня твоему отцу и всему его дому, чтобы поставить меня вождем над народом Яхве, над Израилем,— и я буду веселиться пред Яхве! И я унижусь еще больше этого, и я буду падшим в своих глазах, но с рабынями, о которых ты говоришь, с ними пусть я прославлюсь. А у Мелхолы дочери Саула, не было у нее дитяти до дня ее смерти». В угаритских ритуалах неоднократно предусматривается пляска царя (KTU, 1.106; 1.112; 1.119). Но это значит, что и пляска Давида перед Ковчегом была не просто его благочестивым поступком, но и важной составной частью ритуальной церемонии; поэтому и речи Мелхолы — кощунство.
Среди утвари храма, построенного Соломоном, Историк упоминает (1 Цар. [3 Цар.] 7:23—26) литое (бронзовое) «море». Из угаритского регламента жертвоприношений (KTU,1.109) видно, что «море» имелось также и в угаритском храме и что в нем царь совершал ритуальное омовение. Очевидно, для такой же церемонии предназначалось и «море» в Иерусалимском храме; очевидно также, что инвентарь Иерусалимского храма был однотипен инвентарю других храмов сиро-палестинского региона.
Среди ветхозаветных узаконений имеется загадочное предписание: «Не вари козленка в молоке его матери» (Исх. 23:19; аналогично Втор. 14:21). И его смысл, и происхождение оставались загадкой, несмотря на усилия многих поколений исследователей. Однако в угаритском ритуале священного брака (KTU, 1.23) сказано нечто противоположное:
На огне семь раз отроки варят
козленка в молоке,
ягненка в масле,
и на костре семь раз еду для Асирату.
Из сопоставления с библейским текстом представляется наиболее вероятным, что подразумевается молоко именно матери козленка. Но все вместе это означает, что ветхозаветный запрет, в сущности, делает невозможным вкушение ритуальной трапезы обряда священного брака и, значит, участие в нем.
В угаритской поэме о борьбе Силача Балу с богом смерти Муту рассказывается, как Анату расправилась с Муту (KTU, 1.6, 11,30—37):
Она схватила сына Илу, Муту,
мечом разрубила его,
сквозь сито просеяла его,
огнем опалила его,
на мельнице смолола его,
на поле посеяла его.
Останки его — да! — поедают птицы…
Но вот Пятикнижие (Исх. 32:20) рассказывает об уничтожении Моисеем золотого тельца: «И он взял тельца, которого они сделали, и обжег огнем, и разбил его, пока он не измельчился, и рассыпал по воде, и дал пить сынам Израиля»; аналогично и во Второзаконии (9:21): «А ваш грех, который вы сделали, я (Моисей. — И. Ш.) взял и обжег его огнем, и разбил его вдребезги, хорошо, пока он не измельчился во прах, и бросил его прах в реку, текущую с горы». Очевидно, и угаритский поэт, и ветхозаветный рассказчик черпают свое вдохновение из одного источника, который просматривается в описании жертвоприношения от первых плодов (Лев. 2:14—15): «А если ты приносишь даяние для Яхве от первых плодов, недозрелые колосья, обожженные огнем, грубо истолченное зерно приноси в даяние от первых твоих плодов. И полей на них масло, и положи на них ладан,— даяние это». Еще в начале XX в. палестинские крестьяне при уборке урожая обжигали зерна на костре в поле, растирали их ладонями, обдували и ели[112]. Эта трапеза — явно пережиток ритуала, практиковавшегося в Палестине еще в глубокой древности.
Угаритская крышка сосуда с изображением богини плодородия (XIV—XIII вв. до н. э.)
Много сходных черт и в угаритской и ветхозаветной поэтике. Не говоря уже о постоянно повторяющихся там и здесь оборотах вроде «и встал и что-либо сделал», «и возвысил свой голос, и воскликнул» или «поднял свои глаза и увидел», укажем, в частности, на следующие параллели.
В поэме о любви Силача Балу и его сестры Анату говорится о полете Анату (KTU,1,10,II,10—11):
Подняла крылья девственница Анату,
подняла крылья и устремилась в полете.
А вот как изображает полет Иезекииль (10:19): «И подняли керубы свои крылья, и поднялись от земли пред моими глазами».
Угаритский поэт говорит о плаче Анату по Силачу Балу (KTU, 1.6,1,5—10):
Пока она не насытилась плачем,
она пила, как вино, слезы.
В Псалмах (80[79]:6) читаем:
Ты накормил их хлебом слез, и напоил его слезами обильно;
или (42[41]:4):
Были мне
мои слезы хлебом
днем и ночью,
когда говорили
мне каждый день:
где твой бог?
Близость этих образов очевидна, хотя они и не тождественны.
В той же поэме (KTU,1.6,VI,26—29) богиня солнца Шапашу заклинает Муту:
Пусть не услышит тебя Бык, Илу, отец твой,
пусть вырвет подпоры жилища твоего,
пусть опрокинет трон царский твой,
пусть сломает жезл судейский твой!
Это же проклятие повторяется в надгробной надписи библского царя Ахирома (KAU, 1; XIII в. до н. э.):
Да будет сломан жезл судейский его,
да будет опрокинут трон царский его!
Аналогичные образы используются в ветхозаветном пророчестве. Так, у Исайи (33:20):
Не будут вырваны подпоры его (шатра.— И.Ш.)
никогда,
и ни одна ветвь его не порвется.
У него же (14:5):
Сломал Яхве жезл злодеев,
скипетр владык.
У Аггея (2:22):
И я опрокину трон царств,
и уничтожу силу царств инородческих,
и опрокину колесницу и ее колесничего,
и будут повалены кони и их всадники
один мечом другого.
Количество таких примеров можно без труда умножить. Однако и сказанного довольно, чтобы убедиться: и угаритская словесность, и Ветхий завет находятся в рамках одной и той же поэтической системы, в одной и той же культурной атмосфере.
II
Другая народность, близко родственная ветхозаветным иудеям и израильтянам,— финикияне. Они жили первоначально на территории современного Ливана вдоль морского побережья и на прибрежных островах; там они создали свои города, в том числе такие значительные, как Тир (совр. Сур) и Сидон (совр. Сайда), бывшие на протяжении тысячелетий важнейшими центрами средиземноморской торговли. Финикияне вели активную посредническую торговлю во всех уголках средиземноморского мира и на Ближнем Востоке; их корабли появлялись и в водах Атлантического и Индийского океанов и Балтийского моря. Среди их товаров были всякого рода украшения, благовония, ткани и иные предметы роскоши; промышляли они и похищением людей и работорговлей. В XII—IX вв. до н. э. финикияне колонизовали обширные территории Северо-Западной Африки, юга Пиренейского полуострова, Западной Сицилии, Сардинии; позже на западе Средиземноморья возникла финикийская Карфагенская держава — одна из великих держав древности, уничтоженная римлянами в 146 г. до н. э. Финикийская культура и финикийский язык сохранялись и на западе, и на востоке вплоть до арабского завоевания и распространения поглотивших их арабского языка и арабской культуры.
Бог солнца Баал-Хаммон, восседающий на керубах. Традиционное пунийское изображение второй половины I тысячелетия до н. э., найденное в Хадрумете (Северная Африка)
О культуре финикиян известно мало, однако то немногое, что все же известно, говорит о влиянии, которое они оказали на весь средиземноморский мир. Объем этого влияния и его интенсивность были, несомненно, гораздо большими, чем это на первый взгляд представляется по имеющимся в нашем распоряжении материалам. Достаточно указать на заимствование (и усовершенствование) греками финикийского алфавита, в результате чего последний стал предком современных европейских алфавитов. Финикийским алфавитом писали в первой половине I тысячелетия до н. э. в Сирии, Палестине и Заиорданье. Финикийский алфавит был усвоен и соседями финикиян на востоке. Все более поздние системы алфавитной письменности, сложившиеся на Ближнем Востоке,— арамейская (усвоенная с середины I тысячелетия до н. э. иудеями), восходящие к арамейской различные варианты сирийской графики, а также восходящее к ней арабское письмо — в конечном счете возникли как своеобразные варианты древнего финикийского.