Что было дальше, Вячеслав потом вспоминал с трудом. После того как кулак Трофима ударил его в челюсть и отбросил на стену, он лишь смутно разглядел, как воевода удержал руку Твердяты, сжимающую засапожник, а потом в сгущающемся тумане расслышал затихающий голос своего предводителя:
— Я же говорил, что язык наш он ведает плохо и иной раз мелет всякую чепуху… Однако за этой шелухой у него проскользнули вполне здравые мысли! Как сам думаешь, Твердята? Как иначе мы выйдем на ясов и сумеем с ними сговориться, если не купцами, а? Да и доля в торговых делах вам ой как не помешала бы…
— На пять частей елейного неочищенного масла возьмешь две части воска. Если елея не найдешь в округе, то бери любое растительное или внутренний свиной жир, но лучше все-таки то, что я тебе сказал. Говорят, что можно туда живицу сосновую добавлять, но сам я еще не пробовал, так что на твое усмотрение… Так вот, такой состав не только насморк и сильную простуду лечит, но и любую гноящуюся рану, ожоги, снимает боли в суставах. Теперь как делать… На слабом огне доводишь до кипения, не забывая помешивать, и остужаешь. Хранится такая мазь долго, хотя лучше это делать в стеклянной посуде. Ну что, поняла? Хотя бы основное? Хорошо. Туда еще желательно щепотку сахара добавить, но он у вас лишь князьям доступен… Или до Белой Вежи сей продукт доходил из Царьграда или других заморских стран? Все-таки на торговом пути сидели, хотя и бывшем… — Уловив выражение растерянности на лице утомленной молодой женщины, Вячеслав огорченно покачал головой. — Нет? Жалко. Так вот, на сегодня я тебе немного бальзама выделю, но потом придется делать самой. Будешь несколько раз в день мазать носовые ходы своему чаду и середину лба. Вот так… А на будущее это надо делать сразу, как только почувствуешь, что у него сопли полезли.
— Хм… Вячеслав! — Воевода окликнул лекаря сразу же, как только пациентка вышла за дверь, унося в своих объятиях хнычущего от нездоровья маленького ребенка. — А в прошлый раз ты при ожогах предлагал мед накладывать…
— Ну…
— А почему не сие чудесное средство?
— А… Там надо было быстро от поверхностного ожога избавиться, а этот бальзам гной из глубины тянет… Черт! Наверное, надо было еще желток добавить, чтобы гайморита у этого младенца не случилось.
— Чего не случилось? — Вытянув ноги на полатях, Трофим покосился в сторону стола, где разместился Вячеслав, и втянул ноздрями терпкий аромат, пропитанный дымом.
Вся изба, поставленная в числе первых, благоухала не только свежим деревом, но и запахом лекарственных трав, пучки которых были развешаны под всей крышей. Да и столешница рядом со знахарем тоже была завалена разными снадобьями, разложенными в берестяных коробочках, свертках из кожи и особо оберегаемых стеклянных бутылках. Дневной свет проникал сюда через большое, примерно в полметра окно, поделенное плашками на четыре части, каждая из которых была затянута полупрозрачным бычьим пузырем.
— Да не бери ты в душу, воевода, это все мои словечки из прошлой жизни. А почему ты так детским лечением заинтересовался? Или вы с Улиной уже успели… — Стремительно пролетев разделяющее собеседников пространство, сапог воеводы устремился к стеклянной таре, стоящей на краю стола рядом с Вячеславом. Не успевая поднять рук, занятых поиском в плетеном лукошке каких-то ингредиентов для очередных чудодейственных средств, лекарь нырнул головой вперед, прикрывая свои склянки от несчастной судьбы. Тяжелый кожаный сапог ударил его в ухо и, отклонившись от намеченной траектории, пропахал заметную борозду среди разложенных на столе свертков. Потерев ушибленную часть тела, Вячеслав ни словом, ни взглядом не показал, что чем-то недоволен, и молча продолжил заниматься делами. А свои мысли на этот раз оставил невысказанными, потому что в ином случае сапог прилетел бы не пустой, а с начинкой, в качестве которой могла оказаться нога воеводы. И ударил бы он не куда-нибудь, а прямиком в ту самую опорную точку, на которой человек сидит и которая в качестве мишени является самой обидной. В том числе и для лекаря.
Однако молчание не спасло Вячеслава, и он в очередной раз получил свою долю нравоучений:
— Ох, прав был Иван в том, что у вас с Николашей нет воинской жилки, и вас надо… дрессировать, вот! Ну когда же ты свой поганый язык засунешь себе в… ну хотя бы на людях за сомкнутыми устами его держи! Что, хочется тебе нас в неприятности втравить? Или вовсе нашу кровушку попортить? Ладно, я или другие наши дружинные… Мы тебя сапогом или зуботычиной можем заткнуть, потому что ценим! А чужак ведь тебя молча проткнет мечом и лишь потом разбираться будет, какой ты был лепный и незаменимый! Как ты не понимаешь, что из-за твоих слов мы друг друга чуть не перерезали?! Повезло тебе, что я с тобой рядом оказался… Да еще неплохо, что Твердята мой давний знакомец и требовать тебя в круг после слов обидных не стал. Простил и даже виры не потребовал, тем более что мысль у тебя и правда дельная оказалась…
— В круг?
— В него. Княжьего ставленника, дабы тот все склоки судил, поблизости нет, а у того же Твердяты не хватит сейчас власти, чтобы все раздоры между своими воинами решать. Да и по другим селениям то же самое. Люди тут собрались ратные, но вольные. На произвол судьбы князья их бросили довольно давно, так что жить они стали по старому покону. Или по новому? Не разберешься… За слово поганое кровью спрашивают, все дела стараются сообща решать. Да и ниже по Дону Великому и его притокам кое-где такие же людишки остались с прежних времен. Про них я еще в Переяславле слышал. Сидят они на реках, около бродов или тех мест, где заработать можно на перевозе…
— Бродники?
— Вроде так их и называют, но врать не буду…
— Предки казаков… — еле слышно пробормотал Вячеслав и уже громко добавил: — Вот теперь я понимаю, что это за люди и как нам с ними себя вести. Помогать им надо всячески, а уж они встанут заслоном между Русью и степью.
— Встанут? — скептически поднял бровь Трофим.
— Угу, если только из-за нашего равнодушия к их судьбе они оружие в обратную сторону не повернут, — угрюмо согласился Вячеслав и добавил окончание фразы себе под нос: — Как у нас на Калке[138] случилось… Кха! Люди, как ты говоришь, они вольные, так что воевать и в зажитье ходить не перестанут, лишь бы это делали не в нашей стороне. В таком случае нам их воинственность только на пользу будет, потому что иначе степняки подойдут к самой Рязани… Да и в качестве охраны наших торговых караванов они нам как никто сгодятся!
— Ох, как ты замахнулся! Нам бы чуток людишек к себе поиметь, а ты уже пути торишь и серебро к себе в мошну ссыпаешь.
— Плох тот солдат, который не мечтает быть Наполеоном… О будущем, говорю, надо думать всегда, но делиться мечтами только с близкими, чтобы соседские куры на смех не подняли! Кстати, а кто тут в соседях? Я имею в виду восток и север… то есть полунощь.
— На севере твоем Рязань стоит, но это ты и сам знаешь. Если отсюда смотреть, то на одесную, или направо, по-твоему, от них идет мордва, точнее, мокша, а за ней эрзя. На восходе же, чуть ближе к этим местам — буртасы, а дальше за ними уже Волга и Великий Булгар на ней. И намотай себе на ус, что, по слухам, буртасы — это те же ясы, но речные. Разная вера, разные судьбы, но вроде… родичи. Не ведаю только, сколько в этих слухах правды, и сгодится ли тебе такое знание — тут уж решай сам. И вот еще что… Скажи-ка мне, как ты собираешься заманивать на наши земли ясов? Мыслишь, что польстятся они на уговоры да променяют свои степи на леса дремучие?
— Ну… погремим тугой мошной — и поедут как миленькие!
Дверь неожиданно распахнулась, и вместе с морозным воздухом в неказистую избу ворвался вихрь, оказавшийся на поверку Улиной, явно чем-то возбужденной.
— Ох, добры молодцы, как же я замерзла на крыльце стоять да ваши разговоры вполуха слушать. Дай, думаю, войду да приму участие. Не побрезгуете суетной бабой? И почему это я последней узнаю, что поход назначен на… послезавтра? Вроде, по-вашему, так говорят? А, Вячеслав? Да-да, ты мне говорил, Трофим, что он будет, но сроки… я же не успею собраться! Для меня и сбруя не подогнана, да и к лошадке привыкнуть надобно!
— Ты не поедешь!!! — Слитный мужской хор проревел в унисон, заполнив своей мощью все пространство небольшого сруба от земляного пола до стрехи на крыше.
— Испугались? То-то же… Шуткую я. Будто не знаю, что лишь помехой в вашем походе буду. Ты лучше вот что скажи, Вячеслав… Я много сказок про вашу пришлую троицу выслушала: по ним вы все такие лепные, да о людишках заботитесь будто о детках своих. В общем, ангелы небесные, которых ваш Христос на землю посылает, а не обычные смертные. А вот смотрю я на тебя… Ты же всех людей делишь на ту часть, что принесет нам пользу, и ту, что не сгодится, пойдет в отсев. И творишь ты это мимоходом, будто чувств у тебя нет и другие люди для тебя словно игрушки детские, которые можно ненароком сломать, а потом починить… — Улина хитро улыбнулась бросившему на нее озадаченный взгляд Трофиму и опять повернулась к глубоко задумавшемуся лекарю: — Как такое могло случиться? Или ударила тебя жизнь так, что озлобился ты?
— Это ты верно сказала, циничным я становлюсь… — Вячеслав начал отвечать медленно, пробуя на вкус каждое слово, как будто вступил на неизвестную тропу, за каждым поворотом которой чудится самострел. — Как только стал людей у вас лечить да ножиком их раны полосовать. А еще у меня атрофировалось чувство самосохранения. Да не берите в голову последних слов!.. А к чему ты это спросила, Улина?
— И ты не обращай внимания на мои причуды — такая уж у меня вредная и загадочная бабская натура. — Открытая обезоруживающая улыбка черемиски лучше всякого довода убеждала, что за поворотом нет никакой западни. — Убедилась вот, что ты сам все понимаешь, да и бросила приставать. А потом, может быть, и вновь начну… Так как ты собирался ясов на наши земли заманивать?