ж ты не на тех татей ополчился, а своего товарища по оружию поедом ешь? Он, может быть, на защиту твоей родни скоро встанет и жизнь за нее отдаст, а ты? Да ну вас… Завтра затемно всех подниму — и будете скакать, как козлы по горам, пока вся дурь из вас не выйдет! А потом — на весла и до обеда! А ты, мелкий, — повернулся полусотник к Микулке, — монеты собери, они по́том и кровью ветлужской заработаны, грех таким разбрасываться. В наказание за поступок свой будешь хранить это серебро как зеницу ока. А не по пути тебе с нами будет — так проваливай вместе с ними! Но если останешься, то помни, что любой из воев моих сможет тебя так же водой воспитывать за слова твои поганые и проступки, уяснил? И нечего тут в ногах валяться, зазорно это для человека!
Прыжок рядом с его высунувшейся из-под палубы головой выдернул Микулку из воспоминаний о вчерашнем дне и переключил на день настоящий. Полусотник вместе с одним из черемисов противостоял трем ратникам, которые ожесточенно пытались достать их своими клинками или хотя бы выбить из ушкуя. Мечи у всех были деревянные, однако воины все равно были в полных доспехах, несмотря на то что вероятность оказаться в воде, пусть даже не на очень большой глубине, была высокой. Наконец один из наступающих связал черемиса чередой быстрых ударов, а двое других одновременно нанесли удар своему командиру. Меч одного начал скольжение над щитом полусотника, вызвав его инстинктивное движение назад, упершееся в начало возвышающейся палубы, а имитация сабли присевшего второго полоснула по ногавицам не успевшего подпрыгнуть Ивана. Несмотря на то что меч походного воеводы одновременно поразил нападавшего в открывшийся правый бок, битва защитниками ушкуя была проиграна.
— Усе, хлопцы! Перекур… тьфу, баста! Судно вами взято! — судорожно глотнул воздуха полусотник и сразу обрушился с места в карьер: — Десятник второго десятка! Эгра,[62] едрить тебя в кочерыжку! Почему отошел от борта без команды? Ах, ты ее отдал?! А на каком языке, а? На кой ляд нужна такая команда, если половина из твоих людей ее не понимает! Вот и разрушился у тебя строй! Ах, ты заранее предупреждал всех своих? И почему у тебя тогда все рассыпалось? Узнать и доложить. Все! — раздосадованный полусотник повернулся в сторону носа ушкуя. — О Пельга! Живой? Извини, не рассчитал с ударом… Деревяшка деревяшкой, да ты без брони.
— Я хотел со стороны воды вам за спину залезть, да в доспехе разве в реку пойдешь? — начал оправдываться десятник. — Однако почти вышло…
— Не знаю, получился бы твой маневр, если бы я шум стекающей с тебя воды не услышал? Вряд ли. Что ты с ножичком сможешь против ратников в доспехах сделать? Отмахнутся не глядя — и ты труп. Надо было хватать первого попавшегося за шкирку, а то и двоих, и падать с ними за борт. Улавливаешь? Давай еще подумаем, почему твой десяток так долго возился. Все-таки атаковали вы сверху, будто бы с борта заморской лодьи, все преимущества на вашей стороне… Погодь чуть, Пельга, — полусотник повернулся к наблюдающему за ним из-под палубы Микулке. — Так, юнга. Чтобы через четверть часа все воины были напоены горячим взваром, понял? И поесть чего-нибудь собери, после такой потехи без мясного куска весла из рук вываливаться будут… Бегом!
Судорожное движение новоиспеченного юнги, еще в должной степени не прочувствовавшего своего звания, было прервано длинным переливчатым свистом дозорного.
— Все на борт! — зычно скомандовал полусотник, пару секунд размышлявший над доносящимися трелями. — Ишей и Мокша, по отплытии ко мне!
Ночная стоянка была организована на правом, невысоком в этом месте берегу Оки, в полудневном переходе от Мурома. Сам город прошли в середине прошедшего дня, точнее, попытались в нем не задержаться. У ветлужской рати, не избалованной развлечениями, и мысли не было, что остановки в одном из старейших городов на Оке может не быть. Как же можно пропустить посещение городского торга и любование деревянным детинцем, вознесшимся на левом, высоком берегу реки, если почти все вои в эти места попали в первый раз? Пришлось полусотнику заплатить не только мыто за провоз товара, но и побережное. А еще бросить мытнику пару кун сверх положенного, чтобы разузнать обстановку в верховьях Оки.
Собственно, сами верховья ветлужцев не интересовали: конечная цель путешествия была всего лишь в нескольких десятках километров от Мурома. Однако выдавать каждому встречному свои планы полусотнику совсем не хотелось, поэтому он и приврал немного про Рязань, Пронск и селища на Оке, куда будто бы они шли с товаром. И, естественно, показал любопытному мытнику котелки и сковородки, предназначенные для продажи.
Тем временем его рать под зорким присмотром десятников посменно удовлетворила свое любопытство на городском торжище, поглазев на муромских девок, обвешанных с ног до головы шумящими подвесками. Пришли немного разочарованные: бабы оказались совершенно такими же, как и везде. Ну разве что многие имели не то головные уборы, не то украшения из дугообразных жгутов из конского волоса и шерстяных нитей, охватывающих голову ото лба к затылку, а в остальном… Еще местных женщин отличало наличие поясов, которые в других местах носили только мужчины, а их пряжки тоже были увешаны теми же звенящими украшениями. А так бабы как бабы, разве разрез глаз или овал лица имеет значение? Подробнее же можно было определить разве что на ощупь, но кто же такое успеет за пару часов, да еще под неусыпным надзором десятников?
Иван же, осознавая то, что он слишком выделяется из толпы своим поведением и ботинками на толстой подошве, ограничился лицезрением монастыря Святого Спаса с деревянной церквушкой. Там, как ему поведал Мокша, два десятка лет тому назад был погребен Изяслав, сын Владимира Мономаха, погибший во время княжеской усобицы в битве с Олегом Черниговским. Вернувшись и поняв, что больше здесь делать нечего, платить за ночевку не хочется, а время неумолимо приближается к зимним холодам, полусотник скомандовал на отплытие, покинув муромские берега под неусыпным взором местного мытника. Заверив Мокшу, что его родную деревню они обязательно посетят на обратном пути, ветлужцы отправились в путь вверх по реке.
И вот теперь, судя по поданному сигналу, с низовьев к ним приближались две ощетинившиеся ратниками лодьи. Учитывая, что время было очень раннее, так как полусотник поднял своих людей в полном соответствии со вчерашним обещанием затемно, появление нежданных гостей было очень подозрительным. Вчера на муромской пристани никто не собирался отплывать таким составом вверх по течению, а если идут напрямую с низовьев, то странно, что не задержались в городе.
— Пусть так, мало ли какие у них дела! — Полусотник только сейчас заметил, что уже давно рассуждает вслух, однако продолжил это делать. Оба десятника, спешно надевающие брони, внимательно прислушивались к его словам, а Микулка, полезший было готовить нехитрую снедь для ратников, так и застыл, разинув рот, и внимательно ловил каждое слово ветлужского походного воеводы. — Но убраться с их пути надо. И вообще мы вчера почти в самую темень вставали на ночевку, а ушкуй наш всяко быстроходнее, чем лодьи… Неужто они до рассвета вышли, рискуя суда загубить? Или людишки местные, а потому все отмели и коряги знают? Может, еще и ночью шли? Так кого они догоняют — не нас ли? Ладно, пора… Все готовы? Ишей, что там у тебя?
— Нащечина на мачте лопнула, парус может на нас рухнуть!
— Крепи перекладину прямо к мачте кормовой растяжкой, после разберемся! Все, уходим!
Последнего запыхавшегося дозорного втащили в ушкуй уже на глубине, весла вспенили воду, и судно дернулось вперед, рассекая безмятежную черноту стылой воды, припорошенную около берегов первыми осыпающимися листьями. За кормой, в тающих утренних сумерках показались неясные изгибы лодей, рассекающих водную гладь точно посредине речного русла. Налетевший ветерок наполнил поставленный парус, добавляя хода ушкую, шедшему вдоль правого берега Оки, однако вместе со свежим дуновением воздушной стихии до ветлужцев донесся рев рога со стороны нежданных гостей. Даже издали было заметно, что силуэты лодей уменьшились, синхронно развернувшись в сторону уходящего от них судна, и ощутимо добавили в скорости.
— Мокша! — Хотя из-под палубы, под которую вновь забился Микулка, погони не было видно, зато слышимость оттуда была прекрасная. Даже негромкие слова полусотника, перебиваемые плеском воды от размеренных взмахов весел и тяжелым дыханием гребцов, ясно доносились до чуткого мальчишеского уха. — С тобой вначале… Что дальше нас по реке ждет? И когда речка та покажется, о которой мы с тобой толковали?
— До нее недалече осталось совсем, Иван. Не успеют гребцы запыхаться, как взгорок покажется по нашему берегу, за ним та ржавая речка будет, а уж дальше луга пойменные, и Ока крутой поворот делает.
— В какую сторону?
— Одесную нам повернуть придется.
— Вправо? Так погоня тогда угол срежет и к нам на перестрел[63] подойдет…
— Срезать они нам ничего не должны, — донесся растерянный голос Мокши. — Да и подойти, дабы прицельно стрелы метать, не смогут без опаски.
— Я про то говорил, что напрямую они пройдут к повороту… — начал объяснять полусотник и неожиданно спохватился: — А почему не смогут это сделать?
— Так перекат[64] на той стороне… Если людишки за нами увязались местные, то знают об этом. Иным летом до середины реки дойти можно, не замочив исподней рубахи. Ты не сомневайся, Иван, я Ишею про все мели, что знал, рассказал заранее.
— Ага, только я про это не ведаю ничего. Ну да ладно, сам виноват, что не выспросил. А дальше Ока как себя ведет?
— Петляет сильно, стариц много. Иной раз и заплутать можно в тех заводях.
— Угу… А у ржавой речки той какова глубина? Погоня, что за нами следует, сунется ли в нее?