— Лишь их проводники с нами, а остальные дальше по лесам ищут своих людей. Знаешь что про них?
— И про них, и про воев ваших ведаю, но это долгий разговор, а тебя могут хватиться…
— Точно. Подожди, я дам знать Прошке, чтобы остальных предупредил!
— Как бы эти остальные по мою душу не пришли, Тимоша…
— Не боись — пока только своим, они языком трепать не будут. А потом вернусь, и тогда вместе решим, что с тобой делать.
— Боюсь, что втуне пропадут старания твои…
Юный ветлужец поморщился и змеей выскользнул из-под елки, не найдя что ответить Завиду. На поляне он сразу же свистом призвал Прошку к себе и пошел ему навстречу. Глянув на бледное, взъерошенное лицо своего напарника, тот сразу же задергался и стал водить самострелом по кустам, так что Тимке стоило больших трудов привести его в чувство. Однако через минуту Прошка уже летел на всех парах к Сваре. Немного поразмыслив, пацаны пришли к выводу, что тот тоже был своим, да и решить судьбу новгородца мог лишь он один. А Тимка сразу же вернулся назад, к виновнику общего переполоха, и с разбегу нырнул в его лесное убежище. Ветки опять хлестнули по лицу, он на мгновение привычно зажмурился и скатился на какой-то мягкий комок, принятый им за разбросанные вещи Завида.
— Ну, вот он я… — Тимкин взгляд уперся точно в черные звериные зрачки, блеснувшие в полутьме. Он непроизвольно застыл и уселся на пятую точку, однако низкий рык зверя и стойкий запах мочи, прянувший в нос, заставили его отползти дальше и тихонько взвизгнуть. Сердце дернулось и на мгновение остановилось, оцепеневший мозг вырабатывал лишь одну мысль, пустив ее по кругу: «Оборотень, оборотень…»
— Испужался? — Сдавленное хихиканье Завида донеслось из противоположного конца раскидистой еловой кроны. — Ты вроде видел уже моего топтыгина на пажити вашей рядом с ушкуем?
— Видел, — сглотнул Тимка, стараясь унять свое часто бьющееся сердце. — Да разве к таким твоим шуточкам привыкнуть можно? Я же чуть кишечник не опорожнил…
— Чего ты чуть не сотворил? — по-новгородски зацокал Завид, непривычно для любого другого уха меняя «ч» на «ц».
— Цего, цего, цуть… — передразнил его Тимка. — Говорю, что чуть портки свои не измарал. Уф… Ничуть ты не изменился: как был без царя в голове, так и остался… Мало тебя черемисы гоняли!
— Ты про то, что с головой у меня не в порядке? Как бы не так — недавно все на место встало, потому и пошел к вам. А с Мишуткой… Он прибежал ко мне сразу после твоего ухода, и шуточки мои тут ни при чем. Мыслю, что косолапый где-то рядом по траве катался и выжидал, когда я один останусь.
— Катался? — озадаченно переспросил Тимка. — Нашел где играть: тут люди кругом… Неужто не чует?
— Да он так свое место метит: помочится на траву, а потом катается по ней. Куда бы затем ни пошел, чего бы ни коснулся — всюду его метки будут. А уж людской дух он за треть поприща распознает…
— Слушай, он у тебя уже размером со здоровую псину. Как ты с ним управляешься?
— Так он меня за мамку держит, привык. — Завид ласково погладил свернувшегося около него медвежонка. — Как бы не сгинул: до сих пор берлоги не закладывает, хоть я его уже не раз гонял от себя…
— А мне, глядя на следы, показалось сначала, что он человека выслеживает. Вдруг, думаю, людоед какой-нибудь? Кстати, как медведя у вас называют? Тоже арк?.. — Получив по губам, Тимка недоуменно уставился на собеседника.
— Не вздумай хозяина настоящим[108] именем назвать, а то призовешь его на свою голову. Космачом, костоправом, стариком, медоедом… как хочешь, лишь бы не истинным, — строго произнес Завид, подняв палец, и удовлетворенно кивнул, увидев понимание в глазах мальчишки. — То-то же. И уж никак такой красавец людей как ядь пользовать не будет, — продолжил новгородец, ласково потрепав медвежонка за ухом. — Наоборот, он помогал все это время. Без косолапого по мне уже тризну справляли бы третьего дня. На церемисов я наткнулся случайно — еле улизнул от них. Они было попытались меня псами загнать, но куда тем… Как медвежий дух чуют, так в раж входят — и до моих следов им дела нет.
— И что? Как раз быстрее должны были найти — он ведь почти всегда рядом с тобой бегает.
— Тут рядом меря живет, так хозяин леса у них священным считается. Потому местные черемисы его тоже не трогают, а собак со следа уводят.
— Вот оно как… Ладно, об этом позже. — Тимка отодвинулся от неразлучной парочки еще дальше и продолжил: — Давай рассказывай, что ты такое учудил, что тебя псами травят?
— Да я-то как раз ничего, а вот остальные новгородцы весьма пошалили в окрестностях — в основном в селении у церемисов. Но и ваша вина в этом есть немалая… Кто вас просил за Якуном насад с воями посылать? Или мнилось вам, что остальные купцы его вам на растерзание оставят? Какой бы ни был, но он новгородец…
— Защищаешь его?
— Какое там. Я как раз из-за него и сбежал — живым мне до Новгорода с ним было не дойти. Однако давай по порядку… Про то, что вои ваши ушли чуть раньше нас, дабы перехватить Якуна по дороге, все поняли сразу. Он сам из-за этого целую седмицу на Ветлуге Захария дожидался, дабы по волоку идти большой дружиной. А как тот прибыл, стал купцов уговаривать не на Сухону идти, а тайком свернуть в сторону — на Унжу. Те чуток подумали и согласились. Кому охота в бесполезную свару вступать да рисковать своей шеей, когда можно сделать небольшой крюк и уйти из-под удара? Так и сделали — в темноте свернули на приток Ветлуги и рванули без оглядки. Но ратники ваши, похоже, весть из стоящего рядом церемисского поселения получили и скоро стали нам на пятки наступать. Все-таки мы с грузом шли: тут и товары ваши, и нераспроданные ткани заморские. Не столь тяжесть для ушкуев, сколь неудобство для гребцов, но все равно — не налегке. Тут уж Якун волком взвыл: людей у него осталось мало, а остальные купцы оберегать его своими силами как-то не рвались. Зачем им чужую глупость своими воями оплачивать? Однако и бросить его вам на расправу они тоже не решались: все-таки новгородец, да и не последним стоит в купеческом сословии. В итоге постановили отправить его ушкуй вперед — путь торить, а сами немного отстали, дабы дорогу застить вашим отрокам.
— Отрокам? — переспросил Тимка и пояснил свой вопрос: — Этих воев у нас дружинниками называют, а отроками нас, молодых.
— Хм… — недоуменно пожал плечами Завид, но пояснил собеседнику: — Отроками младшую дружину обычно величают при дворе княжеском, в нее еще детские входят, кои в детинце службу несут. А уж как вас, недорослей, называть… да хоть новиками, ваше дело. Ну так вот, стали эти вои дозоры наши щупать.
— Нападать?
— Да нет… То там попытаются пройти провидчики[109] ваши, то сям. Захарий с Кузьмой с вечера посмеивались, но под утро уже ругаться почем зря начали: дозорные извелись все, на каждый шорох стрелу пускать начали. А попади они, так за пролитую руду[110] отвечать своей придется, и тогда путь к вам по весне заказан будет. Этого исхода им вовсе не хотелось узреть, ибо на кону немалая торговая выгода стоит. Так-то вот.
— Ага, а что дальше было, Завид?
— Дальше? Все-таки прознали ваши, что Якуна с нами нет, бросили насад свой и на рассвете мимо нас к волоку подались. Краем чащи, не скрываясь. Ну и мы двинулись на ушкуях, оставляя их далеко за собой… Все-таки леса тут глухие, пешим ходом быстро не достигнешь нужного места.
— Насад тот с раненым дружинником уже на Ветлуге поймали, — скрипнул зубами Тимка. — А сам он помер, едва только доспех с него сняли. А судно еще и запалить пытались.
— Слышал я что-то про это, — нехотя поднял глаза Завид, мерно поглаживая своего мохнатого четвероногого приемыша. — Якун от нас втайне людишек своих посылал, дабы знать, что за спиной творится, и ваши вои его врасплох не застали бы. А насад тот им повелел сжечь, коли будет у них такая возможность. Видать, они и спроворили это дело, а то, что доспеха не сняли… Наверняка все второпях творилось. Мыслю, что некогда им было разоблачать вашего воя от брони и обирать его. Весла по кустам разбросали да судно по течению пустили, головешку из костра в парусину подложив…
— Ты же говорил, что людей у купца этого было мало! Как он мог вперед идти и одновременно на нас своих людей посылать?
— Так подсылы эти у вас за спиной за день до нашего разделения шастали… — махнул рукой Завид и смутился. — А вот потом, уже после отплытия, из-за недостатка в людишках Якун решил малое селение у церемисов заяти. С этого наши печали и начались… В веси он нескольких мужей побил, а других талями[111] на весла посадил. Заодно имал их баб в полон, а дома в том селении пограбил изрядно. Мы не думали и не гадали даже, что ушедшего купца сызнова повстречаем, однако все вышло не по-нашему. И встретили, и за голову схватились, увидав, что он натворил. А назад уже возврата нет. Тот оправдываться начал, что у него часть людишек от ран не оправилась, а Захарий и Кузьма даже не соизволили воями поделиться, дабы он на весла их посадил… Как же, не соизволили! До того места, где он в отрыв ушел, целый десяток посменно у него на скамьях для гребцов штаны протирал! Лишь меня Захарий к нему не посылал, а остальные почти все там горбатились…
— А тебя почему жалел? Из-за того, что ты Якуна гирькой приголубил?
— Из-за чего же еще! — расстроенно заметил новгородец. — А мне все предупреждения Захария о том, что Якун зело злопамятен, в одно ухо влетели, а в другое вылетели. И слова Кузьмы, который мне предлагал у вас перезимовать, туда же делись. Лишь в тот момент, когда меня стрелой угостили со спины в селении у мерян, я понял, что до Новгорода могу и не дотянуть.
— Ты ранен?
— Нет, Бог миловал, а доспех спас. У меня на кожухе под подкладкой железные пластины нашиты, так наконечник одну пробил и в кольчугу уткнулся. Я лишь изрядным синяком отделался, да кость немного побаливает… После той стрелы я и собрался уходить, а Захарий меня отпустил и весточку отцу обещался передать.