Слава Аллаху, в ту минуту зашевелился край соболиной шубы, которую хозяйка дома достала из сундука, чтобы проветрить, и повесила в комнате, и из-под полы показалась голова Бюлента. Ребенок был вне себя от восторга, а из его рта через редкие зубки текли слюнки.
Тетушки кинулись к ребенку и обняли его.
Дюрданэ-ханым, увидев, что ее мать все еще бьет Гюльсум, хотя ребенок уже нашелся, закричала:
— Что ты, мама… С ума сошла? Смотри, девочка ведь не виновата!
Раздался дружный смех. Ханым-эфенди тоже улыбнулась.
— И правда… Надо было бы отлупить этого проказника… Я растерялась, — пробормотала она.
От счастья и радости она смягчилась и пообещала Гюльсум дорогие коралловые тапочки в знак награды.
В ту минуту Гюльсум не нужно было ничего. Ведь ребенок нашелся. И этого достаточно…
Когда барышни зацеловывали Бюлента и передавали его с рук на руки, хозяйка дома снова испугалась.
— Ну, молодцы… Сейчас вы его вот так поощрите, а потом он будет всю жизнь прятаться… Он вас замучает, — говорила она.
Впрочем, поскольку в детской шутке угадывалась смекалка и находчивость, через некоторое время бабушка тоже не смогла удержаться от поцелуя.
Глава двадцать третья
Если Надидэ-ханым получала удовольствие, когда брала приемных детей на воспитание, то повара и горничные были для нее сущим наказанием.
Даже самых лучших из них не держали в доме более двух месяцев. По какой-то причине из поваров-мужчин кто-то оказывался вором, кто-то — транжирой, кто-то имел непростой характер. С женщинами обстояло еще хуже. Старухи были грязными и неопрятными, молодые оказывались кокетливыми и распущенными. Кто ленился, кто распускал по дому слухи, ссоря домочадцев между собой.
Одним словом, со дня смерти паши в доме сменилось великое множество поваров и прислуги. Несмотря на то что ни один из них впоследствии не оказывался порядочным человеком, ханым-эфенди встречала каждого нового работника с добротой и большой надеждой.
Хотя она прекрасно знала, что они не те люди, кому можно доверять, она приветствовала нового работника самой сладкой улыбкой, расспрашивала его о жизни, о семье, немного рассказывала о себе. Если она разглядывала в его лице верность и преданность, то обещала, что он останется работать у нее до самой смерти.
Осмелевшие в процессе этого первого разговора, работники с удовольствием ругали своих прежних хозяев.
Надидэ-ханым верила их словам, хотя даже еще не знала, какие они работники. Если они жаловались, что очень уставали у своих прежних хозяев или же их там обижали, ханым-эфенди заверяла, будто у нее все по-другому, а домочадцы очень вежливые, плохого слова не скажут.
Ведь особняк Надидэ-ханым отличался от тех домов, где они работали прежде. Между слугами и домочадцами ханым не делала различий. С каждым обходились, как он того заслуживал. Лишь бы работник был добрым и порядочным, только и всего. Даже с этой бессовестной Гюльсум обращались лучше, чем иные родители относятся к родным детям. Однако, что поделаешь, раз она оказалась такой лживой, ленивой, легкомысленной, одним словом, безнравственной. Если слуги не хотели неприятностей на свою голову, они не должны жалеть Гюльсум, а побольше привлекать ее к работе.
Новый работник, получивший такой совет от ханым-эфенди, начинал задевать и бить негодного ребенка с первого же дня.
Гюльсум никогда не роптала на столь неучтивое отношение. Если между ними вспыхивала ссора, ханым-эфенди всегда вставала на сторону прислуги и набрасывалась на нее: «Если мы прогоним эту женщину или того мужчину, ты снова заставишь меня унижаться перед тобой?»
Впрочем, имелась еще одна причина такому ангельскому терпению. Гюльсум знала по опыту, что хорошее обхождение с работником когда-нибудь закончится, рано или поздно ему достанется от хозяйки дома, и поэтому выжидала. И действительно, проходило семь-десять дней, и повар либо другой работник начинал проявлять себя не с самой хорошей стороны.
У хозяйки дома имелся прямо-таки артистический талант. Поэтому она, как только нащупывала в человеке слабинку или замечала плохие наклонности, незамедлительно начинала грустить, а потом сердиться.
Интуиция еще ни разу не подводила Надидэ-ханым, она предвидела все наперед. Однако одних предположений было недостаточно, чтобы повесить на человека ярлык вора или бездельника. Для этого требовалась веская причина. Если такая причина находилась, это не предавалось огласке, но нужно было заставить человека работать усерднее.
Наконец наставало время Гюльсум выйти на сцену из-за кулис и сыграть свою роль.
Расследование начиналось с тайного разговора в уголке с ханым-эфенди. Есть подозрения, что между горничной и поваром или соседским парнем завязались отношения? Гюльсум следовала за женщиной по пятам, словно сыщик.
Она ночами бродила по комнатам, подслушивала разговоры в доме и, как только узнавала, что требовалось, тут же передавала все ханым-эфенди. На кухне приворовывают? Гюльсум снова принималась шпионить. Ей, как никому другому в доме, было известно, где повар может спрятать продукты. Она методично проверяла уголь в очаге, места под лестницей, мусорные ведра и даже щели в стенах сада. Когда она находила украденное масло или конфеты, то вытаскивала их.
Дни расследований были для Гюльсум по-настоящему счастливым временем. В те дни ханым-эфенди и ее приемная дочь становились не разлей вода. Гюльсум делала ей массаж и в то же время докладывала обстановку. Надидэ-ханым давала ей различные указания. Иногда она даже советовалась с девочкой, что делать. Ей было известно, что у Гюльсум имеется немалый опыт в подобных делах.
Когда слугу или повара с позором выставляли за дверь, Гюльсум просто пьянела от восторга и гордости. Этому способствовала и радость ханым-эфенди. Ведь Гюльсум была «ребенком дома», а значит, и лучше их всех в десять раз.
«Молодец, Гюльсум-калфа… Расти побыстрее, чтобы спасать меня от этих мошенников. Будь стражем этого дома!» — говорила она и гладила ее по спине.
Гюльсум с удовольствием бралась за работу, которую выполнял слуга, однако со временем снова обнаруживалась ее неловкость и нечистоплотность, и ханым-эфенди вновь начинала сердиться. Потом нанимали нового слугу. После чего находили мусор, брошенный Гюльсум в спрятанные тарелки, которые она разбила, когда мыла посуду.
Наконец, ханым-эфенди в который раз начинала считать нового работника своим ценным приобретением, и опять убеждала его не церемониться с Гюльсум. И все начиналось по новой. Но Гюльсум на этот счет не волновалась. Она знала, что в течение десяти-пятнадцати дней человек покажет свои плохие качества, и утешалась тем, что недолго осталось ждать момента возмездия, когда этого человека, который ее обижает, прогонят.
Глава двадцать четвертая
Было время, когда Гюльсум снова заслужила уважение в глазах домочадцев. Как-то она следила за новой горничной по имени Азизе. Это была болтливая и игривая вдова лет тридцати. Когда она пришла в дом, то долго рассказывала, что ей пришлось вытерпеть от местных ловеласов. При этом она плакала, пытаясь разжалобить хозяйку дома. Она говорила, целуя юбку Надидэ-ханым: «Любимая моя ханым-эфенди, в вашем доме я и сыта буду, и моя честь не пострадает».
Однако спустя некоторое время ханым-эфенди вновь что-то заподозрила. Похоже, что между Азизе и поваром Али начали зарождаться отношения. Она хорошо подумала, но никак не решалась высказать женщине в лицо все, что о ней думает. «Я считаю ее такой же испорченной, как и всех остальных. Наверное, я становлюсь жестокой», — злилась она на себя. Однако, что поделаешь, хозяйка никак не могла выбросить эти мысли из головы. Наконец она поручила Гюльсум выяснить, правда ли это. В любом случае было необходимо тайное и умелое расследование.
Любовь между горничной и поваром, несомненно, могла испортить репутацию дома. Но основная опасность заключалась не в том, что они полюбили друг друга, а в том, что они начнут воровать совместно, и убытки дома возрастут. Затем они перетащат украденное на соседнюю улицу, а когда совсем обчистят дом, ищи потом ветра в поле…
Так как Азизе была очень хитрой женщиной, хозяйка дома действовала с чрезвычайной осторожностью. Она даже не позволяла Гюльсум следить за ней, как за другими.
Как раз в это время с туалетного столика Ферихи-ханым пропала дорогая цепочка. Кроме Азизе, никто в комнату больше не входил.
У ханым-эфенди не было сомнений, что украла вещь именно Азизе, но вместе с тем она начала издалека:
— Дочь моя, ты убиралась в комнате. Может быть, ты в спешке куда-то положила цепочку, а может быть, и уронила. Поищи-ка хорошенько еще раз.
Однако Азизе быстро поняла, откуда ветер дует.
— Ах, вы говорите, я воровка? Нет, я честная женщина, — кричала она не своим голосом.
При таком положении вещей не оставалось ничего другого, как вызвать полицию. Няньку послали в полицейский участок. Через несколько минут Таир-ага вернулся вместе с молодым комиссаром.
Когда женщина увидела комиссара, она снова закричала так, будто была основным истцом:
— Господин чиновник… Меня хотят оговорить… Будьте свидетелем… Я подам иск… — Потом, дабы окончательно отвести от себя подозрения, хотела заставить обыскать свою одежду и личные вещи. Дети снова столпились на лестнице.
Несмотря на то что Гюльсум в этот раз не смогла сама разоблачить воровку, девочка снова радовалась. Она руководила детьми и отдавала им команды.
Они осмотрели личные вещи Азизе, но ничего не обнаружили. Настал черед одежды женщины. Когда комиссар, не торопясь, обыскивал служанку, она плакала и краснела, причем все больше и больше. Взглянув на нее, комиссар начал сомневаться в ее правоте.
Азизе, которая продолжала болтать без умолку, сказала, вроде бы ни к кому не обращаясь:
— Я таких домов еще не видела. Будто проходной двор. Никто никому ничего не говорит. Кто зашел, кто вышел — неизвестно. Вероятно, что украла эта девочка Гюльсум… Ее уже столько раз ловили на воровстве…