. Своим людям в роте он говорил: «Мне плевать, кого там ранили, пусть даже вашу мать, — вы оставляете их лежать и продолжаете сражаться».
Один офицер-коммунист скептически отозвался об американских солдатах: «Они несли слишком много ненужных вещей, были слишком тяжелыми и медленными. Мы издали знали, что они идут»[774]. Но солдаты ВНА были ненамного лучше в деле маскировки: сидевшие в засаде американцы узнавали об их приближении по тем же звукам, что выдавали их самих: по бряцанию оружия, позвякиванию фляжек, беспечной болтовне. Однажды в ходе интенсивного огневого контакта люди в роте Энди Финлейсона совсем пали духом, когда один вдруг начал вслух насмехаться над коммунистами. Как вспоминал Финлейсон, «вскоре все гоготали и орали вьетконговцам: „Давай, Чарли, иди сюда, возьми нас!“… Не знаю, что именно сработало — плотный огонь, который мы на них обрушили, или гранаты, или наш смех, но они ушли»[775].
После ожесточенного сражения пехотинцы старались собраться вместе, чтобы прочитать короткую молитву над павшими товарищами, но, когда потерь стало слишком много, от этой традиции отказались. Нанесение увечий вражеским трупам было распространенной практикой. В октябре 1967 г. репортер и оператор телеканала CBS навлекли позор на журналистскую братию, когда перед камерой дали солдату нож и попросили отрезать ухо мертвому коммунисту на глазах у телезрителей. Солдат был предан военному суду, а телевизионщики предпочли бежать из страны, чтобы не давать показаний в суде. Тем не менее все знали о таких «сувенирах». Однажды батальонный военврач отвел Уолта Бумера в сторону и сказал, что его люди собирают уши. Тем же вечером Бумер построил свою роту и сурово предупредил: «Узнаю, что кто-то сделал это еще раз, пристрелю. Что скажут ваши матери?» Он считал, что такие эксцессы следует подавлять жесткой рукой: «Если это не остановить, отрезание ушей может перерасти в более страшные зверства. Офицеры в Милай пренебрегли этим — и посмотрите, что там произошло»{40}. Некоторые солдаты довольствовались тем, что оставляли на трупах врага карту туза пик.
Джон Макнамара писал домой, что его тревожит популярность разговоров о том, что с террористами нужно бороться террористическими же методами: «Несколько лет назад об этом говорили только маргиналы. Если [американский военный] истеблишмент вдруг решит пойти по этому пути, будет прискорбно. Это окончательно оттолкнет порядочных людей… Остерегайтесь ярости центурионов»[776]. Дон Грэм, служивший в 1-й воздушной кавалерийской дивизии, испытал «прилив гордости»[777], когда на его глазах полковник прямо в ходе операции освободил от должности командира роты, чьи люди без всякой причины сожгли дома мирных жителей.
Несмотря на то что религиозность была в дефиците — менее одного человека из пяти регулярно посещали службы, а две трети не посещали никогда, — большинство часто бормотали про себя молитвы. В ходе операции «Свифт» в сентябре 1967 г. капеллан Винсент Каподанно успокоил раненого словами: «Сохраняй спокойствие, морпех. Помощь скоро прибудет. Сегодня Бог с нами»[778]. Позже этот солдат признал, что присутствие капеллана придало ему необычайное чувство умиротворения. Вскоре после этого Каподанно был убит; военное командование посмертно наградило его медалью Почета, а католическая церковь провозгласила «Слугой Божьим». Само по себе присутствие Каподанно на поле боя вызывало глубокое уважение со стороны паствы, но некоторые капелланы перегибали палку. В подразделении, где служил Джеймс Мэй, служитель бога пытался продемонстрировать свое братство с солдатами с помощью таких сомнительных проклятий, как: «Боже, пусть бомбы падают прямо на головы этих маленьких желтых ублюдков». Еще один капеллан был сфотографирован с автоматической винтовкой и гранатами, а один из его коллег любил летать на боевые миссии вертолетным стрелком.
В ходе патрулирования подразделение останавливалось на ночевку ближе к вечеру, по возможности на возвышенности, с которой открывался хороший обзор. Все обычно были покрыты засохшей коркой из красной грязи и пота, которую они с наслаждением оттирали песком на берегу реки, если та протекала рядом с местом стоянки. Уолт Бумер заставлял своих людей бриться: «Я хотел, чтобы они были проворными и хитрыми, как животные, но не хотел, чтобы они превращались в животных». Однако немногие офицеры осмеливались насаждать такую строгую дисциплину, особенно на поздних этапах войны.
Почти каждый вечер солдаты рыли окопы — все ненавидели это занятие, хотя зачастую это было вопросом жизни и смерти. В добросовестных подразделениях пехотинцы рыли окопы на двоих глубиной в метр, проклиная твердый каменный грунт с переплетенными корнями, который начинался сразу под тонким поверхностным слоем глины. Если начинался ливень — обычное дело в тропическом климате, библейские потоки обрушивали пологи из плащ-палаток и размывали стенки окопов, вызывая бурю непристойной брани. Закончив с окопами, приступали к приготовлению ужина — обычно для этого использовались импровизированные горелки из пустых консервных банок с множеством отверстий, где сжигались небольшие кусочки взрывчатки С-4, горевшие ярким белым пламенем с шипением и вспышками. Начинались обмены едой, иногда доходившие до ссор: все любили консервированные фрукты и фруктовые кексы, мало кто, кроме Уолта Бумера, с удовольствием ел лимскую фасоль с ветчиной. Большинство предпочитали стандартным армейским сухпайкам пайки «лурпов», как называли подразделения глубинной разведки, но их было трудно достать. Некоторые готовили себе сложные блюда: например, доставали картофель из картофельно-мясных консервов, разминали его в пюре вместе с сухим заменителем сливок и поливали мясной подливкой, которую готовили отдельно в металлической кружке. На десерт пили растворимый кофе, какао или коктейль из листьев тархуна и заедали крекерами (которые иногда мазали плавленым сыром) или чипсами с луковым вкусом[779].
После двух недель в полевых условиях сухпайки надоедали до чертиков, а иногда еда и вовсе заканчивалась: если небо заволакивала низкая облачность, полеты вертолетов, подвозивших запасы еды, почту и даже пиво, отменялись. Большинство подразделений время от времени голодали, хотя это и близко не могло сравниться с тем хроническим голодом, который испытывали их враги. Самой большой опасностью, особенно для групп глубинной разведки, был риск лишиться связи из-за севших батарей радиостанции: без связи невозможно было вызвать ни огневую поддержку, ни подкрепление, ни эвакуационные вертолеты. Поскольку курили почти все поголовно, сигареты входили в стандартный армейский набор вместе с леденцами, бритвенными лезвиями, зубной пастой и щеткой, писчей бумагой и карандашами, а также таблетками. Все сосали соляные таблетки, очищали воду таблетками «Галазона», которые придавали воде вкус йода, но все равно не спасали от поноса, от которого, в свою очередь, принимали по две таблетки «Ломотила» четыре раза в день. Помимо этого, все ежедневно глотали таблетки от малярии под пристальным надзором санитара, поскольку некоторые предпочитали подхватить лихорадку, лишь бы не ходить в рейды. В 1967–1968 гг. наркотики уже стали проблемой, но в основном в тыловых частях: офицеры и младшие командиры боевых подразделений еще пользовались достаточным авторитетом, чтобы удержать своих людей от употребления наркотиков в полевых условиях.
По вечерам, расположившись в гамаках или — в те дни, когда вертолеты подвозили запасы, — на расплющенных картонных коробках из-под сухпайков, некоторые доставали потрепанные журналы и книжки в бумажных обложках. Энди Финлейсон жадно глотал книги по истории, политологии, антропологии, романы Конрада, Харди, Хемингуэя, Апдайка, японскую классику наподобие «Повести о Гэндзи» (The Tale of Genji)[780]. Комиксы, однако, были более популярны. Гарольд Брайан иногда был вынужден читать Библию, которую ему прислала мать, «когда мне не удавалось раздобыть ни одного „Плейбоя“»[781]. Некоторые просто болтали. Дэвид Роджерс вспоминал: «Мы думали о доме — чем сейчас занимаются наши родные? У меня был друг, сержант, который любил играть в слова. Мы много пережили вместе и были очень близки». В конечном счете все разговоры сводились к заветной теме — DEROS (Date Estimated Return from OverSeas) — «предполагаемой дате возвращения с места службы на заморском ТВД», которая была отпечатана в сердце каждого солдата и по мере ее приближения превращалась в настоящую одержимость. «Песня опытных крыс», сочиненная бойцами 101-й воздушно-десантной дивизии, начиналась такими словами: «Я прибыл в эту страну, / Чтобы отдать ей год моей жизни. / Мой единственный товарищ — моя винтовка, / Моя единственная молитва — остаться в живых». Некоторые носили с собой в патрулирование «дембельские палки» — трости с искусной резьбой; другие ограничивались календарями или придумывали иные фантазийные способы отсчитывать оставшиеся до DEROS дни. В то же время считалось дурной приметой, если новичок спрашивал у бывалого солдата, сколько тот отслужил, — нужно было дождаться, когда тот сам скажет об этом.
По словам Джона Дельвеккио, «для многих солдат Вьетнам был долиной ужаса, местом депрессии и отчаяния. Во многом это было связано даже не с Вьетконгом и не с джунглями… а с тем, что они оказались разлучены с родными, женой, друзьями и были абсолютно бессильны что-либо изменить»[782]. Все писали письма домой, а некоторые записывали аудиокассеты. Кто-то сопровождал свои аудиопослания «военным фоном» — канонадой минометов и дайм-никелей, как называли 105-мм гаубицы