сайонара?{49}» — в шутку спросил он у своего коллеги из президентской администрации. Макферсон не предполагал, насколько был близок к истине. Свое телеобращение Джонсон завершил словами: «Я не буду выдвигаться и не соглашусь на выдвижение меня моей партией на второй срок в качестве кандидата на пост вашего президента».
Американцы выслушали своего президента в ошеломленном молчании, хотя многие к тому времени прониклись таким глубоким цинизмом по отношению к власти, что сочли это очередной уловкой, хитрым гамбитом. Они ошибались. Тем вечером Джонсон публично признал крах своего президентства: достигнув столь многого дома, он безнадежно завяз в «грязи непролазной» в Юго-Восточной Азии. Его враги, такие как доверенное лицо клана Кеннеди Артур Шлезингер, назвали его решение уйти «политической трусостью»; как и Гарри Трумэн после праймериз в 1952 г. в Нью-Гэмпшире во времена Корейской войны, Джонсон решил, что в день голосования обречен на поражение. Позже Шлезингер цитировал слова Билла Мойерса, бывшего пресс-секретаря Белого дома, объяснявшего «одержимость»[955] Джонсона Вьетнамом «дикой смесью раздутого самолюбия и национализма, которая заставляла Джонсона рассматривать это [вьетнамскую проблему] как вызов мужественности — лично для себя и для всей Америки»[956]. Эйзенхауэр презрительно написал в своем дневнике: «Для меня очевидно, что президент ведет войну сам с собой и, хотя он и пытается твердо отстаивать принятые им решения и сделанные шаги и призывает нацию идти к поставленным целям, несмотря на любые издержки, в глубине души он жаждет освободиться от бремени этой ответственности»[957].
Многие американцы связывали отречение президента с унижением, якобы нанесенным Америке Тетским наступлением. Это было не так — Джонсон уже несколько месяцев раздумывал об уходе. Но война во Вьетнаме, бесспорно, сломила его дух. Его хитрые гамбиты сделали его объектом презрения и насмешек, и немалое число его сограждан, особенно представителей молодого поколения, обвиняли в военных провалах, гибели американских солдат и мирного вьетнамского населения именно его, а не врага. Парадоксальным образом Тетское наступление обернулось для Ханоя триумфом: вскарабкавшись на очередную гору трупов, порожденную его безумной военной инициативой, Ле Зуан провозгласил Тетскую кампанию «убийственным ударом». Казалось, никто не заметил героизма американских солдат, которые дали ожесточенный отпор и в итоге разгромили силы коммунистов по всей стране, включая Сайгон и Хюэ, где новые хозяева уже успели учинить массовые расправы. Как с горечью констатировал Дин Раск, «здесь, в Соединенных Штатах, коммунисты одержали блестящую политическую победу»[958].
Один из командующих НФОЮВ, Чан Бать Данг, также считал, что Тетское наступление сыграло решающую роль в принуждении США к деэскалации военных усилий: «Никакая другая оценка здесь невозможна»[959]. Отныне авторитет Ле Зуана и его историческая репутация в его собственном обществе были непоколебимы. 5 апреля 1968 г. министр иностранных дел ДРВ сказал в интервью Чарльзу Коллингвуду с CBS — Уолтер Кронкайт отказался от предложенной визы, справедливо полагая, что поездка в Ханой сыграет на руку коммунистической пропаганде, и покажет, что его страна готова сесть за стол переговоров. Возглавить переговорный процесс со стороны США Джонсон поручил Авереллу Гарриману. Впереди оставалось еще целых семь лет войны, но вряд ли кто-либо теперь верил в то, что она может закончиться поражением коммунистов.
Глава 20. День сурка
Бессмысленная кровь
После Тетского наступления военная фортуна, казалось, отвернулась от коммунистов. Американские и южновьетнамские войска продолжали наносить сокрушительные удары по потрепанным отрядам Вьетконга. Однажды утром группа партизан вошла в деревню Майлок в дельте Меконга, где наткнулась на американский патруль. В завязавшейся перестрелке был убит 17-летний парень по имени Кханг, сын офицера ВК, написавшего в своем дневнике: «Я сидел рядом с его телом, мое сердце рыдало, и я разговаривал с ним, будто он все еще был живым: „Покойся с миром, сын, ты выполнил свой долг перед революцией“»[960]. Позже два брата Кханга также стали бойцами Вьетконга. Как сказала их мать, если бы они не ушли к партизанам, их бы призвали в армию, и тогда им бы пришлось стрелять в своего отца. Сам офицер ВК писал: «Невозможно сосчитать, сколько женщин потеряли троих, четверых, и даже семерых или восьмерых сыновей и дочерей, которые погибли героической смертью в борьбе за наше дело».
В мае 1968 г. ЦУЮВ приказал начать новую волну атак на города, что на этот раз вызвало мало энтузиазма. Командиры ВК жаловались, что их не обеспечили ни подкреплением, ни оружием, а вместо этого просто потребовали повторить самоубийственные февральские атаки. Коммунистическое руководство призвало «принести пламя войны прямо в логово врага»[961], но, как вспоминал командир отряда ВК Хюинь Конг Тхан, «когда мы снова двинулись на Сайгон, мы чувствовали себя как отряды смертников»[962]. Вечером 5 мая силы НФОЮВ, двигавшиеся с севера и востока, были остановлены американскими и южновьетнамскими войсками на окраине столицы, а отряды, пришедшие с запада и юга, хотя и вошли в черту города, оказались втянутыми в ожесточенные уличные бои, в которых были быстро разгромлены. По словам Тхана, «[к седьмому дню] стало очевидно, что ситуация складывается крайне неблагоприятно… Я до сих пор не понимаю, почему было принято решение снова атаковать города, тогда как перевес сил изменился существенно не в нашу пользу… Что заставило наше руководство считать, что миллионы [южновьетнамцев] кипят революционным пылом и готовы подняться на борьбу?!! Мы обнаружили, что это абсолютно не так. Народ ненавидел США и марионеточный режим… но этот гнев не достиг точки кипения»[963]. После разгрома майского «мини-Тета» НФОЮВ фактически сошел со сцены как значимый игрок, уступив основную роль на полях сражений регулярным частям ВНА.
Однако ни американцы, ни южновьетнамцы не ощутили того, что добились сколь-нибудь значимого прогресса, или хотя бы того, что им стало легче воевать. 20 июня правительство Тхиеу объявило всеобщую мобилизацию. Взаимное доверие между союзниками было катастрофически низким: после майских атак в южновьетнамских казармах распространились слухи, что американцы намеренно допустили атаки коммунистов в Сайгоне, чтобы заставить южновьетнамские войска сражаться. В 2012 г. один вьетнамский офицер написал: «Люди считали, что все эти современные системы радиоэлектронной разведки, которые использовали американцы… не могли не обнаружить инфильтрацию сил противника в столицу. Некоторые даже утверждали, что американские вертолеты доставляли коммунистам продовольствие, а грузовики армии США перевозили их войска. Разумеется, не все вьетнамцы верили этим слухам, но многие до сих пор считают, что такое было возможно»[964].
Десятки тысяч смертей на полях сражений после 1968 г. были особенно трагичны, поскольку Соединенные Штаты оставили надежду победить и теперь вели войну только ради того, чтобы избежать явного поражения. Для тех, кто помнил Вторую мировую, вьетнамский сценарий был особенно обескураживающим. Несмотря на постоянные боевые действия, война словно шла по замкнутому кругу. Не было никакого ощущения реального прогресса или территориального продвижения, как, например, от Сицилии до материковой Италии или же от Иводзимы до Окинавы. Огромная военная мощь казалась удручающе бессильной. Взять хотя бы 11-й бронетанковый кавалерийский полк, развернутый к северу от Сайгона, который вместе со всем вспомогательным персоналом — технической, медицинской, логистической, химической, транспортной и разведывательной службой, а также службами связи, радиобезопасности, психологических операций, группой взаимодействия с ВВС США, военной полицией и дивизионной артиллерией — насчитывал 4600 человек. Полк имел 50 вертолетов — Huey, Cobra и легких вертолетов наблюдения OH6A «Loach», а также 400 единиц гусеничной техники, включая танки М-48А2, 155-мм гаубицы и бэтээры. Один из его офицеров охарактеризовал 11-й полк как «великолепно организованное, вооруженное и обученное воинское формирование, отлично подходящее… для Второй мировой войны»[965].
Крейтон Абрамс был вынужден с сожалением признать неспособность мощных «монстров» предотвратить мелкие вылазки партизан, такие как похищение 20 крестьян, отказавшихся помогать вьетконговцам в рытье траншей: «Это печально, что, когда люди пытаются оказывать сопротивление… мы не можем обеспечить им должную безопасность. Я всегда помню слова одного главы района, который сказал мне: „Никогда не следует открыто сотрудничать с гражданским лицом, если вы не можете гарантировать его безопасность“. Что ж, разумное правило… Но эта угроза, которую никто не видит и не слышит… ужаснее ада. Они [вьетконговцы] тихой сапой взимают свою дань, безнаказанно похищают и убивают людей»[966].
Это была военная версия Дня сурка, когда бои за одни и те же участки джунглей, зарослей слоновой травы или рисовых полей повторялись из месяца в месяц и из года в год без надежды, даже призрачной, на хеппи-энд. Менялись только имена и номера тех, кто обливался потом, дрожал от страха, сражался, истекал кровью и погибал на этих полях сражений. Как справедливо заметил пехотинец Джефф Энтони, «когда вы делаете что-то снова и снова в одном и том же месте и ничего не меняется, дураку ясно, что это не работает. Иногда нас охватывал приступ отчаяния: какого черта мы вообще тут делаем?»